– Что у вас не получится, у тебя и… твоей жены. То есть… до того как вы поженились или хотя бы в первый год после этого – было заметно, что?.. – Слушай, ну… – прошептал я. И осекся. Я понятия не имел, что сказать. Тогда она встала и начала ходить по комнате. Комната была маленькая, так что свободного места оставалось немного. Раскрытый чемодан, письменный стол, корзина для бумаг, свободный простенок, две пары ботинок на полу, одна из них покрыта засохшей грязью. Она ходила между всем этим, ее щеки покраснели, сережки прыгали, она двигалась завораживающе – это было похоже на танцевальное шоу. Танец растерянности. Она собирала волосы и снова распускала, взяла с моего стола ручку и стала нажимать на кнопку, кружилась на каблуках и чуть не налетела на чемодан, но в последнюю секунду обошла его, подтягивала рубашку наверх и ритмично похлопывала себя по лосинам, как будто отбивала ритм для своего танца, и между делом говорила, обращаясь то ко мне, то к себе самой: я очень извиняюсь, мне не стоило приходить сюда, что это вдруг я свалилась тебе на голову посреди ночи, ты ведь вообще со мной незнаком, забей, забудь, я сейчас уже уйду, ох, как стремно… – Не уходи, – попросил я. Она прекратила ходить по комнате. Села. Скрестила руки. Не глядя на меня. У нее были красивые пальцы. Фиолетовый лак подходил по цвету к рубашке. – Это долгая история, – сказал я. – Да. – Ее губы сложились в нерадостную улыбку. Она уставилась на мои кеды. – И… я не хочу вываливать перед тобой все. Поэтому я не ответил прямо. – О’кей. Я уж думала, что напугала тебя. – И… Все еще слишком свежо. Я до сих пор не могу взглянуть на это со стороны. – Когда вы вообще расстались? Это… ничего, что я спрашиваю? – Три месяца назад. – Действительно свежо, – сказала она и снова отхлебнула воды. Глоток поменьше. Я взял у нее бутылку и тоже сделал глоток. – Думаю, что… нет, знаешь что, нет, я не знал заранее, – сказал я. Мор медленно кивала, и мне показалось, что так она выражает свое разочарование. – Но это не значит… что нет вещей, которые понимаешь только постфактум. – Например что? – Она повернулась ко мне всем телом. – На-при-мер, – я растягивал слова, чтобы выиграть время для размышления, – ну, вот поскольку сейчас я путешествую, я вспомнил кое-что, что произошло с нами во время путешествия после армии. – А куда вы поехали? – Мы долго колебались: то ли поехать в Австралию, то ли на Восток, и в конце концов выбрали Восток – денег было маловато. И вот как-то утром я просыпаюсь в гестхаусе в Дхарамсале[7][Столица штата Химачал-Прадеш на севере Индии.], вижу, что ее в кровати уже нет, иду на завтрак и обнаруживаю ее там: сидит в одиночестве, со скорбным лицом. И не успеваю я заказать у стойки кофе – она выпаливает: надо было поехать в Австралию. Почему? Выясняется, что за завтраком она сидела с каким-то Крокодилом Данди[8][Герой фильма П. Файмана «Крокодил Данди», австралийский охотник, который покоряет сердце нью-йоркской журналистки, приехавшей написать о нем репортаж.], который заливался соловьем про австралийские пустыни, и теперь она не может отойти от впечатления. Но, любимая, говорю я ей, над тобой Гималаи, у твоих ног – самая красивая в мире долина… – Там правда красиво. Я видела фотографии. – Вот именно! Так я сказал ей: ну сейчас-то уже какая Австралия? А она уперлась: надо было поехать в Австралию, Омри. – И это был тревожный звоночек? – Тогда я этого не понял. Но постфактум… Она всегда была недовольна. Работой – неважно, что это была за работа. Домом, в котором мы жили, – неважно, какой это был дом. Воспитательницей Лиори. Учительницей. Ей всегда казалось, что лучше там, где нас нет. У нас была дежурная шутка, что я – единственное, что она не меняет. – А в конце случилось именно это. – Не совсем. В этот момент, насколько я помню, Мор уже лежала поперек моей двуспальной кровати. Ее поза выигрышно подчеркивала красоту фигуры, но казалось, что она этого не осознает. Что она не нарочно. – В каком смысле «не совсем»? – спросила она. И оперлась подбородком на согнутую ладонь. Посмотрела на меня так, как будто каждое слово, которое я сейчас произнесу, будет наделено для нее невероятно важным смыслом. – Отношения – это вроде как… джунгли, – ответил я. – Все переплетается, и трудно понять, где причина, а где следствие. Проще всего обвинить другого. Но это вранье. Я виноват… я был виноват в этом не меньше. Нужно научиться жить вместе с человеком, который почти все время недоволен. И я отдалился от нее, как будто недовольство заразно. Было и другое, о чем нельзя было знать заранее. Наша дочь… ну, скажем так, она… очень чувствительна. Входит в один процент самых чувствительных. И… мы оба менялись, каждый шел в свою сторону, и… не знаю, может быть, прожить пятнадцать лет вместе и не убить друг друга – это уже достижение, а не провал? Сорри, ты наверняка ищешь четких ответов… а их у меня пока нет. – Ничего страшного, ты мне очень помог, – сказала она и посмотрела мне прямо в глаза. – Правда? Я немного распрямил ноги, и теперь мои шерстяные носки едва не касались ее тонкой талии. – Правда-правда. Мы помолчали, глядя каждый на свою точку на стене. И я подумал: как странно и красиво, что мы едва знакомы – а у нашего разговора уже есть свой ритм. В том числе и у этого молчания. Оно наступило как раз вовремя. И еще я подумал, что после развода встречался с таким большим количеством людей – учеников, друзей, коллег, два раза даже ходил к психологу – и ни с кем из них не испытывал этого редкого чувства: сейчас на свете есть только я и этот человек. И я подумал, что у Мор пухлые щеки и что, может быть, я единственный мужчина на свете, кому такие щеки кажутся сексуальными. – Не знаю, что еще тебе сказать, – произнес я спустя четыре такта. – На самом деле мне еще почти ни с кем не приходилось обсуждать развод. Так – точно нет. Мор снова подняла на меня глаза. Ее взгляд был теплым, но не до конца понятным. Она не придвинулась ко мне ни на миллиметр и продолжала почесывать ногтями свои лосины – такое впечатление, что скорее это был тик, а не настоящий зуд. Да, и еще: хотя она и лежала поперек кровати, но так и не сняла обувь. Она болтала ногами, свесив их с кровати сантиметров на двадцать. Я подумал, что, если она разуется, это будет знак. Но я не был уверен, что хочу, чтобы она разулась. Существуют фантомные боли – их чувствуют солдаты там, где у них ампутировали часть тела, – так вот, мне казалось, что после развода у меня фантомная моногамия: я знал, что должен наслаждаться своей новообретенной свободой, но ни разу еще этой свободой не воспользовался. Проведя пятнадцать лет с одной женщиной, я не мог даже вообразить себя в интимных отношениях с другой. Это меня даже напрягало. Я не был уверен, что физиологически у меня все получится. Наконец – весь ее визит продлился не более часа – Мор встала с кровати и сказала: – Мне пора возвращаться, Ронен может случайно проснуться. – Погоди-ка. – Я вскочил за ней. – Ты не расскажешь мне, откуда вдруг взялись все эти вопросы? – Не могу, – сказала она. – Так нечестно. Я надул губы, как обиженный ребенок, а она сказала: – Сорри, – и улыбнулась, но тон ее был серьезным. – Это для меня равносильно измене. – О’кей. – Я сложил перед собой руки и поклонился по-японски. – Тогда… был рад тебе помочь. – А когда ее рука коснулась ручки двери, я все же осмелился: – Можно сказать тебе еще кое-что? – Да, – ответила она. – Пальцем в небо – ну, если что, ты просто подумаешь, что я говорю глупости, но путешествие – это… исключительное обстоятельство. Некоторые люди раскрываются с хорошей стороны, а некоторые… – Я знаю, – сказала она. И ее глаза увлажнились. В мгновение ока. Обычно глаза наполняются слезами постепенно, но у нее это произошло очень быстро. Она отвернулась к двери, чтобы скрыть от меня слезы, а потом вдруг развернулась, сделала два быстрых шага по направлению ко мне, встала на цыпочки и поцеловала меня. * * * На шиве я не сразу ее увидел. Дом был полон желающих утешить, которые скучковались в две группы: одна собралась в гостиной – шесть-семь седовласых гостей вокруг стоявшей женщины, очевидно мамы Ронена, а вторая – около кухни: четверо-пятеро молодых людей, один из них поддерживал девушку с прямыми волосами, которая выглядела так, будто вот-вот заплачет. Между гостиной и кухней стоял рояль, крыло его было поднято, как будто кто-нибудь прямо сейчас сядет за него и сыграет или играл на нем раньше, до моего прихода, а рядом с роялем – камин, в котором потрескивал огонь. И все пространство было наполнено таким гулом, какой бывает только на траурных церемониях. Грустные приглушенные голоса, среди которых то и дело прорывался голос погромче, как будто один скрипач начинал играть соло. Мне подумалось, что гостям надо было раздать такие записки, как на свадьбах, чтобы ты мог найти дорогу к столу, где сидят твои близкие, а если ты ни с кем не знаком, то к столу для одиночек… И тут навстречу мне вышел Ронен Амиров. Точнее, молодой человек, который вышел мне навстречу, был так похож на Ронена Амирова – рост, небольшая сутулость, даже монашеская бородка, – что мое сердце на два такта перестало биться. Он протянул мне руку: – Галь, брат Ронена. Мы очень похожи, я знаю. Нам об этом все время говорят… говорили. – Соболезную, – ответил я. – Мы до сих пор не можем поверить, – сказал Галь. – Все в шоке. Откуда… вы знаете моего брата? – Из Боливии. Я там познакомился с ним и с Мор. – В Ла-Пасе? – Если честно, да. – Вау, – сказал он. Я заметил, что его голос стал вдруг ниже на пол-октавы. – Спасибо, что приехали. Я кивнул. Он открыл рот – видимо, хотел спросить что-то еще, но потом передумал и процедил: «Мор там», – как будто в этом было что-то предосудительное, и мотнул головой в сторону угловой комнаты. * * * Это был вытянутый узкий кабинет, явно принадлежавший пожилому человеку. Письменный стол. Большая лампа. Вокруг – полки с книгами. Поверх стоявших книг лежали стопки других. Вплотную к полкам было приставлено несколько черных пластиковых стульев, а под окном, в дальнем углу комнаты, стояло офисное кресло: на нем сидела Мор.