– Старички становились счастливыми? И как это измеряли? – Насчет «счастливыми» не знаю, но показатели здоровья у них заметно улучшались: ну там давление ближе к норме приходило и прочее в этом духе. – Ты мне предлагаешь цветок на подоконнике завести? – Фу! Я тебе пытаюсь донести метод. Сразу подняться с пола и перепрыгнуть барьер – не получится. Но можно сперва попытаться сесть. И обнаружить, что током за это никто не бьет. Потом встать. Потом сделать шаг. И еще один… – Ладно, я поняла. Кажется. Только не рассчитывай, что я прямо завтра радостно побегу… – И в мыслях не держала! – перебила Карина. – Завтра ты точно никуда не побежишь. Я пока просто рассказала тебе, что твое «не могу» совершенно естественно. Но при этом оно субъективно, и от него можно избавиться. А насчет конкретных шагов мы что-нибудь придумаем. – Чтобы ты, да не придумала? Карин, спасибо тебе за заботу, но мне со всем этим надо как-то… – Да ясен пень, пусть в голове уложится, что двери не заперты. Никто с пистолетом тебя наружу из логова не гонит, но внутри себя ты знаешь – должна знать – что, когда захочешь, можешь, например, в окошко выглянуть. Или за дверь. Можешь, понимаешь? Не запрещено. Ты сама выбираешь, выглядывать ли в окошко и подходить ли к двери. А там, глядишь, и наружу… Все, отключаюсь, занимайся своими делами. Или не занимайся – как захочешь. Понимаешь? Пять минут назад во время разговора Олеся поднималась с дивана и подходила к окну – просто так. Просто потому, что… сама захотела? Засыпала она с трудом. И, может, лучше бы не засыпала. Опять снилось, как она мечется по пустому незнакомому дому, не в силах остановиться и хоть немного подумать, где может скрываться вожделенный выход. Выбраться очень нужно, ее ищут, и если настигнут – беда. И некогда останавливаться и думать, надо пытаться, надо рваться в каждую встреченную дверь, но там опять оказывалась еще одна дверь, за ней еще одна, потом вдруг бесконечная анфилада замыкалась в кольцо, водила кругами, пугала, выматывала. Плача, Олеся царапала ногтями очередную дверь, облизывала ободранные пальцы и снова царапала… когда на плечо легла чья-то рука. – Ты куда-то собралась? – нежно прошептал голос. – Зачем? Не спеши, подожди немного. У меня есть для тебя подарок… Проснулась от бешеного стука собственного сердца. Длинная футболка, служившая ночной рубашкой, промокла от пота, прилипла к телу, из горла рвался крик, который она все-таки успела заглушить, зажав рот обеими ладонями. Стянула футболку, наскоро обтерлась ею, как полотенцем (волосы тоже были мокрые, что за наказание!), надела другую, перевернула одеяло «сухой» стороной, свернулась под ним калачиком. Обняла коленки, прижимая их к груди. Поза эмбриона. Самая успокаивающая, самая безопасная. Смешно. Подарок… Пять лет назад К платью полагались, разумеется, туфельки, крошечная сумочка и украшения. Скромные, но на фоне собственных «побрякушек» Олеси они выглядели сокровищами британской короны. Бабушка волновалась. – Не выдумывай, – успокаивала ее Олеся. – Я не на пляски племени каннибалов тумбо-юмбо иду. И не бойся, пить слишком много я не стану, пару бокалов шампанского – и все, тем паче не стану пробовать всякое… химию, короче, – произносить слово «наркотики» ей не хотелось. Слышать о таблетках и тому подобных «раскрепощающих» средствах Олесе приходилось, конечно, но она же не полная идиотка себя травить! – Ба, я давно выросла и вполне способна за себя отвечать. Не волнуйся. – Вот будут у тебя свои дети… – вздыхала бабушка. – Ба! Мы же не в глухом лесу будем, а в самом центре Москвы, что со мной может случиться?! Модный клуб и впрямь располагался в центре. Олесе подумалось, что, если бы не рождественская иллюминация (и если подняться чуть-чуть повыше, хотя бы на третий этаж), наверняка и Кремль будет виден совсем рядом. Но вместо подъема пришлось спускаться, клуб размещался в полуподвале. В первый момент Олесе показалось, что владельцы даже на ремонт не расщедрились, но уже со второго взгляда стало ясно: и обшарпанные стены, и якобы ржавые трубы под потолком, и «плесень» по углам – искусная имитация. Плесень-то плесень, но сыростью не пахло, а пол, якобы из потрескавшегося цемента, не щерился никакими выбоинами. Девушки в своих вечерних платьях выглядели посреди этой «разрухи» особенно эффектно. На «новенькую» чуть не набросились: как, кто, откуда, давно ли с Германом. Допрос сопровождался сладчайшими улыбками. Олеся сперва испугалась, но – бабушкина школа – тоже отвечала улыбкой. Вежливой, дежурной. Имя, очень приятно. Иногда – пожатие плечами: здесь не время и не место для исповедей, на празднике нужно веселиться, нес па? И она веселилась. Совершенно искренне. Им с Кариной приходилось выступать на подобных вечеринках, но тогда Олеся была обслугой, чуть повыше, чем вон те официанты в белейших рубашках, а сейчас она тут своя. Герман охотно знакомит ее с друзьями – почему-то среди них довольно много мужчин за сорок, а то и за пятьдесят, зато женская половина – сплошь юна и прекрасна. И она, Олеся, ничуть не хуже! Может, у нее и нет таких бриллиантов, как у той брюнетки, что настырнее всех сыпала провокационными вопросами, но платье у Олеси ничуть не хуже. И самое главное – Герман-то с ней, а не с брюнеткой! Правда, после нескольких танцев оставил ее одну, вздохнув, что праздник праздником, а дела сами себя не сделают. Кажется, того высокого брюнета, с которым он сейчас разговаривает, зовут Павлом. Опять у Олеси все имена в голове перепутались! Вот как зовут этого, что встал прямо напротив: – Потанцуем? – И руку протянул приглашающим жестом. А их вообще знакомили? Впрочем, разве это важно? Она кивнула, принимая приглашение. Танцевал блондин весьма недурно, разве что, на взгляд Олеси, слишком сильно старался прижать ее к себе. – Ты давно с Германом? Где он тебя нашел? – Не очень, – Олеся улыбнулась, пытаясь хоть немного отстраниться. – Познакомились на одном… перформансе. – О! Ты поклонница искусства? – А ты нет? – Ну если оно облечено в такие формы… – Он проехался ладонью по всей Олесиной спине, от косточки в основании шеи до… Если бы не кружевная вставка, запустил бы руку и под платье! Еще и ладонь потная! Олеся попыталась отстраниться еще настойчивее – и наткнулась на тяжелый взгляд Германа. – Простите, – высвободившись из потной хватки блондина, она едва удержалась на тонких каблуках. Схватив ее за руку, Герман повел (чуть не потащил) ее из главного зала в вестибюль. – Вижу, ты и без меня прекрасно со всеми познакомилась, – цедил он сквозь зубы. – Похоже, тебе понравились мои друзья? – Не все, – тихо возразила Олеся, глядя в застывшее бледное лицо. – Этот был, по-моему, совсем пьян. – Но танцевать ты с ним не отказалась, – каждое слово звучало резко, как выстрел. И Олеся вздрагивала, словно в нее попадали настоящие пули. Она видела в каком-то сериале: в человека стреляют, на белой футболке расцветают темные кляксы, и тело каждый раз вздрагивает. – Я… я не думала, что… – начала было она, но Герман не дал ей договорить. – Думать надо всегда! – Он резко отвернулся, толкнув пробегавшего мимо официанта. Парень забормотал извинения, но Герман только сморщился брезгливо. Только бы не заплакать! Олеся изо всех сил сжала кулачки – но ногти-то короткие! С длинными на скрипке не поиграешь! – и вместо ожидаемой отрезвляющей боли почувствовала лишь давление. Пришлось закусить губу. Разрыдаться – нельзя. Что ж, провалила свой первый бал и навсегда останется в прокопченной кухне. Поверила на мгновение, что сказка возможна? Р-раз-с-мечталас-сь, З-с-солушка? Н-на тебе грязной половой тряпкой по физиономии! Тут, деточка, жизнь, какие еще сказки? Дома она поплачет, конечно. Сейчас же главное – держать лицо и спину. Олеся направилась к гардеробной комнате. – Ты куда это? – Герман больно схватил ее за плечо. – Домой, – прошептала она. – Я… я завтра передам тебе платье. С ним ничего не случилось, его, наверное, еще можно сдать в магазин, – голос так и норовил дрогнуть, но она держалась. – Домой?! – непонимающе переспросил Герман. Помолчал, все так же стискивая ее плечо и громко, со свистом втягивая и выпуская воздух сквозь сжатые зубы. – Олеся! Не надо! То есть… да, ты можешь уехать, но мы можем уехать вместе! Пожалуйста! Я испугал тебя? Прости! Я когда увидел, как этот придурок тебя лапает, с катушек слетел. Пожалуйста! Я ведь люблю тебя, нельзя так… Люблю?! Олесе показалось, что вычурные светильники под низким потолком, мигнув, начали гаснуть. Нет, не светильники – это в глазах потемнело. И в ушах звенит. Нет, не звенит – это шум крови, сердце бьется так оглушительно, что непонятно – почему никто не бежит на этот грохот? Нет, она не станет падать в обморок! Герман… ее… любит?!! А она… Взлет из темной глухой бездны отчаяния – к сияющему счастью – это и есть… любовь? Да Олесе ни за какие коврижки… Глупенькая, прошептал кто-то в голове – ты ведь тоже его любишь! И звон в ушах, и странный привкус во рту… Кровь из прокушенной губы. Конечно, любишь! – Господи! – ахнул Герман. – У тебя… кровь! Маленькая моя! Извини, ну извини! – Он прижал ее так, что перехватило дыхание, покрывая лихорадочными поцелуями и окровавленную губу, и все лицо, и шею, и волосы, и руки… Господи, вторил голос в Олесиной голове, какое счастье, что мы встретились… За такое счастье ничего, ничего не жаль! – Леська, хватит дрыхнуть! – завопила в трубку Карина, позвонив в какую-то несусветную рань. Впрочем, Олеся была этому даже рада: уж лучше не выспаться, чем опять искать в тумане несуществующий выход. – У меня есть идея! Это не слишком радовало, но ладно, пусть будет идея. Что-то в давешнем Каринином монологе про выученную беспомощность было. Почему Олеся действительно не может, условно говоря, выйти из логова? Только мечтает. И ведь действительно – не может. Ложится на пол, закрывает лапами голову и скулит. Как те собаки, которых током мучили. Правда, Олеся-то не скулит, но… Съеживается – и ждет, что сверху обрушится очередной удар. Как ни крути, ведь не восемьдесят же ей, в самом деле. Она что, собирается всю жизнь в норе просидеть? Оно бы, может, и неплохо – тихо, тепло, никто не ударит – но странно. Вылезать – страшно. И совсем, совсем не хочется. Не можется. Все равно как человека с боязнью высоты заставляют с парашютом прыгнуть. Но если с помощью Карины получится сделать шаг – это ж хорошо? В конце концов, именно благодаря Карине ты хоть на работу устроилась, а то ведь на бабушкиной шее висела тряпочкой. Стыдно. Но – устроилась, работаешь. Молодец. Можно попытаться еще шажок сделать. И – обрадоваться: не вовсе беспомощная, ноги еще немного ходят. Если, конечно, Карина сейчас не вовсе что-то немыслимое выдумала. – Что за идея? – сонным голосом поинтересовалась она в трубку. Хотя, спасибо потоку мыслей, уже вполне проснулась. – Давай устроим двойное свидание! Чисто для эксперимента. Эдик позовет своего друга, посидим с мальчиками в приличном месте, поболтаем, ничего такого. – А как же тот шофер? В смысле таксист? Которого ты мне сосватать пыталась. – Хочешь таксиста, давай его позовем, не вопрос. Но вообще-то я уже договорилась с Эдиком. Хороший мальчик… не Эдик, а его друг. То есть Эдик вообще прелесть… ой, ты меня запутала. Короче, ты поняла. Зацени, какой красавчик! Красавчик не красавчик, но фото в мессенджере выглядело вполне симпатично. Темноволосый (судьба ей, что ли, сплошь брюнетов подсовывает?), подтянутый, наверняка под футболкой те самые кубики, на которых нынче все как помешались. Моложавый, явно не сорок, то есть младше Каринкиного Эдика. А то и самой Олеси. – Лет-то этому красавчику сколько? – Ну… – Карина замялась. – Нет, ты не думай, универ он уже закончил, работает, он Эдику на самом деле племянник, но, как и я, полукровка. И подумаешь, младше! Тебя до сих пор за студентку принимают. – Карин, может, давай не сразу? Мне твой вчерашний монолог обдумать надо. И вот так, с ходу… Может, сперва просто вдвоем куда-нибудь выберемся? На выставку какую-нибудь. – Лесь! На выставки мы с тобой миллион раз ходили, это уже пройденный этап. Ты знаешь, что ты это можешь, и ничего в этом нет страшного. А теперь попробуешь с людьми пообщаться. Не с читателями твоими, а с нормальными, то есть взрослыми. Тоже ничего страшного. Не понравится тебе этот, ну и нафиг его, я ж тебя не в ЗАГС с ним тащу, просто поболтаем. Глаза боятся, руки делают, а? Пять лет назад