– И все. Дальше я не помню. Извините. – Да ну, за что вы извиняетесь. – За то, что не могу вам помочь. – Кто знает? Каждый такой кусочек – это еще одна деталька пазла. – Вы дадите мне знать, если будут какие-нибудь новости? – Конечно. А вы дайте нам знать, если будут… еще сны. Мы доехали. Крепко обнялись в машине. Ори обхватила меня руками, как будто я маленькая девочка. Не уходи, хотелось мне сказать. Уйди в самоволку, хотелось мне сказать, я напишу тебе записку, как папа писал, когда ты не хотела идти в школу: «Военнослужащая Ори Раз не прибудет сегодня в часть по не зависящим от нее причинам». Но вместо этого я сказала ей то, что она, конечно, хотела услышать: – Мне кажется, папа обращается к нам через сны других людей. Мне кажется, он просит, чтобы мы не сдавались. – Мы ни за что не сдадимся, – ответила она. Твердо. Но в то же время слегка нетерпеливо. Потому что ей уже хотелось проститься. Пойти общаться с ровесницами. – Не забудь, в маленьком отсеке бутерброды, – сказала я. – Не забуду. – И поговори с братом. – Конечно, – сказала она. Она вышла из машины. Открыла багажник. Достала свой баул. Взвалила его на плечо и пошла к станции, высокая и красивая, как ее папа, и ни разу не обернулась. Февраль 2018 г. Стыдно признаться, но в конце концов мы просто опустили руки. Сколько можно рассматривать одни и те же альбомы и перечитывать рассказы, которые ты уже знаешь наизусть, ездить по каким-то мутным следам в детскую игровую комнату в Большом торговом центре в Хайфе, в винодельню в Кфар-Виткин[148][Поселок в центре Израиля, недалеко от Нетании.], на пляж Гааш[149][Пляж в центре Израиля, к югу от Кфар-Виткин.], в лес Бен Шемен[150][Лес на востоке Израиля.], на Масаду[151][Развалины крепости недалеко от Мертвого моря.], к Дельфиньему рифу?[152][Риф в Эйлате.] Да, до Эйлата мы тоже добрались. Как-то раз в субботу Ори сказала мне: – Мамочка, у меня в армии была тяжелая неделя. Какой-то лузер из ремонтной части угнал БТР и пытался свалить на нем домой. Ничего, если в этот раз мы не… будем искать папу? Может, займемся чем-нибудь другим? – Чем, например? – спросила я, стараясь скрыть облегчение. – Не знаю. Может… моя подружка была на одном мастер-классе, называется «Ритм сердца». – Духовные практики – это папино, не мое. – Нет, ну мам, там лишь все садятся в круг и барабанят. Если я правильно поняла, идея в том, что игра на барабане помогает вернуться к своему внутреннему ритму, если ты с него почему-то сбился. – Хорошо. – Что – хорошо? – По-моему, это чушь, Орики, но давай попробуем. На следующий день мы пошли на мастер-класс. И стучали в большие барабаны, которые раздал ведущий. Мне ни секунды не казалось, что это «помогает мне вернуться к моему внутреннему ритму». Мне казалось, вообще нет шансов, что я вернусь к своему внутреннему ритму, пока не узнаю, что случилось с Офером и пока Матан не начнет снова со мной разговаривать. Но ведущий мне понравился: этакий викинг с длинными волосами, собранными в хвостик, в футболке с прорезями на плечах, с немного грустными глазами. Было видно, что этот мастер-класс ему нужен не меньше, чем нам, и я получила удовольствие – незамысловатое удовольствие от прикосновения ладони к натянутой коже барабана, от математического расчета в такте, от редких мгновений, когда всем людям в круге удавалось поймать один и тот же ритм – я даже впервые за долгое время почувствовала себя частью чего-то большего… Удовольствие от тех редких мгновений, когда мне удавалось увлечься барабаном настолько, чтобы отогнать свои навязчивые мысли… А больше всего я радовалась тому, что моя Ори была в восторге. Она встала и начала танцевать вместе с барабаном. Высоко заносила ладони и опускала их на натянутую кожу, как будто она Шломо Бар[153][Шломо Бар (род. 1943) – израильский певец и барабанщик, основатель группы «Естественный отбор».]. После мастер-класса я почувствовала, что не могу просто вернуться домой, что все мое тело наполняется желанием, которое некуда направить, – и мы пошли пить. Точнее, я пила, а Ори потом вела машину. Это стало традицией. Каждый вечер субботы мы шли барабанить с грустным викингом Омри на крыше во Флорентине, а потом отправлялись в ближайший бар. И каждый раз к Ори подходили парни, чтобы познакомиться, а она всех посылала и потом объясняла мне, что «пока не готова». Один раз познакомиться попытались со мной – мужчина в возрасте, со шрамом на щеке, как у преступника. Я сказала ему то, что говорила Ори: я пока не готова. И всю дорогу домой мы с Ори смеялись: как загадочно звучит эта фраза. Готова – к чему, черт возьми? Но хотя мы смеялись, мы точно знали к чему. И как бы то ни было, мы приняли негласное решение прекратить поиски Офера. И вдруг – в субботу, пока Ори еще спала, – мне позвонили из интерната. Дежурный воспитатель пытался говорить спокойно, но его голос выдавал сильное напряжение: – Ваш сын. Его везут в больницу. Выпрыгнул из окна. Третий этаж. Я разбудила Ори, мы помчались в больницу. Поначалу я вела, потом чуть не проехала перекресток на красный свет, затормозив в последний момент, – и Ори предложила меня сменить, я согласилась, признав, что еще чуть-чуть – и я устрою аварию. Всю дорогу я ругала – и про себя, и вслух, на иврите и по-испански – директора интерната, сукиного сына, который убедил меня дать Матану личное пространство и гордиться моим птенцом, который расправляет крылья. Расправляет, твою мать, крылья. Расправляет – и прыгает из окна. В приемном отделении нам сообщили, что Матана перевели в терапию. Четвертый этаж. Мы рванули к лифту, но тут Ори сообразила, что нам не сказали, которое из терапевтических отделений, и мы помчались обратно в приемное выяснять. В восьмом терапевтическом нас встретил доктор Каро. Я порадовалась, что у нас не какой-нибудь молоденький врач. Разве можно доверять врачу моложе тебя? – Хорошая новость, госпожа Раз, заключается в том, – сказал доктор Каро, – что жизнь вашего мальчика вне опасности. У него серьезные травмы, мы еще проверяем, не повреждены ли внутренние органы, хотя вероятность этого невысока… – Слава Богу, – сказала я. – Слава Богу. Какое облегчение. А доктор Каро, который все больше напоминал мне моего папу, помрачнел и сказал: – Но есть и то, что нас тревожит: в его крови обнаружены глутамат и аспартат в большом количестве. Это характерно для тех, кто употребляет кетамин. – Кетамин? – Это наркотик, очень популярный на вечеринках, мама… – Вы уверены, доктор Каро? Дело в том, что Матан… – Вам будет о чем поговорить, когда он проснется. – Что значит «когда он проснется»? Он в коме?! – Он не в коме, но под воздействием очень сильного наркотика. – А через какое время это воздействие должно закончиться? – Надеюсь, что через несколько часов. Мы с Ори сидели у койки Матана и надеялись. У него отросли волосы. И появилась французская бородка. Лицо стало чуть полнее. И вся тоска, которую я держала в себе все эти месяцы, – тоска из-за того, что он не хотел меня видеть, – прорвалась наружу, как гейзер. На хрен эти «личные пространства». Больше личного пространства не будет. Я наклонилась и поцеловала его в лоб. От его волос исходил такой же запах, что был у его папы. Самый лучший в мире запах. – Сынок, – сказала я беззвучно. – Сынок. Ори, видимо, поняла, что чувства у меня бьют через край, потому что одной рукой взяла меня за руку, а другой стала искать информацию об этом кетамине и положила телефон между нами, чтобы мне тоже было видно: изначально – средство для усыпления лошадей. Оказывает диссоциативное действие. Тот, кто принимает его, уходит в отрыв от реальности. Не осознает своих поступков. Переоценивает свои возможности. То есть думает, что способен на все. В ряде случаев пациенты не помнили, что с ними происходило. Ходили и говорили как во сне. Пробуждение медленное, постепенное. Вред мыслительным способностям может оказаться необратимым. Чем дальше я читала, тем больше оседала в кресле. На одном сайте было написано, что тот, кто принимал кетамин, может проснуться и не помнить себя. От этого у меня по хребту, от головы до копчика, пробежал озноб – в ожидании катастрофы. Я вышла покурить. Ори вышла за мной и попросила сигарету. – Ты давно куришь? – удивилась я. – Только что начала, – сказала она. И после первой же затяжки закашлялась. Я тут же вспомнила, что она девочка. Еще девочка. – Не затягивайся, – посоветовала я. – Вдохни и тут же выдохни. – О’кей, – согласилась она и вдохнула. Выдохнула. Закашлялась. Посмотрела на меня. – Я не знала, что Матан принимает наркотики, мам. Если бы знала, тут же рассказала тебе. – Конечно, – ответила я. – Я так и думала. – Я не выдержу, – сказала она. И снова закашлялась, на глазах у нее выступили слезы: – Если мы потеряем и его тоже. – Мы не потеряем его, – отрезала я. И смяла окурок. Потому что почувствовала, что не хочу оставлять Матана одного слишком надолго. Ори тоже смяла сигарету. Мы вернулись к его койке. Ори положила голову мне на плечо. Обессилев от слишком большого количества неизвестных.