– Скажите, – спросила Ори, – в разговорах с вами он иногда рассказывал о вещах, которые… его тяготили? Пуа перевела взгляд на волны и ответила, будто обращаясь к ним: – Вот я как раз пытаюсь вспомнить, сказал ли он что-нибудь такое во время нашего последнего разговора. – Не только последнего, – перебила Ори. – Вообще. – Мне кажется, – Пуа снова посмотрела на нас, – что были две вещи… которые вновь и вновь всплывали в наших разговорах. Одна из них – это перемена, на которую он решился, когда ушел из маркетинга и основал «Хороший выход». Он много чего боялся. Если честно, я даже над ним смеялась. Говорила ему: ты в восемнадцать лет ушел из семьи не обернувшись. В двадцать пять ушел от своей американской жены не моргнув глазом. С каких это пор ты боишься перемен? «Ты не понимаешь, – сказал он мне, – тогда у меня не было детей. Когда становишься папой, то готов на уступки, на которые… раньше никогда бы не согласился. И теперь вообще, вообще не торопишься рисковать». – Но чего… чего именно он боялся? – спросила Ори. – Он не был уверен, что ему будет хватать денег. Ему было важно, – обратилась она ко мне, – что вы поддерживали его всю дорогу. Он все время повторял, что ничто вас к этому не обязывало. – Вау. – Я так поняла, что вы еще помогали ему со счетами, со всей бухгалтерией. – Да. – А в чем заключалась вторая проблема? – вклинилась Ори. – Вы сказали, что его беспокоили две вещи. – Дети, – ответила Пуа. – То есть вы. Вы и ваш брат. Матан, правильно? Я думаю, что особенно он беспокоился за него. Как он справится с реальной жизнью. Вот теперь я вспоминаю, что во время последнего нашего разговора, когда речь зашла о том, что вам скоро в армию, он сказал, что за вас-то он совершенно спокоен, а вот день, когда в армию пойдет Матан, его сильно пугает. И что вообще в последнее время он спрятался в раковину – Офер так это назвал: спрятался в раковину. Что до него не достучаться. – Да, – сказала я. – Как он на самом деле? – спросила Пуа. – Как он переносит все, что… происходит? Мы с Ори быстро обменялись взглядами. Очень быстро. Не дольше десятой доли секунды. Но ей этого хватило, чтобы понять: я не хочу в это вдаваться. Не хочу, чтобы на меня смотрела еще одна пара осуждающих глаз. Я и так достаточно себя мучаю. – В целом нормально, с учетом обстоятельств, – сказала Ори и поспешила сменить тему: – Скажите, папа делился с вами чем-нибудь еще, что может быть важно для пазла, который мы пытаемся собрать? Несколько секунд Пуа думала, наматывая локон на палец – раздражающе медленно, и наконец сказала: – Извините, это все. Мне кажется, вы знаете лучше меня, через что за последние годы прошел Офер. – Мы можем только догадываться, – уточнила я, – мы не знаем наверняка. Пуа понимающе, но немного нетерпеливо покивала, как кивают сиделки, посматривая на часы на стене и сознавая, что все, их смена закончилась. Ори попросила официанта принести счет. Я встала, чтобы пойти в туалет – больше из желания выключить себя из этого разговора, чем из настоящей потребности. По дороге, у кассы, стоял огромный аквариум с цветными рыбками. Вдруг сама идея аквариума показалась мне жестокой. Взять животное, привычное к открытому морю, и посадить его в тюрьму? Зачем? Мне захотелось разбить стекло. Чтобы вся вода вылилась наружу. Когда я вернулась, Пуа Охайон перечитывала рассказ. – Ничего, если я оставлю его у себя? – спросила она, дочитав. – Пожалуйста, – сказала Ори, – можете прочитать и остальные папины рассказы, погуглите «Залман Интернешнл» – и найдете ссылку на блог. – Залман Интернешнл? – Пуа Охайон постаралась не рассмеяться. Статус не позволяет. Но засмеялась. Таким красивым раскатистым смехом, который заразил и нас. Никто не сказал: «Офер со своими глупостями», но эта мысль витала в воздухе. Буквально за минуту до расставания я собралась с духом и спросила ее о том, о чем хотела спросить все то время, что мы разговаривали: – Скажите, вам он тоже иногда снится? Пуа посмотрела мне прямо в глаза, чтобы убедиться, что я ей верю, и ответила: – Если честно, то нет. Перед тем как сдать назад, чтобы выехать с парковки, я попросила Ори посмотреть, есть ли кто-нибудь за нами. Она уже знает: мама не в состоянии видеть себя в зеркале, с тех пор как папа ушел на плантацию. Даже в автомобильном зеркальце. За последние месяцы каждый раз, когда я это делала, я с сожалением смотрела на свое отражение: кто эта женщина с растрепанными волосами и выпирающими скулами, как у Зоара Аргова[141][Зоар Аргов (1955–1987) – израильский певец.], с мешками под глазами, в которых застыла тревога, и скорбной морщиной над верхней губой, какая часто бывает у разведенных? Кто эта женщина, как она связана со мной? – Не может быть, чтобы полиция даже не попыталась связаться с этой Пуа, – заявила Ори, когда мы поехали обратно. Я молчала. – Разве это не очевидно? – упорствовала Ори. «Я уже не знаю, что очевидно, а что нет», – подумала я. А вслух сказала: – Да, это очевидно. – Все зависит только от нас, – настаивала Ори. – Только мы можем найти папу. «Я уже не уверена, что у нас есть шанс его найти», – подумала я. А вслух сказала: – Правильно. Ори, перелистывая папку с рассказами, пробормотала: нужно не забыть распечатать дома сорок девятый, хочу, чтобы все они были у меня под рукой. И на несколько минут погрузилась в чтение, а потом сказала: мам, послушай. ПОСЛЕ ВЫПИСКИ ИЗ БОЛЬНИЦЫ Если менять – то и мир, и дом. Если грешить – то не плакать потом. Если танцевать – то легко. Если уезжать – то далеко. Если хочешь – давай дерзай. Если препятствие – перелетай. Если ты – то со мной. Если заниматься – то любовью, а не войной. Если заниматься – то любовью, а не войной. Если что-то проходит – то оно пройдет. Если танцевать – то ночь напролет. Если это прошлое – забывай. Если ты узник – убегай. Если изгородь – то только живая. Если жить – то играя. Если играть – то даже с одной струной. Если заниматься – то любовью, а не войной. Если заниматься – то любовью, а не войной. – Мам, неужели тот, кто это написал, мог покончить с собой? Я тут же ответила: нет. И вспомнила, как увидела этот текст впервые. С тех пор Офер добавил пару строк, чтобы получилось сто слов, но в оригинале это было написано для меня. Дело было несколько лет назад, когда у меня случился аппендицит и возникло какое-то осложнение, до сих пор непонятно, в чем именно была причина. Воспаление не сразу стали лечить. А может, стали, но неправильно. Короче говоря, две недели я провалялась в больнице с острой болью. Почти все время была в отключке, потому что мне давали сильные обезболивающие, но как-то ночью я проснулась – и увидела, что Офер спит рядом с моей койкой. Он взял два стула, поставил их вместе и заснул, скорчившись на них. В джинсах и белой футболке. Под тоненьким больничным одеялом. А на одеяле лежал листок со стихотворением о любви. – Кстати, мам, – Ори вырвала меня из сладких воспоминаний, – ты обратила внимание, что папа часто пишет как женщина? – Как женщина? – переспросила я и сдержала улыбку, потому что вспомнила, как перед концертом Этти Анкри, который был только для женщин[142][Этти Анкри (род. 1963) – израильская певица. Спустя примерно 15 лет после начала карьеры Анкри стала религиозной, и ее начали приглашать на концерты для ортодоксальных женщин. Иудаизм запрещает женщинам петь перед чужими мужчинами, поэтому в иудейском религиозном мире женское пение со сцены может слушать только женская аудитория.], Офер вышел из нашей спальни в длинном платье. И в туфлях на каблуках. И в парике, который Ори как-то раз надевала на Пурим[143][На праздник Пурим принято устраивать карнавал.]. Он посмотрел на меня, я пыталась не засмеяться, но засмеялась и спросила, можно ли его сфотографировать, он ответил, что ни в коем случае, и снял туфли на каблуках, потому что это уже слишком, а вместо них надел обычные туфли на плоской подошве, которые когда-то купил в Берлине. Когда мы дошли до машины, я открыла ему правую дверцу, как джентльмен даме, а он сказал: ни за что – и сел за руль. По дороге в «Мерказ Эйнав»[144][«Мерказ Эйнав» – концертный зал в центре Тель-Авива.] мы передавали друг другу бутылку красного вина – для храбрости, и, когда мы уже въезжали на парковку, я сказала ему: ты еще можешь передумать, милая, – а он отрицательно покачал головой. На концерте нам показалось, что двумя рядами ниже сидит одна женщина с его работы и что она вот-вот обернется, увидит его и будет тыкать пальцем и кричать: «Мужчина!» Но ничего такого не случилось. На бис Этти Анкри исполнила «Из всех капель на свете я выбираю тебя» – эта песня звучала у нас на свадьбе, и я положила руку Оферу на платье, а он положил на нее свою руку, и, когда мы вернулись домой, он нес меня на руках от машины до постели – тогда он еще так мог, – и после этого у нас был пламенный секс, потому что между нами еще пылала страсть. – Ну то есть, – Ори снова вырвала меня из воспоминаний, – я в том смысле, что папа, конечно, мужчина, но он любит писать как бы… из головы женщины. Вот, например… – Она вынула один листок из папки и зачитала: ФРИДА КАЛО ИЗ СПАЛЬНОГО РАЙОНА Впервые она нарядилась Фридой Кало на пуримский карнавал в «Бецалеле»[145][«Бецалеле» – академия искусств в Иерусалиме.]. Там был парень, для которого не жалко расстараться: пестрый шелковый шарф, две черные тугие косы, заколка со стразами, желтая шелковая блузка поверх такого же платья, сапоги на каблуке, расшитые красными бусинами. Парень оказался подделкой. А вот костюм она хранила годами. Сегодня вечером достала – надеть на Пурим на работе мужа. Возвращаются они домой, и он спрашивает, понравилось ли ей. – Отлично, – отвечает она. И думает: никто не понял, кем я нарядилась. – Я же говорил, у нас на работе все классные, – говорит он. – Класснее некуда, – отвечает она. – Может, папа бродит среди нас в карнавальном костюме, мам? С новым лицом от пластического хирурга? – Орики? – Да, мам? – Может, немного помолчим? – Ты потеряла надежду? – Нет, ни в коем случае, доченька. Просто хочу послушать музыку. Я включила радио. Пел Дэйвид Броза: «Двадцать лет спустя вернулся я к себе, / И на первый взгляд все дома так же, как тогда. / К деревцу привязаны лошадки, на стене – / Картонка с надписью: на свадьбу – вам туда». Я знала, что через несколько секунд будет припев, который мне сейчас слушать опасно[146][Припев начинается так: «Но куда пропали дети, / с которыми я играл?»] – потому что, как однажды процитировал мне Офер (поэта, имя которого я забыла), «Музыка – это приманка на удочке, которая заброшена в омут нашей души и вытаскивает оттуда все, что там затонуло», – так что я выключила радио до того, как опасный для меня припев начнется, и сделала то, что психолог Ами рекомендовал делать, когда боль угрожает стать нестерпимой: я представила себе, как мы приходим домой и выясняется, что Офер все это время ждал нас там, на нем белая футболка, он не скажет ни слова, только сожмет меня в объятиях и не отпустит целую неделю. Наутро я отвезла Ори на центральный автовокзал Модиина – оттуда она поедет на автобусе до своей военной базы. По дороге ей позвонили. Она знает, что я терпеть не могу, когда она болтает с подружками, пока я веду машину, так что она уже приготовилась нажать «отклонить звонок» – и вдруг: – Здравствуйте, Пуа, – сказала она, – сейчас включу громкую связь. Мама тоже в машине. – Здравствуйте, Пуа, – сказала я. – Привет вам обеим. Я звоню, потому что… вчера вы спросили, снится ли мне Офер, и я ответила, что нет. Потому что он мне правда не снился. Но сегодня ночью вдруг приснился. И это был такой… странный сон, что мне надо рассказать его кому-нибудь. Ничего, что я звоню? – Конечно, – ответила я. – Все равно мы застряли в пробке… – Так вот, мне снилось, что мы с Офером стоим и смотрим на течение Нахаль-Келах. Один раз такое действительно было. И вдруг он наклоняется с мостика, чтобы получше рассмотреть воду. И падает. Но во сне это его вообще не напрягло. И хотя течение сильное, а он в одежде упал в бурные волны, он радостно мне кричит: Пуа, давай тоже, не пожалеешь! А я не могу решиться. Потому что из воды торчат камни довольно угрожающего вида. Течение уносит его вниз, и я думаю: не страшно, ведь «все реки текут в море»[147][Екк. 1: 7.]. Потом вдруг я еду на машине, на которой мы тогда ездили, на красном «фиате-уно» – это машина моей мамы, – еду к морю, паркуюсь на стоянке около ресторана «Camel», только вместо «Camel» на этом здании написано «Paradiso», а потом конец эпизода – и следующий кадр: я сижу на берегу речки, которая на самом деле не рядом с «Camel», и жду, когда Офер придет. Но он не приходит. И с каждой секундой я все больше и больше боюсь, что его унесло куда-то еще и я жду не там. – И?