Криминальный шлейф, который тянется за мной, уж точно делу не поможет. (Когда руководитель театральной студии хотел заняться со мной виртуальным сексом, я купила галлон бензина и попыталась поджечь его «форд-фиесту». Я этим не горжусь, но и не раскаиваюсь.) Если прибавить к этому историю со страховкой, фрагменты моей ДНК под ногтями у Ронена, мейлы, которые он посылал родным, – все выглядит очень плохо. И единственное, что может помочь мне в суде, – так говорит адвокат – это свидетельство, которое однозначно опровергает версию обвинения. Я пишу тебе, хотя, скорее всего, ты сейчас думаешь, что я сволочь и манипулятор. Скорее всего, ты вспоминаешь все, что произошло с тех пор, как ты приехал на шиву, и думаешь, что я расставила тебе ловушку, что все было задумано с самого начала и тщательно спланировано, чтобы ты попался. Я пойму, если ты себя в этом убедил. У тебя немало причин так думать. Но я хочу рассказать тебе другую историю. Даже если шансов, что ты захочешь выслушать ее, немного. Даже если шансов, что ты поверишь в нее, нет. Я хочу тебе ее рассказать просто потому, что это правда. Если честно, то я по уши в тебя влюбилась, Омри. Я не планировала, что это произойдет. Новобрачная, которая отправляется в путешествие, не планирует подобных вещей. Но так уж вышло. И я здесь не властна. Я потеряла контроль уже тогда, когда села на кровать в твоем номере, как будто меня притащили к тебе на невидимой веревке и я не могла сопротивляться. Из-за этого я убежала с шивы, чтобы встретиться с тобой (с ума сошла). Из-за этого я занялась с тобой любовью на камне (полное безумие, но оно того стоило). Из-за этого я развернулась на велосипеде и не поехала домой (я все еще не могла оторваться от тебя). Из-за этого я хотела бросить тебя на заправке и дальше все делать одна (я поняла, что ты попадешь из-за меня за решетку). Из-за этого я согласилась укрыться у тебя в квартире (я подозревала, что к нам нагрянет полиция, но хотела еще раз насладиться тобой). И, если уж на то пошло, из-за этого и… В глубине души я надеялась, что ты придешь на шиву, знаешь? Надеялась, что тебе так или иначе станет известно о Ронене. Но одновременно я боялась, что ты придешь, и на всякий случай решила, что шансов нет, с чего бы вообще тебе приезжать, а когда ты вошел в кабинет и слегка пригнулся, чтобы не удариться головой о притолоку, я хотела броситься тебе навстречу и обнять тебя, но не могла, я же вдова. Я заметила, как ты разочарован, что я не уделяю тебе внимания. Не думай, что я не видела, как ты мнешь руками футболку, завязываешь шнурки, хотя они и так завязаны, снимаешь с волос резинку и снова собираешь их в хвост, утыкаешься в альбом с нашей с Роненом свадьбы, как будто тебе и правда интересно. Это было очень трогательно (я не пользуюсь словом «мило», чтобы в моем воображении ты не огрызался: «Какой я тебе милый!»). Ничего не поделаешь, замешательство идет высоким мужчинам. Если серьезно, несмотря на замешательство, ты не ушел, ты был упрям, остался сидеть – такой сильный, с широкими плечами, – и все это пробудило во мне ощущение, которое возникло у меня в комнате в Ла-Пасе, что в другой жизни мы с тобой могли бы… Ну, тут уж, не прекращая разговаривать с коллегами по «телефону доверия», которые делали вид, что они мои подруги, я стала планировать нашу встречу на плоском камне… Дело вот в чем, Омри: была еще одна причина, по которой я так хотела уехать из Ла-Паса, кроме надежды, что от этого станет лучше Ронену. Я хотела убежать от тебя. Когда я влюбляюсь, меня одолевает легкая слабость, как это бывает во время гриппа. У тебя так же или наоборот? Когда ты влюбляешься, ты становишься еще более сосредоточенным? Я знала, что, если мы останемся в городе, я буду каждую ночь сбегать к тебе в хостел. Я спросила себя: что было между нами? Два разговора и поцелуй. Этого мало, чтобы выбить меня из седла. Но я так и не смогла выкинуть из головы прикосновение твоих горячих рук, когда ты залез мне под рубашку, пока мы целовались, и я не смогла выкинуть из головы воспоминание, как я напряглась до кончиков пальцев перед поцелуем, и не смогла выкинуть из головы, как в твоих объятиях я чувствовала, что тебе не безразлична, и не смогла выкинуть из головы, как чувствовала себя, когда мы разговаривали: не потаскухой, не тупицей, а умной, забавной, единственной в своем роде. Понимаешь? Ты не выходил у меня из головы, ты мне даже снился – да, уже тогда – даже в ту ночь, когда мы с Роненом заночевали в школьном классе, а вокруг был потоп… Как будто я разделилась на двух Морий. Одна делала все то, о чем я рассказывала тебе в третьем лице на камне: пела песни, пыталась быть соблазнительной, пыталась простить, пробовала все, чтобы сохранить мир в семье и спасти свой брак. А вторая – бесстыдная, о которой я тебе не рассказывала, – уже тогда начала освобождать место в своем сердце для новой любви. И чем больше Ронен отвечал мне молчанием, чем больше он от меня отдалялся, унижал меня, тем больше места в моей голове занимали мысли о тебе. И, чтобы не обижаться на него, я представляла нас с тобой вдвоем. Чтобы не чувствовать себя жалкой. Но я не могла подумать, что мои фантазии воплотятся в жизнь так быстро. Ни разу. Даже когда Ронен разбил об меня зеркало после того, как я била его кулаками в грудь (я не все тебе рассказала, Омри: стыдно быть девочкой, которую бьют, а потом стать женщиной, которую бьют), и когда он играл со своим ножиком утром того дня, перед тем как разбился, и, повернув ко мне лезвие, сказал: «Я не знаю, что сделаю, если ты меня бросишь», – даже тогда я не боялась, что станет хуже. Думала, что я знаю, где для Ронена проходят границы и границы, которые за теми границами. И вообще, понимать людей – моя сверхспособность. И только когда он нарочно поехал по обочине в тумане и стал кричать, что да, он сошел с ума, сошел с ума… Только тогда я поняла, что и Роненов тоже два: домашний Ронен, который для меня предсказуем, и Ронен-путешественник, совсем другой. И только тогда я закричала, не переставая крутить педали: «Я люблю тебя, Ронич, я никогда не брошу тебя, осторожно, не езди так, пожалуйста, не езди», но он не обернулся в мою сторону, не ответил, стал крутить педали еще быстрее, не отъехал от обочины, а, наоборот, взял еще правее, поехал там, где обочина уже стала крошиться, из-под колес у него полетели во все стороны комья грязи… Тогда я подъехала к нему поближе, слегка повернув руль. Я точно знала, что собираюсь сделать: схватить его за капюшон, силой отволочь его на середину дороги, повалить, треснуть кулаком так, чтобы он потерял сознание, и потом привязать его к какому-нибудь дереву, навесить велосипедный замок и позвать на помощь – полиция, «скорая помощь», кто угодно, кто сможет помешать ему покалечить себя… Но у Ронена-путешественника, как выяснилось, был другой план: как только я настигла его, он схватил меня за рукав и с силой потащил к себе… Может быть, хотел, чтобы мы упали в пропасть вместе, а может, собирался только напугать – откуда мне было знать? Все это делалось инстинктивно, за десятые доли секунды… Мне удалось высвободиться: удерживая руль только одной рукой, той, в которую он вцепился, другой я резко ударила снизу ему в запястье, и он отпустил мой рукав – и на секунду потерял равновесие. Но, скорее всего, он не упал бы, если бы вторая Мор, бесстыдница, преступница, не толкнула его в грудь свободной рукой еще раз, намеренно. Это решило дело. Он упал, и воцарилась полная тишина. Я помню, как слезла с велосипеда, чтобы посмотреть в пропасть, но у меня закружилась голова, и я сделала шаг назад. Помню, что мой велосипед упал, потому что я не прислонила его ни к чему. Помню, как прошла до конца виража, чтобы увидеть, были ли свидетели произошедшего, но там никого не было, кроме стаи птиц. Да и они улетели. Помню, что снова пыталась подойти к пропасти. И снова у меня закружилась голова. Я села на мокрую землю. Искала в кармане телефон, чтобы позвать на помощь, и тут вспомнила: блин, телефон же у него. В рюкзаке, который свалился с ним в пропасть. Дождь шел и шел, и земля подо мной превратилась в болото. Но меня это вообще не волновало. Я знала, что должна что-то делать. Встать, побежать, использовать все возможности. Но время шло – а мне так ничего и не удалось. Я только… Только встала и потопала по грязи. У меня не было никаких мыслей. По крайней мере, мыслей по делу. Только глубокое чувство, размером с пропасть, моего одиночества во вселенной. Как будто все человечество вдруг вымерло, и осталась одна я. Или наоборот: как будто отныне и навеки я буду бродить по свету, как Каин, с печатью на лбу, без права жить среди людей. Едва ли когда-нибудь я чувствовала себя так одиноко, как в те мгновения, после того, как Ронен упал. С другой стороны, из-за того что там никого, кроме меня, не было, я могла выбирать, какую версию случившегося рассказывать. Теперь ты понимаешь, почему я так испугалась, когда его браться стали угрожать мне, что проведут повторное расследование, чтобы проверить то, что он писал им в мейлах? И почему я не хотела, чтобы ты оказался замешан? Вот бы в истории нашего медового месяца рассказывалось о том, как муж сошел с ума, а жена терпела и все делала, чтобы его спасти, но просто не смогла. Именно так я пыталась изложить ее тебе (и себе) на плоском камне за памятником. Но все было иначе. Как ты сам сказал, отношения – это джунгли. И на самом деле из-за его раны появилась рана у меня, а из-за моей раны раскрылась его старая рана, из-за которой раскрылась моя старая рана. И так – до тех пор пока я не сделала то, что сделала. Доверяю тебе мою зловещую тайну (у тебя тоже такая есть?). Я не тупица. Я знаю, что ты сможешь использовать это письмо в суде, чтобы доказать мою вину. И молюсь, чтобы ты не стал этого делать. Чтобы ты – ну вдруг! – согласился сделать кое-что другое. Может быть, ты вообще не захочешь слушать меня, после того как прочитал все то, что я тут написала, – и тем не менее ради маленького шанса, что ты будешь готов это сделать, и поскольку, как говорит мой адвокат, вопрос не в том, что произошло на самом деле, а в том, какой стороне удастся представить свою версию в суде более убедительно, – вот версия, которую я придумала. Ты поехал за нами на Дорогу Смерти, так как тебя обеспокоило странное поведение Ронена в кафе. И то, что рассказала сеньора в хостеле. Ты нагнал нас именно тогда, когда Ронен окончательно сошел с ума. Стал свидетелем борьбы между нами. Видел, как он пытался увлечь меня за собой в пропасть, а я защищала себя. Ногтями. И ты видел с близкого расстояния, что мне пришлось сбросить с себя его руку, чтобы не упасть. И из-за этого он сам упал. Я, естественно, расскажу в точности то же самое. Мой адвокат сказал, если мы сойдемся в мелочах, у нас будет немаленький шанс убедить судью, что это была самооборона. А ты ведь знаешь бóльшую часть мелочей из истории, которую я рассказала тебе в третьем лице на плоском камне. Что скажешь? Я понимаю, что прошу очень многого. Ты сильно рискуешь. Но я тоже сильно рискую, передавая тебе это письмо. И делаю это в надежде, что ты чувствуешь то же, что и я. Что любовь не поддается планированию. Что иногда она вспыхивает там, где, казалось, это невозможно. И пытаться не замечать того, что между нами, Омри, равносильно попытке бежать от своей судьбы. Вот еще одно важное мгновение, Инта Омри. У тебя в машине. По-моему, вскоре после того, как ты рассказал мне о своем отце. Вдруг я представила себе: под вечер мы вдвоем пошли гулять (в Рамат-Гане есть какой-нибудь парк, в котором слышно, как поют птицы?), ты идешь большими медленными шагами, а я – маленькими и быстрыми, так что мы движемся в одном темпе, и я рассказываю тебе, что сегодня, на работе в «Дорожных рассказах», я гуляла по Нахаль-Явниэль[44][Речка в Галилее, недалеко от озера Кинерет и города Тверия.] с одной молодой вдовой, и вдруг, когда она рассказывала о своем умершем муже, я вспомнила Ронена – и мне стало больно, очень больно, – а ты понимающе кладешь мне руку на плечо, не боишься разговоров о нем, а потом сообщаешь, что тебе позвонил Карлос Сантана[45][Карлос Сантана (р. 1947) – мексиканский и американский гитарист.] и попросил тебя подменить его ударника на концерте в парке Яркон[46][Парк на севере Тель-Авива с концертной площадкой.], потому что тот заболел, или рассказываешь о новом мастер-классе для айтишников, который ты разработал, который идет не очень, или что ты просто испугался, как бы мы не разбогатели… Я представляла, как ты это говоришь. И как я смеюсь. И как мы радуемся вместе. Твоя Мор * * * – Ну, что она пишет? – спросил мой адвокат, барабаня пальцами по столу в ритме три четверти. Несколько секунд я молчал. Риск, на который пошла Мор, меня потряс. Мне было ясно, что она вверяет мне свою судьбу, чтобы и я, в свою очередь, вверил свою судьбу ей. Уловка совершенно прозрачная. И все равно она на меня подействовала. Я почувствовал это физически. Как будто огромная волна ударила мне в грудь – жалость, удивление, желание спасти ее – и тут же накрыла меня всего, до мочек ушей. Я ждал, пока эта волна схлынет. И рассказал адвокату о том, что предлагает Мор. В общих чертах. Он сглотнул все слова, которыми собирался ее назвать, – они буквально спустились по его горлу – и сказал: – Если серьезно, вы ведь не собираетесь обдумывать эту возможность, правда? Я промолчал. – Вы смеетесь надо мной? – спросил он недоверчиво. Я молчал. – Послушайте меня, – сказал он. – Слушаете? Как ваш адвокат, я обязан предупредить вас: если вы признаетесь, что были с ними там, дальше возможно все. Я кивнул. – Вас обвинят в лучшем случае в лжесвидетельстве, а в худшем – в пособничестве убийству.