– Не стоило этого делать. – Но он подлец! – Возможно. Но у него дядя… в общем, его должность позволяет помогать племяннику в карьере. – Но ведь только что разоблачали кумовство и, как его, непотизм! Это не по-советски! Да ладно бы… Но Родионов – реальный подонок, пакостит всем подряд, лишь бы ему было хорошо, а на дело ему наплевать! – Ты очень многого не понимаешь, – отец печально покачал головой. – Но сейчас ведь не культ личности! Мы избавляемся… – от волнения я заговорил штампами. – Ты идеалист, Боренька, – отец поежился, и мне показалось, что порывистый ветер тут ни при чем. – Культ личности… ладно, подрастешь – поймешь. Главное, что сейчас ничуть не лучше, а то и похуже. Ты ведь маленький был, а я все помню. И могу сравнивать. Люди, Борька, не меняются. Те, кто когда-то писал доносы, никуда ведь не делись. Сейчас они те же, что десять, пятнадцать, двадцать лет назад. А то и похуже. Страх-то они потеряли. Вот и полезло всякое. В том числе и на верхах. Тебе, да и мне тоже, повезло, что предупредили. – Но как же… Ведь статья… – Ты правда верил, что она выйдет? Кстати, Федотычу твоему уже выговор объявили. За небрежность в подготовке материалов. Из-за меня. Из-за моей якобы войны за справедливость, а на самом деле тупой жажды мести. И плохо будет, наверное, не только Федотычу. И отцу, и маме. И… Тосе? – Что же делать? – Уехать тебе надо. Даже в тридцать седьмом так некоторым удавалось спастись, а уж сейчас-то и подавно. Особенно если ты двинешься на большую стройку. Оставишь заявление для института, я скажу, что написать, чтоб тебя не за прогулы отчислили, а… Неважно. Допустим, ты решил, что теоретических знаний тебе мало, хочешь на собственной шкуре почувствовать рабочую робу. – Но мы на заводе… – Это ваше шефство, что ли? Вот там-то ты и понял, что начинать надо с самого низа. Иначе какой из тебя инженер? А ведь примерно о таком я после заводской практики и думал. – Поработаешь, потом вернешься. И утихнет все, и рабочий стаж – это не кот начихал. Фронтовиков вон после войны чуть не за уши до диплома тащили, с производственниками сегодня похоже. Пролетариат – это тебе не сопляк со школьной скамьи. И доучишься спокойно. Поедешь завтра же. Маме я сам объясню. У меня в Братске знакомый, я тебе письмо дам. Там же такие дела разворачиваются, аж дух захватывает! Нигде в мире не додумались, а мы Ангару со льда перекрывали! А масштаб какой! Его лицо просветлело. Кажется, отец и сам бы не прочь рвануть туда, к великим делам. Но – здешние не отпустят. – Хорошо, – кивнул я. – Только с Тосей попрощаюсь. – Не вздумай! – Отец даже за руку меня схватил, словно я хотел бежать к Тосе прямо сию секунду. – Не тяни в пропасть еще и девушку. Она о статье знает? – Я помотал головой. – Вот и отлично. Потом, через полгода-год, напишешь ей, все объяснишь, а там и сам вернешься. А пока лучше не приближайся. Но вместо ожидаемого еще более черного отчаяния меня вдруг охватил веселый азарт. Я ведь и вправду сам думал про рабочий опыт! Про реальную пользу для страны! Жаль, что Тосю повидать не получится, но отец прав. Не стоит пока. Она меня дождется. Если то, что между нами было, – настоящее, непременно дождется. С той же уверенностью и азартом я весь вечер отбирал и складывал вещи, особенно теплые, зима в Братске наверняка куда суровее, чем в Москве. Мама сперва ужаснулась, обозвала нас идиотами, но отец долго что-то тихо ей втолковывал, и она смирилась. Письмо для отцовского друга я сложил в самый дальний карман, обращаться к этому незнакомому человеку я не собирался. Отец хотел помочь, но если я воспользуюсь протекцией, чем я лучше Родионова? То, что наш комсорг пользуется дядиной поддержкой ради тепленького местечка повыше, а я – совсем наоборот, мне как-то в голову не пришло. Сам справлюсь (иначе грош мне цена), и точка. Пожалуй, это было первое мое по-настоящему серьезное решение. Даже выступление на концерте, даже статья для «Комсомолки» были отчасти игрой. Опасной, но игрой. Но тут я делал первый шаг в настоящую взрослую жизнь… Получается, дед больше с Тосей так и не виделся? Черт, неужели во всей тетрадке не найдется Тосиной фамилии? Не может же Александр так деда подвести? Всезнающий гугл запросу «Тося полное имя» не удивился. Собственно, вряд ли поисковая система способна на такую человеческую эмоцию (хотя кто их, сложные сети, знает), но Александр ожидал куда более скромных результатов. И удивился сам, увидев десятки страниц со списками вариантов: Антонина, Антонида, Капитолина, Таисия, Евстолия, Анатолия (надо же, он-то всегда считал это имя исключительно мужским или хотя бы исторически-географическим), Томила-Тамала, Тамара и какие-то вовсе уж экзотические вроде Томиславы и Твориславы (это было явно из нынешнего творчества ньюэйджистов или им подобных). И вовсе внезапным в этом ряду смотрелась Анастасия. Оказывается, именно так звучало полное имя героини фильма «Девчата» Тоси Кислициной. Александр, читая серую тетрадку, почему-то представлял «дедовскую» Тосю именно такой, должно быть, из-за упомянутых в самом начале двух косичек. Хотя фильм вышел, судя по всему, позже, однако Насть вполне могли называть Тосями. Второй реперной точкой было упоминание педагогического института. Вот только дед, увы, не написал, на одинаковых ли они с Тосей курсах учились или как. Понятно, что более-менее ровесники, но это самое «более-менее» расширяет область поиска в разы. У деда, лежащего сейчас с трубками и датчиками, не спросишь. Вот разве что открытки и конверты, которые он прихватил с дачи. Беглый просмотр обнаружил среди отправителей Анастасию Павлищеву и Капитолину Моисееву. Теоретически оба имени сокращались до Тоси, но судя по содержанию открыток, были еще более дальними знакомыми, чем обнаруженный еще во время дачных поисков Коля К. Сомнительно, чтобы нужной Тосей оказалась одна из них. Зато в пачке обнаружилось немало открыток от Михаила Колокольцева. В дневнике он фигурировал как лучший дедушкин друг! Значит, можно считать, в руках появилась ниточка! Лучший-то друг должен знать, как звали эту самую Тосю! Правда, среди дедушкиных друзей такого человека Александр, как ни старался, припомнить не мог. И последняя открытка (их было двенадцать) пришла в начале семидесятых (точнее на размытом штемпеле разобрать не удалось). Может, этот Колокольцев тогда умер? Но адрес на открытках имелся, к тому же знакомый. У этого дома Саша был совсем недавно: то ли подвозил туда клиента, то ли, наоборот, забирал. Поиск по базам выдал фамилию нынешнего владельца квартиры с «открыточным» адресом. Точнее, владелицы. Ею числилась некая Т. Н. Смолина, судя по году рождения, ровесница деда и неведомой Тоси. Может, бывшая жена этого самого Колокольцева? Или сестра? Он набрал привязанный к адресу телефонный номер, послушал накатывающие в ухо длинные гудки. Никто не берет трубку. Ну да, а что ты хотел в середине буднего дня? Номер еще функционирует, и на том спасибо, у всех мобильные, стационарный могли и отключить. Почему открытки перестали приходить? Фамилия у Михаила не та, чтобы в Израиль эмигрировать, кажется, именно тогда случилась какая-то там эмиграционная волна. Думать, что он умер, не хотелось. Но даже если так, вдова, дети и прочие родственники могут ведь что-то знать? Рано отчаиваться! На этой волне Александр к выписанному на листок адресу и телефону добавил несколько детективных агентств, выбрав поприличнее. Квартиру с тех давних пор могли десяток раз уже перепродать, а поиски в нотариальных архивах (или где там регистрируют сделки с недвижимостью) лучше поручить профессионалам, вроде не так и дорого выйдет. Да, может, и в тетрадке еще какая-то полезная информация найдется. Серая тетрадь …Отец, похоже, догадался о моем решении и написал еще одно письмо, уже лично своему другу в Братск. Потому что тот отыскал меня сам, хотя и не сразу. Без подходящей специальности, с одним лишь незаконченным инженерным образованием, мне пришлось начинать фактически разнорабочим, и это был очень полезный опыт. Когда полтора месяца спустя Леонид Петрович Тихонов меня нашел, я уже приобрел какую-никакую репутацию. Я имею в виду ту, которой можно было понемножку начинать гордиться. – Вижу, ты и без моей протекции неплохо освоился, – одобрительно заметил он, провожая меня после смены. – Если бы не сумел, значит, грош мне цена, и зачем такому помогать? Я и вправду так думал. Суровая, но такая настоящая жизнь превратила институтские мои проблемы в сущие пустяки. Да я уже едва верил, что где-то там по улицам летят, весело звеня, ярко освещенные трамваи, что возле пестрых витрин смеются красивые, хорошо одетые люди, что дворники расчищают поутру тротуары и мостовые и не слишком сильно перенапрягаются. А тут – ватные штаны и брезентовые рукавицы-верхонки, которые приходится обивать, и льдинки ссыпаются с них потоком, дворников тут еще не завелось, и тротуаров тоже, и, просыпаясь поутру, думаешь, придется разгребать занесенную за ночь дверь и дорожку от барака или повезло. Ранние подъемы, тяжелый физический труд и, как ни странно, постоянное чувство собственной необходимости – все это создавало совсем другую реальность. Гораздо позже мне довелось прочитать старую притчу о каменотесах (или, может, грузчиках), которым прохожий задает один и тот же вопрос: «Что ты делаешь?» Один отвечает: «Тащу проклятый камень», другой: «Зарабатываю на хлеб моей семье». Третий же улыбается: «Строю прекрасный храм». Ни о каких храмах я тогда, конечно же, не думал, но ни холод, ни ветер, ни боль в перетруженных мышцах не убивали во мне ощущения: я строю что-то светлое, прекрасное и очень нужное. Настоящее. Возможность позвонить домой выпадала редко. Отец радовался, что у меня все в порядке, и настоятельно советовал повременить с возвращением. И все же полгода, как советовал отец, я не выдержал. Тосе написал через пять месяцев после своего стремительного бегства. Объяснил все как есть, рассказал о масштабах строительства, о невероятном подъеме, о том, что меня сделали бригадиром, а я почти каждую ночь вижу ее во сне. И просил прощения за то, что не смог даже попрощаться. Ответа я так и не дождался. Написал еще раз, и еще. Сдался лишь после десятого письма. Попросить отца сходить к Тосе и все ей объяснить было почему-то стыдно. Очень хотелось самому рвануть в Москву, но разве можно было бросить дело, где я необходим. Бригадир! Мальчишка, сопляк – бригадир, у которого в подчинении мужики мало не вдвое старше. Некоторые, по крайней мере. Тихонов гордился моими успехами так, словно я был его родным сыном, и в гости частенько приглашал. Жилое строительство в Братске не успевало за ростом населения, и Тихоновы были одними из немногих пока владельцев собственной площади. Его жена Зинаида Ильинична (сразу заявившая: «Зови меня просто тетя Зина») пичкала меня пирожками, которые ухитрялась печь с невероятной скоростью. Кажется, в те времена я у всех женщин вызывал неодолимое желание меня накормить, худой был, как шпала. Разве что тихоновская дочка Таня была отчасти исключением. Молча сидела в уголке, закопавшись в учебники – готовилась к поступлению в институт. Зато на стройке (она работала учетчицей) ее звонкий голос раздавался то тут, то там. В их квартире я чувствовал себя так, словно вернулся в собственный, почти забытый дом. Приехал я туда в ноябре, в отпуск. – Боренька! – Мама чуть не плакала. – Как вырос, как исхудал! И пахнешь дымом! – Она никак не хотела разжимать объятий, словно боялась, что я исчезну. Вернувшийся вечером отец окинул меня одобрительным взглядом и крепко, как равному, пожал мне руку. – Леня писал, говорит, толк из тебя будет. На семейном совете мы решили, что на строительстве мне стоит задержаться еще годик, пока Родионов не закончит институт. Его дядя уже занял кресло замминистра, и возможностей насолить у нашего комсорга стало еще больше. Но ничто не могло бы удержать меня от встречи с Тосей. Только для начала я решил повидать Мишку. Сам не знаю, почему не пошел к нему домой, а караулил возле института. Должно быть, я и вправду сильно изменился: Колокольцев едва не прошел мимо, остановившись, лишь когда я его окликнул. – Борька! – он ошарашенно заморгал, хлопая белесыми ресницами. – Не узнать тебя, чертяга, богатым будешь! – он хлопнул меня по плечу. – Совсем вернулся? – Проездом заглянул, – сам не знаю, откуда вырвалось это «проездом». – Поговорить бы… Налетевший порыв совсем уже зимнего ветра едва не сорвал с Мишкиной головы пушистую черную шапку, прервав какие-то непонятные мне размышления: – Ну пойдем ко мне, правда, кроме чая мало чем могу… сушки разве что найдутся. – А мы не привередливые, – ерническим, как когда-то, тоном отозвался я. – Чай не графья. Колокольцевы жили в отдельной квартире (по сравнению с нашей коммуналкой – хоромы). Кроме чая и порядком зачерствевших баранок Мишка вытащил банку какого-то домашнего варенья, и я некстати вспомнил дядю Валеру, точнее его погибшую жену. Откровенничать почему-то расхотелось, о стройке я рассказал коротко и сухо, как будто характеристику для отдела кадров составлял. – Уважаю, – вздохнул Мишка. – Бригадир, значит. Я, может, тоже рванул бы, да родители… Эх! Доучись, говорят, сперва, с ними не поспоришь, мать сразу в слезы, а батя, если что не по нему, и ремнем не побрезгует, как будто мне пять лет. Ну… у тебя-то особые обстоятельства. Хорошо ты из-под удара ушел. Бригадир – это не хухры-мухры, – он покивал. – Только возвращаться тебе пока нельзя. Даже с блестящей характеристикой аж с Братской ГЭС Родионов тебя без масла схарчит. Только недавно спрашивал про тебя. Я-то, понятное дело, ничего не рассказывал, ушел в глухую оборону, – он опять покачал головой и вдруг заявил с неожиданным оживлением: – Да я ж и не знал ничего, ни где ты, ни что с тобой. Так что знать не знаю, ведать не ведаю. А он не забыл. Мстительный, чисто Отелло. Чуть что – любого придушит. – Отелло? – не понимая, переспросил я. – Почему вдруг Отелло? Мишка зачем-то вскочил, принялся добавлять в розетку из банки варенье, наливать чай, хотя в моей кружке было еще половина. – Да не юли ты! – Я легонько толкнул его под коленки, так что он плюхнулся обратно на табуретку. – Говори как есть. – Ну… понимаешь… – Мишкин голос с шепота срывался на фальцет и опять на шепот, точнее на какое-то придушенное шипение. – Тося… – Ну?! – Она теперь с Родионовым встречается, – выдавил наконец Мишка. Мне до сего дня стыдно за те мысли, что в тот момент заполнили мою голову. Невыносимая тяжесть, как будто на меня рухнула одна из строительных свай, а из-под нее скользкими белыми червяками лезут эти самые мысли. Я сам видел их вместе. Я сам интерпретировал ее фразу «он не угрожал мне» как «он угрожал тебе». На письма мои она не отвечала… Родионов – перспективный. Дядюшка у него замминистра, и значит, ковровая дорожка прямиком к благоденствию обеспечена. За ним – как за каменной стеной. Сам удивился, как встал из-за стола. Разве может встать человек, на которого рухнула свая? Такие весят… я вдруг почему-то забыл, сколько эта дурища весит, и мне казалось очень важным вспомнить. Не вспомнил. – Ты куда? – Мишка метнулся мне наперерез. – Пойду… Пусть сама мне в лицо скажет. – Не надо… – Он схватил меня за руку, вот дурачина-то, меня, который «МАЗ» из кювета вытаскивал! Не в одиночку, но все-таки. И чтоб какой-то дохляк меня остановил? – Я тебя не пущу, – лепетал Мишка. – Ну хоть один не ходи. Я с тобой… На всякий случай. На какой еще всякий случай? Впрочем, мне было все равно.