На экране появляется лицо Асафа, и я тут же понимаю, что ему тяжело. Симптомы те же, что и в детстве. Он не смотрит прямо. Естественный «гребешок» на голове, образовавшийся из-за того, что у него две макушки, – взъерошен больше обычного. Рукой он потирает затылок. Голос – веселее, чем обычно. И еще один свежий симптом, появившийся в последние годы: ему недостаточно спросить меня один раз, как дела, он раз за разом спрашивает, что нового. И что происходит. Как вообще всё. Словно он пытается отдалить тот момент, когда маятник нашего разговора качнется к нему. Но рано или поздно этот момент настает, и он говорит: все вверх ногами, пап. И тут же иронизирует над самим собой, смеется без всякой радости. Если бы мы беседовали не по скайпу, я бы закатил глаза. Мол, ну что уж тут нового. Вместо этого я изображаю мрачность. И спрашиваю, как я могу помочь. Представляю, что его, наверное, снова уволили с работы, потому что он пропустил свою смену, и про себя успеваю решить – за те мгновения, пока он не сказал, в чем беда, – что на этот раз соглашусь покрыть только часть его квартирной платы. – Сара беременна, – говорит он. – Поздравляю! – Не факт, что это так уж хорошо. Я замолкаю на секунду, а потом спрашиваю: – Почему? Вы… сомневаетесь… что ребенок вам сейчас нужен? – Я сомневаюсь, что мне сейчас ребенок нужен. – Понимаю. – Но я не хочу причинять боль Саре. И совсем не хочу убивать живое существо. – На какой она неделе, если можно спросить? – На пятой. – Зародыш на пятой неделе еще трудно назвать живым существом, Асафи. Какой критерий ни возьми. Никакие органы еще не сформированы, дыхательных путей нет, кора мозга тоже еще не образовалась. У кочана капусты больше интеллекта, чем у зародыша на пятой неделе. – Дело не в медицине, папа. – Но… – И я не просил, чтобы ты ставил диагноз. В скайпе паузы в разговоре более неловкие, чем по телефону. Асафу видно, как я безуспешно пытаюсь проглотить обиду. А мне видно, как он жалеет, что заговорил со мной таким резким тоном, но попросить прощения ему трудно, и поэтому он сбегает – берет свой телефон и просматривает сообщения. – Где же мама, когда она так нужна, а? – Я наконец произношу то, о чем мы оба думаем, а он улыбается с облегчением и говорит: да. И, вопреки моему ожиданию, не спрашивает: «Как ты думаешь, что бы она сказала?», а просто некоторое время молчит. А потом смотрит мне в глаза взглядом-буравчиком и говорит: помнишь мою поездку с классом в Эйлат? Я поражен, что он об этом напоминает, но… Да, помню. Я ехал домой после ночной смены, смена выдалась тяжелая, я не смог сомкнуть глаза даже на несколько минут. И тут зазвонил телефон. Звонил Асаф. Попросил, чтобы я приехал забрать его. Солнышко, это пять часов езды, а я после ночной смены, что случилось, спросил я. Он рассказал мне, что случилось. И я подумал: мерзавцы. И еще: человек по природе своей порочен с детства[104][Отсылка к стиху Быт. 8: 21: «Никогда впредь не стану Я проклинать землю из-за человека, хотя всякое помышление его сердца порочно с детства».]. И на светофоре я развернулся на 180 градусов и поехал в Эйлат. Экспрессом. Без остановок. Кроме одной – мне нужно было заправиться кофе. И меньше чем за четыре часа я добрался до большой парковки, где стояли несколько пустых автобусов и еще один, в котором сидели ребенок с учителем. Я подписал учителю какую-то бумагу, и мы поехали домой. А по дороге Асаф сказал мне: спасибо, что приехал, а я ответил: как было не приехать, Асафи. А он сказал: я позвонил тебе, потому что знал – мама скажет, чтобы я разбирался сам. А я ответил: взрослым тоже трудно разобраться, когда их сильно обижают. Он сказал: вам пора открыть мне правду. Какую из них, попытался я отшутиться. Но его лицо стало еще серьезнее, и он сказал: что я приемный. С чего это, вскрикнул я. Ты наш ребенок. Я присутствовал при твоем рождении. Тогда почему у вас с мамой и Яэлой – его голос дрогнул – получается все, что вы делаете, а у меня провал за провалом? – Конечно помню, – говорю я ему сейчас. И спрашиваю себя: он хочет попросить, чтобы я приехал забрать его из Монреаля? А он вместо этого говорит: – Быть родителем – это целое дело. Уголовное. – Но… – Представь, что у меня родится такой же ребенок, как я. – Ты не… – Я не уверен, что готов к такому самопожертвованию, понимаешь? – Я… – И может, никогда и не буду готов. Может, это просто не для меня. – Будет день – будет пища. – «Будет день – будет пища»! Вау, папа, как долго я не слышал этого выражения. – Что уж тут поделаешь, сынок, твой папа – ископаемое. * * * Потом он дал мне послушать новые записи своей группы, «The Immigrants». Я не любил джаз, пока Асаф не стал его играть. В этой музыке мне все казалось слишком случайным, безответственным. Но благодаря Асафу я научился ценить свободу, которую дает этот стиль – и музыканту, и слушателю, а несколько лет назад, когда мы пригласили в гости сотрудников отделения, я даже поставил диск его группы, и мне было очень приятно, когда меня спрашивали: чья это музыка – такая прекрасная? И сейчас я похвалил его игру, которая со временем все больше избавляется от манерности, а он поблагодарил и сказал, что ему пора, потому что вот-вот придет Сара. Я пожелал ему удачи, выключил ноутбук и подумал: а почему «удачи»? Какое неуклюжее пожелание. И сказал себе: вы полчаса разговаривали – а ты не рассказал ему ничего: ни о Лиат, ни о ее жалобе, ни о генетическом анализе, ни о мучительных размышлениях, сообщать ли комиссии о его результатах, – а потом я осекся и подумал: да как вообще можно рассказать такое своему ребенку? * * * Ночью с воскресенья на понедельник мне не удалось уснуть. Вообще, с тех пор как Нива не со мной, мне стало трудно засыпать. Минимум дважды в неделю меня мучает бессонница – и тогда я читаю статьи. Или смотрю по телевизору повтор фестиваля рассказчиков и пытаюсь разглядеть в зрительном зале театра в Гиватаиме[105][Город недалеко от Тель-Авива.] знакомые лица. Подогреваю себе стакан молока. Иду к аптечке, чтобы принять таблетку снотворного. Но решаю не принимать, боясь, что привыкну. Смотрю в зеркало – и вижу там Шломо, моего брата-близнеца, каким бы он был, если бы не умер. Возвращаюсь в постель. Пытаюсь заснуть на той стороне, где спала Нива. Возвращаюсь на свою. Засыпаю – и мне снится мой постоянный короткий кошмар: центральная улица города, Суэц встречает меня шквальным огнем, я ищу укрытие – и не нахожу, ищу укрытие – и не нахожу. Просыпаюсь. И безуспешно ищу Ниву, чтобы она сказала мне, что все будет хорошо. И думаю: вот бы у нее была сестра-близнец. Живое напоминание. Встаю, чтобы подогреть еще один стакан молока. Вижу предыдущий, грязный, на комоде в гостиной. И думаю: у Нивы такого бы не было. И еще: это неизлечимо, моя тоска по ней. Неизлечимо. Включаю свой телефон и перечитываю нашу старую переписку с ней. Большинство сообщений – деловые. Забери то. Купи еще это. В холодильнике есть то и то. Но иногда, как кроха золота, между всем этим блестит какое-нибудь «Ашер-Чего-Я-Ужасался». Или даже «любимый». * * * Пока я не заменил подписку на бумажную газету «Гаарец» подпиской на их сайт, конец ночи у меня знаменовали тарахтение мотоцикла и звук, с которым свернутая в рулон газета касалась двери. Но утром этого понедельника меня поднял стук в дверь. По пути из спальни к входной двери я успел представить себе, что там стоит Лиат со стетоскопом в руке. И успел испугаться более вероятного варианта – что там стоит не Лиат, а ее мать, уже занеся руку, чтобы дать мне пощечину, как только я открою дверь. Но за дверью стоял мужчина. Он держал в руках огромный поднос, на котором лежали разные сладости. Мне не удалось вспомнить, откуда я его знаю, и все же я скромно наклонил голову и сказал: спасибо, спасибо от всего сердца. Я собирался еще добавить: не надо, правда не надо, я просто делал свою работу. Но тут он сказал с явным арабским акцентом: – Соболезную вам. И, заметив мой изумленный взгляд, добавил: – Ваша жена помогла моему сыну. Благодаря вашей жене мой сын жив. Теперь я оглядел его с интересом. В его одежде поразительным образом сочетались шик и небрежность: пиджак, какие носят университетские преподаватели, был надет на футболку, а из-под свадебных брюк выглядывали грязные белые кроссовки. – Заходите, что ж вы стоите на улице, – сказал я. – Ничего, – ответил мужчина, бросил два быстрых взгляда – направо и налево – и протянул мне поднос. Я сказал: – Не нужно, в самом деле, это уже слишком. Его взгляд омрачило недовольство, он сказал: – Не обижайте меня, пожалуйста. По тому, как он переносил вес тела с одной ноги на другую, я мог с высокой вероятностью заключить, что он тоже страдает от хронических болей в области крестца. И что ему, как и мне, труднее всего стоять прямо в первые минуты после того, как он выйдет из машины. Я взял поднос. Он уже развернулся было, но вдруг передумал, достал из кармана телефон и поднес его к моему лицу. С экрана глядел и улыбался чистой улыбкой маленький мальчик с большими глазами, на которые падала неподстриженная челка, одетый в форму футбольной команды «Барселона». – Это Умар, – сказал он. – В восемь лет он выглядел на три. У него ничего не росло. Сердце было маленькое. И легкие. По субботам к нам приезжала поликлиника на колесах. В смысле, еврейская поликлиника. Один там врач сказал, что это очень опасно. Надо лечить, для этого нужны гормоны. Но они очень дорогие. Не оплачиваются. И тогда ваша жена достала нам эти таблетки. Сама привезла их прямо к нам в дом. Бесплатно. Я… когда она не пришла в поликлинику, я спросил, где она. Потом хотел прийти на шиву по ней. С ребенком. Но у нас перекрыли дорогу[106][Иногда израильская армия перекрывает дороги, ведущие к арабским и палестинским населенным пунктам, из соображений безопасности.], понимаете? Я кивнул. – У вас была жена… – сказал он и остановился, подбирая подходящее слово. – Очень хорошая жена. – Да. – Йислам расак[107][Досл. «пусть с твоей головой ничего не случится» – стандартная фраза, которой у арабов-мусульман принято утешать скорбящих.]. Пусть… ваша голова благополучно перенесет эту беду. Так у нас говорят. – Спасибо. – Ладно, мне пора возвращаться на работу, – сказал мужчина. Развернулся и оставил меня с огромным подносом в руках. * * * Поднос я поставил на обеденный стол. Попробовал чуть-чуть баклавы, кнафе и других сладостей и в это время думал, как люди, долгое время живущие вместе, позволяют себе переносить целые сферы жизни в зону исключительной ответственности другого. У нас я отвечал за контакты с банком. За закупку продуктов на выходные в супермаркете. За бланки. За штрафы. За написание поздравлений ко дням рождения. За подготовку машин к зиме. И кондиционеров – к лету.