Боливийская полиция разрешила следователю, которого командировала семья, снова ознакомиться с фотографиями тела и результатами вскрытия. То ли боливийцы схалтурили на экспертизе, то ли для осмотра тела с такими повреждениями требуется редкий специалист. Так или иначе, эксперт установил, что на теле были отчетливые следы драки, а в крови – большие дозы лекарств, и это повышает вероятность того, что смерть Ронена Амирова наступила не в результате несчастного случая, как утверждала вдова на допросе в Боливии. В мейлах, которые Ронен писал родным из отпуска, он сообщал о романе, завязавшемся во время медового месяца между его женой и израильтянином по имени Омри, и высказывал опасения, что его планируют убить, выдать его смерть за несчастный случай и поделить деньги: перед поездкой он оформил страховку. У нас есть снимки, Омри, на которых вы запечатлены в ситуации близости с Мор Амиров во время шивы, сказал мне следователь. Кроме того, вы вместе ехали к вам домой, тоже во время шивы. И самое главное: последние два дня мы допрашивали Мор. Она отрицает, что планировала убийство, но призналась, что между ней и мужем на Дороге Смерти произошла драка и что вы были ее свидетелем. Драка, в результате которой Ронен Амиров свалился в пропасть. Учитывая дату вашего возвращения в Израиль, это возможно. И я вынужден сказать: тот факт, что… вы с Мор Амиров занимались сексом, когда она должна была справлять траур по недавно погибшему мужу, усиливает подозрения, что таким образом вы праздновали успех своего дела. Я молчал. Обычно говорят «я молчал, потрясенный». Но «потрясение» – слово неподходящее для того, чтобы описать, что я чувствовал. Скорее опустошение. Опустошение, которое воцаряется на стадионе, когда матч закончился поражением любимой команды и все болельщики разошлись по домам, оставив только шелуху от семечек. – Что вы можете сказать обо всем этом? – поинтересовался следователь. Что мне, очевидно, нужен адвокат, подумал я. * * * Самое первое, о чем я подумал, когда следователь вышел из комнаты, было: как я объясню Лиори, что она не сможет приехать ко мне на выходные? У нее есть такое выражение лица – она его делает перед тем, как заплакать. Предплачевое, так сказать. Сначала вздрагивают губы, потом морщится нос, потом она зажмуривается – душераздирающее зрелище. Если она услышит, что ее папу арестовали, если кто-нибудь из класса услышит об этом в новостях… ведь она и так, с тех пор как мы расстались… Так что первым, кому я позвонил, был не адвокат, а Орна. Пока я ждал ее ответа, на экране телефона появилась фотография – я все никак не находил время поменять ее: мы втроем во время велопохода вокруг озера Хула[38][Озеро на крайнем северо-востоке Израиля.]. Выглядим как нормальная семья. Улыбаемся. Радуемся. Орна ответила далеко не сразу. Я сказал ей: меня арестовали. И еще: соучастие в убийстве. И еще: в Боливии. И еще: ну естественно, я невиновен. И еще: в конце концов, я как-нибудь выпутаюсь, но пока у меня две просьбы. На том конце линии воцарилась тишина. – Ты слушаешь? – спросил я. – Да, – ответила Орна. – Просто я в шоке. – Если честно, я тоже, – сказал я. – Чего ты хотел попросить? – спросила она. В ее голосе я расслышал все: нетерпение, разочарование, непритворное беспокойство, а еще нотку… «как хорошо, что я уже не с этим лузером». – Придумай какую-нибудь отмазку для Лиори. Расскажи ей, что я болею. Не говори про арест. Давай защитим ее от этого дерьма, пока можно. – О’кей, – сказала Орна. – И вторая просьба: позвони своему адвокату. И спроси, может ли он порекомендовать какого-нибудь коллегу по уголовным делам. * * * На самом деле когда я отправился на Дорогу Смерти на поиски Мор и ее мужа, то остановился из-за Лиори. Я нагнал их через день. Взял напрокат самый приличный в Ла-Пасе горный велосипед и крутил педали как проклятый. После развода я находился не в лучшей спортивной форме, так что через несколько часов у меня уже болели мышцы. Но я не останавливался, даже чтобы просто перевести дух. Я поддерживал мотивацию, вызывая в памяти сцены… Странное молчание Ронена по дороге в кафе. Взгляд, который бросила на меня Мор, когда они провожали меня в хостел, – мне казалось, будто она хотела дать мне понять, что ей нужна помощь. Крики, которые сеньора слышала из их номера. Стекло на полу. Что-то с ними обоими не так, думал я, крутя педали еще быстрее, иначе зачем бы она пришла ко мне в номер посреди ночи? И отчего у нее перехватило дыхание, когда я сказал, что путешествие – это исключительное обстоятельство? Первый раз я увидел их, когда мне оставался до них один вираж. Он ехал впереди нее в нескольких метрах. Я не мог решить тогда, что сделаю, когда догоню их. До меня как-то слишком поздно дошло, что, возможно, это не такая уж хорошая идея – присоседиться к паре во время медового месяца через день после того, как я целовался с молодой женой. Поди знай: может, она уже рассказала ему. Поди знай, как он отреагирует. Так что я решил просто ехать за ними, чтобы убедиться, что с Мор все в порядке. Я находился на таком расстоянии, с которого меня не было видно, но в случае чего я мог бы ускориться и защитить Мор. Когда стемнело и они остановились на ночлег, я тоже остановился, развернулся, проехал несколько сот метров назад и тоже поставил палатку. * * * Ночью, помнится, мне снился Шаар-ха-Гай. Я на заднем сиденье машины, которую ведет кто-то другой – может быть, мой отец. Мы слишком быстро едем по склонам Шаар-ха-Гай, и я прошу, чтобы он был осторожнее на поворотах, а то мы свалимся в пропасть. Я встал до рассвета, чтобы опередить их, подождал, пока они проснутся. Несмотря на свой сон, я решил ехать дальше. На расстоянии. На Дороге Смерти действительно есть кресты на обочине – в память о людях, которые здесь погибли за многие годы. Каждый раз, проезжая мимо такого креста, я думал, что, наверное, сошел с ума. То, что я делаю, безрассудно. А с другой стороны, говорил я себе, пятнадцать лет, с тех пор как женился на рассудительной женщине, ты все время руководствовался рассудком. Может, пора уже совершить какой-нибудь безрассудный поступок? На третий день из-за тумана видимость стала вообще никакая. Я пробовал сократить расстояние, ехать чуть быстрее, но дорога была совсем рыхлая, и на одном из поворотов я потерял равновесие, поскользнулся и упал. Буквально слетел с велосипеда. Я ухватился за один из этих мемориальных крестов и поднялся, опираясь на него. Не сказать, что я чуть не свалился в пропасть или что мои ноги болтались между небом и землей, но падение было где-то на грани, но вот этот крестик, за который я уцепился, и имя, выцарапанное на нем, – наверное, из-за них мое сердце сильно билось и не могло успокоиться еще долго после того, как я поднял велосипед и поставил его на колеса. Я сердился на себя: ты что творишь, придурок? У тебя дочка. И ты обещал ей, что не будешь делать ничего опасного. Кто для тебя важнее – собственная дочь или девушка, с которой ты один раз поцеловался? Я сел на велосипед, развернулся и поехал обратно. Не было никакого кордона полиции, о котором я рассказал Мор, чтобы не говорить правду. Я развернулся просто потому, что хотел жить. Ехал я осторожно. В тумане было почти ничего не видно. И я еле успел заметить парня, который ехал вниз, мне навстречу. Мы оба затормозили буквально в последний момент, руль уперся в руль. Он выругался по-итальянски. Stronzo![39][Дерьмо! (ит.)] Все мои родные со стороны матери итальянцы, поэтому я ответил ему: Vaffanculo![40][Отвали! (ит.)] Он засмеялся, и, вместо того чтобы убить друг друга, мы с Паоло разговорились. Я сказал ему, что продолжать спуск в таком тумане – это самоубийство. Он ответил, что ему совсем некстати умирать, потому что очень скоро выйдет его первая книжка. Я сказал, что мне тоже совсем некстати умирать, потому что у меня есть семилетняя дочка, которая бежит мне навстречу каждый раз, когда я прихожу забирать ее с продленки. Мы поехали вместе назад в Ла-Пас. Медленно. Заночевали у дороги в его палатке. Я рассказал ему о Мор, о ее загадочном визите ко мне, о поцелуе и о том, что она для меня почему-то важна, хотя мы едва знакомы. Паоло выслушал меня и сказал: я бы схватил ее мужа, скинул его в пропасть и переспал бы с ней, но лучше меня не слушай, я горячий итальянец. А потом сказал: слушай, а неплохая история. Ничего, если я когда-нибудь напишу об этом? * * * – Так, значит, у вас есть алиби? – спросил меня адвокат и погладил свой галстук. – Теоретически да, – ответил я. – Если нам удастся найти этого Паоло. – Вы знаете его фамилию? – Нет. Адвокат отрешенно скривил губы. Как будто он презирает меня. Как будто то, что я не знаю фамилии этого итальянца, окончательно доказывает, что я ничтожество. Я хотел двинуть ему кулаком, этому козлу. Буквально чувствовал, как во мне копится гнев, вот-вот выплеснется. Но я не мог этого сделать, потому что мне нужна была его помощь. Поэтому я разжал кулак, раскрыл ладонь и пальцы[41][Отсылка к стихотворению Иехуды Амихая «Даже кулак был когда-то раскрытой ладонью и пальцами».] и произнес: – Кое-что он рассказал мне о себе. – О’кей, – сказал адвокат. – Попробуем что-нибудь сделать. Но для начала – вам письмо. – Письмо? – Его дал мне адвокат вашей подруги. Не знаю, как она убедила его передать вам письмо. В принципе, у него за это могут отнять лицензию. Скажите, как она выглядит, эта Мория, раз так действует на мужчин? – Мор. – В удостоверении личности у нее написано «Мория», как выяснилось. Вы не знали, что она из религиозной семьи?[42][Мория – имя, распространенное в израильских религиозно-сионистских кругах, Мор – в светских.] – Она это вскользь упоминала, было дело. Но я так понял, что она не особенно общается с семьей. – Да уж ясно, что не общается. – В смысле? Почему ясно? – Когда ей было семнадцать, она пожаловалась в полицию, что отец бьет ее и сестер до полусмерти. Регулярно. Но вся семья – сестры, мать – встала на сторону отца. Отрицали. Утверждали, что она все выдумала. – Ничего себе, – сказал я. И тут понял: так вот что она имела в виду, когда говорила про «сотрудника, который обнаружил растрату». – Так что, она прям секс-бомба, да? – упорствовал в своем любопытстве адвокат. – Не то чтобы, – ответил я – меня раздражало, что он так говорит о ней. Я подумал: однако у нее бывает такой взгляд, что тебе тут же хочется прижать ее к стене, а через несколько секунд она стыдливо опустит глаза, как старшеклассница из религиозной школы, и тебе уже хочется защитить ее от любого, кто захочет прижать ее к стене. * * * Привет, Несокрушимая Скала. Пишу тебе, потому что у меня нет другого выбора, кроме как пуститься на этот риск. Пишу тебе, потому что вся моя жизнь свалилась на меня, и я погребена под обломками, и единственная щель, через которую мне брезжит надежда, – это ты. Знаешь, я собиралась, когда медовый месяц закончится, создать фонд. И назвать его «Дорожные рассказы». Идея состояла в том, чтобы волонтеры отправлялись в путешествие один на один с людьми, которые переживают кризис, и просто слушали их. Вроде «телефона доверия», но в дороге. Теперь я думаю, что единственное путешествие, которое мне светит в ближайшие годы, – это прогулка между стен «Неве-Тирца»[43][«Неве-Тирца» – женская тюрьма строгого режима, находящаяся в городе Рамле в центре Израиля.]. Мой адвокат сказал, что за убийство – даже если жертва провоцировала тебя – дают до двадцати лет. Он сказал, что слишком много вещей против меня.