– Сдурел, Корнилов! Ты мне всех соседей на уши поставишь!.. – сердито сверкнула глазами Ленка, но он, забив на это раздражение, шагнул к ней и с такой силой прижал к себе, что она, кажется, даже пискнула. Но он и не подумал ослабить объятия. Хватит, напридуривался! Больше ей не удастся от него избавиться! По крайней мере, пока они не закончат это дело! – Ты идиотка, Черемуха! – с перехлестывающей через край нежностью выдал он. – Ты с ума меня сведешь! Поклянись, что больше никогда не будешь так рисковать! Иначе я запру тебя в твоей же квартире, и ты выйдешь из нее только тогда, когда я убью Дуденко! Тогда, тебе, вероятно, придется менять в сервисе всю охрану, но я хотя бы буду знать, что ты в безопасности! Лена хлопнула глазами, с трудом соображая в таком тугом кольце сильных Димкиных рук. После их ссоры он был последним, кого она ожидала увидеть у себя на пороге, но, что скрывать, единственным, кто был ей на самом деле нужен. И сколько бы раз она ни прокляла его упрямство и твердолобость за вчерашние слишком одинокие сутки, сейчас все забылось, все простилось, потому что Димка обнимал не как старый знакомый и даже не как друг, он обнимал так, как Лене мечталось все это время с той самой минуты, как она поняла, что он ее не предавал. И слова он говорил совсем не те, которые выбрал бы безразличный человек. От его «ты с ума меня сведешь» внутри все так и плавилось, и ноги слабели, и в голове шумело. И она почти не слышала, что еще он говорил, зато чувствовала, как быстро и сильно стучит у него в груди – почти в унисон с ее сердцем. И можно было, наверное, предположить, что он просто слишком спешил и загнал пульс, но даже в этом случае получалось, что Димка торопился к ней, да так торопился, что запыхался и взмок, не в силах ждать ни одной лишней секунды. Или это ее близость срывала его дыхание и заставляла тело пыхать жаром, будто печка? Корнилов… – Ты сам идиот! – попыталась-таки для приличия взбрыкнуть она: все-таки она очень на него разозлилась за эту дебильную преданность Милосердову. – Я говорила тогда, что в сервисе что-то затевается, а ты решил, что я дура и все выдумываю! Ее совершенно не волновало, откуда Димка узнал о произошедшем: наверняка управляющий уже растрезвонил всем и каждому о Лениной ошибке, выставив ее по меньшей мере самодуркой. Самым главным было то, что Димка ему не поверил. И пришел к Лене. И теперь сжимал ее в объятиях так, словно боялся потерять. Господи, ну пусть оно именно так и будет! Лена ничего так не хотела, как ощутить прямо сейчас его горячие ненасытные губы на своих губах. Она бы пережила еще десять ударов электрошокером, если бы знала, что взамен ее ждет именно такая награда. Ну же, Корнилов, когда ты стал таким правильным? – Прости! – качнул головой Дима и снова прижался щекой к ее виску; размыкать руки он по-прежнему не собирался. Извиняться всерьез – тоже. – Но ты же до сих пор умело скрывала свои преступные наклонности, прикрываясь внешностью пай-девочки. Если бы я знал, что у тебя дури в голове больше, чем у меня когда-то, шагу бы от тебя не сделал! Лена усмехнулась и несильно стукнула его в бок. – Теперь знай! – заявила она и услышала быстрый, чуть прерывистый выдох. Димка отодвинул ее от себя и заставил поднять на него глаза. И черт его знает, что Лена увидела в его взволнованном взгляде, только внутри вдруг все задрожало, забитая в самый дальний угол жалость к себе перехватила горло, Лена задышала часто и коротко, зажмурилась, стараясь пересилить приступ, – а потом всхлипнула и разревелась, снова вжавшись лицом в Димкино плечо и презирая себя за то, что не справилась. Да, да, обещала себе, что больше никакой слабости! Что никто и никогда ее у Лены не увидит и даже не заподозрит, что она существует. Вчера не позволяла себе ни слезинки, только ругая собственную глупость и неосторожность и прикидывая, что теперь делать. Спина болела неимоверно, именно это заставило отказаться от выхода на работу. Ни жалостливые взгляды, ни слова сочувствия не остановили бы Елену Черемных: она должна была показать всем этим сволочам, чего строит, и сегодня собиралась это сделать. Знала, что справится, но никак не рассчитывала на Димкино появление и его расхолаживающую, но совершенно необходимую заботу. От нее у Лены не было противоядия. Да и не хотела она от Димки закрываться. Пусть бы так и обнимал! Пусть бы укрыл от всех на свете неприятностей! Пусть бы не позволил больше рисковать: кажется, после недавних приключений она бы его послушалась. Как слушалась двенадцать лет назад и, кажется, получала взамен гораздо больше того, что перепадало в моменты демонстрации женского шовинизма. Вот только слишком долго приходилось полагаться лишь на себя, и Лена так к этому привыкла, что совершенно не ожидала горячих Димкиных фраз: – Я сам с этим разберусь! Сам, слышишь, Лен? Никто тебя больше не обидит! Обещаю! Он гладил ее по голове, словно глупую девчонку, но это вовсе не оскорбляло, а лишь успокаивало и возвращало уверенность. Он говорил приглушенным и таким проникновенным голосом, что Лена не могла ему не верить. Да, разберется и защитит. И никому не позволит ее обидеть, даже если ради этого ему придется рискнуть самым ценным, что он имел. В этом был весь Димка, и глупо, глупо врать самой себе, что она справится без него и что он ей не нужен. Нужен! Он один! И плевать, что там начертано в будущем! Лена хотела испытать судьбу, и испытать ее именно с Димкой! – Ты знаешь, что происходит? – осторожно спросила она, отчаянно не желая разбивать Димкины объятия, но понимая, что пришло время говорить о делах. Кажется, для Димки это было важно ничуть не меньше, чем для нее. Он еще несколько раз провел ладонью по ее волосам, потом неожиданно прижался чуть выше лба губами, и она закрыла глаза, впитывая эту совершенно невинную ласку. Димка даже не представлял, как много она ей давала. Вот бы и ему сделать что-нибудь приятное, чтобы он не захотел Лена отпускать. Она легонько потерлась щекой о его подбородок и неожиданно ощутила слишком знакомую твердость у своих бедер. Замерла в озарении. Неужели Димка и теперь ее хочет? И даже совершенно целомудренные их объятия способны привести его в боевое состояние? По телу прошла горячая беспутная волна, отзываясь на это понимание, но Димка в ту же секунду отстранился, шагнул назад, словно бы на безопасное расстояние, и сунул руки в карманы джинсов. Лена подняла ничего не понимающие глаза. – Сначала я хочу услышать о твоих приключениях, – немного вызывающе проговорил он, и она вспомнила: ах да, у них же дела. Безумно важные и совершенно неотложные. И их нельзя обсуждать так близко друг от друга. Потому что думать здраво так не получается. Вообще думать не получается. Слишком хочется не думать. Не сомневаться. Не бояться. И ни о чем не жалеть. – Угостишь кофе? – продолжал между тем Димка, то ли потешаясь над растерянной Черёмой, то ли пытаясь хоть как-то разрядить обстановку. Лене это точно было не под силу. – Заодно обсудим все версии и решим, что делать дальше. Она неловко улыбнулась, но все же сделала приглашающий жест рукой в сторону кухни. Затем развернулась и первой направилась туда, дав Диме возможность вздохнуть и хорошенько приложиться в мыслях в свой адрес. Вот же озабоченный: даже Черемухины слезы не способны укротить тело, слишком сильно и давно жаждущее обладания этой девчонкой. И вряд ли Ленка не заметила чересчур откровенного его желания, которое не могли укротить даже призванные мысли о Жанне – мать ее – Федоровне, от одного имени которой обычно пропадало не только вожделение, но и все остальные желания, кроме желания придушить. Но думать о ком бы то ни было, держа Ленку в объятиях, оказалось совершенно невозможно. В голове стучало только ощущение ее близости, и запах ее кожи, проникая в ноздри, будоражил каждую клеточку тела, разгоняя кровь и не оставляя надежды на самообладание. Однажды эта одержимость возьмет верх над его разумом, и тогда уже никакая сила его не остановит. Но пока еще этого не случилось, Дима должен выполнить данное обещание. Должен – для себя. Иначе так и не научится снова себя уважать. – Тебе сварить, Дим, или предпочитаешь растворимый? – раздался настойчивой Ленкин голос, и Дима, скинув кроссовки, наконец-то тоже прошел в кухню. Ленка держала в руках пакет кофе, очевидно сначала решив все за гостя, а потом додумавшись-таки поинтересоваться его мнением. Дима усмехнулся. – Готов поспорить, что растворимого у тебя дома отродясь не водилось, – зачем-то захотел подразнить ее он. Однако Лена, несмотря на былую растерянность, в долгу не осталась. – Готова поспорить, что ты ненавидишь растворимый кофе, Корнилов, – тем же тоном заявила она и с удовлетворением заметила на его физиономии интерес. Улыбнулась, радуясь маленькой победе. – Ты же каждое утро после смены наш кофейный автомат опустошаешь, хотя на стойке бесплатные пакетики стоят. Дима хмыкнул. – Зачем тогда спрашиваешь? Лена повела плечами и наклонилась к кофе-машине. У отца была отличная дорогущая кофе-машина, которая делала совершенно бесподобный кофе и на которую отец почти молился. Но когда врачи запретили ему пить крепкий кофе, мама в приказном порядке оставила ее здесь, чтобы избавить мужа от соблазна. Лене передалась отцовская страсть, и кофе-машина месяц с лишним была ее единственной утренней радостью. Когда вдруг оказалось, что эту радость можно разделить с Димкой… Что тут объяснять? – Хотела услышать твой ответ, – честно ответила она и глянула на него из-за плеча. Димка стоял у самого входа, снова засунув руки в карманы, и до какого-то совершенства вписывался в Ленино личное пространство. Да, вот такой – в тонком сером свитере, джинсах и носках – абсолютно свой и абсолютно нужный, и ближе него никого никогда не было. Вот бы видеть его каждое утро – даже просто для того, чтобы он заполнял собой слишком просторные комнаты и не давал Лене в них теряться. И весело подначивал ее, не позволяя расслабляться и жалеть себя. И согревал ее одним своим прожигающим взглядом, позволяя ощущать себя желанной. Как она всего пару минут назад ощутила. И никак не могла из этого ощущения выбраться. – Какой ответ, Лен? – что-то совсем бредовое спросил Дима, потому что бесстрастно смотреть на нее в столь вызывающей позе было просто невозможно. До округлого зада в строгой обтягивающей юбке можно было дотянуться рукой, и ладони горели от желания прямо сейчас огладить Ленкины ягодицы, а заманчивый вид стройных ног в слишком целомудренном разрезе юбки иссушил горло так, что едва можно было говорить. Полоска бледной кожи между коротким пиджачком и поясом юбки бросила в жар, прилепив ткань джемпера к торсу. А тягучий испытующий Ленкин взгляд электризовал воздух, почти вдалбливая мысль, что Черемуха хочет того же, чего и он. Дима физически ощущал это ее желание и больше не мог ни о чем другом думать. Лена распрямилась, тоже пытаясь сообразить, о чем они только что говорили. Тряхнула головой, опустив глаза в пол, и уперлась взглядом в Димкины ноги. Без вечных кроссовок его плоские ступни почему-то оказывали на нее совершенно гипнотическое действие, словно она увидела его голым. Дыхание участилось, Лена стиснула руки, пытаясь овладеть собой, и облизнула пересохшие губы. Этот придурок вообще понимал, что они сейчас совершенно одни в пустой квартире и что Лена не оттолкнет, если он вдруг перестанет так старательно себя сдерживать? Ведь именно этим он и занимался, по крайней мере сегодня. Этот хрипловатый голос Лена знала и ни с чем не могла спутать. От него до грехопадения был один шаг. И она его сделала. – Когда ты подался в монахи, Корнилов? Он резко выдохнул, забивая на все свои принципы, и тоже шагнул к ней… Глава 20 Пальцы в волосы и губами поймать приоткрытые Ленкины губы. Господи, он мечтал об этом черт знает сколько времени! Она полоумная, конечно, и не знает, на что напрашивается, но все это уже не имеет значения. Где-то в затылке перещелкнуло, запирая все отговорки и поводы для отступления, потому что в такой близости с Черемухой Дима всегда жил только ощущениями, а тех сейчас было через край. Нет, не забыл, ничего не забыл, все так же пьянея от сладких Ленкиных губ и от этой ее совершенно чудной отзывчивости. Как он не понял, что она тоже этого хотела? Повторить, попробовать, узнать – как оно, спустя двенадцать лет? Иначе не цеплялась бы так судорожно пальцами за его плечи, не целовала бы сама с такой одержимостью, не вжималась бы всем телом, словно, как и Дима, не могла больше терпеть. А он мял ее почти с остервенением, давая волю рукам, вспоминая каждый Черемухин изгиб, упиваясь ею и уходя с головой в собственное желание. Избавить бы Ленку от этих тряпок, увидеть ее во всей красе, почувствовать кожей ее кожу, пока не задохнулся в застревающем на полпути дыхании и не обуглился от бушующего внутри огня. Готова ли Черемуха зайти так далеко? Не спросить, потому что слова не шли, а язык был категорично занят совсем другим делом. Не догадаться – только рисковать, надеясь, что он все правильно почувствовал. Руки сами решили за него. Нащупали пуговицы у крутой Ленкиной груди и принялись легко выдавливать их из петлиц. Я тебе покажу монаха, Черемуха! Лена охнула, не отрываясь от его губ, и сунула ладони ему под свитер, прямо туда, к обжигающему телу, которое так давно и сильно хотелось потрогать. Двенадцать лет назад она так и не осмелилась на подобную вольность, но теперь девичья стеснительность канула в Лету. Димка сам начал, так пусть не жалуется на ее развязность. Впрочем, кажется, это было последним, что он собирался делать. Вместо этого спустил с Лениных плеч пиджак, тут же стянул с себя одной рукой свитер, а второй вжал Лену в себя и впился губами ей в шею. Она даже застонала от удовольствия, раз и навсегда забыв об отвращении к мужским ласкам. Как можно испытывать отвращение, когда от жадных Димкиных губ кожа наливалась огнем, а внутри дрожало от жажды продолжения? От его поцелуев кружилась голова, и Лена отчаянно жалела, что он перестал терзать ее губы, найдя себе другое занятие. А впрочем – разве она не могла сделать то же самое? Попробовать Димку на вкус, раз уж он предоставил ей такую возможность? Она обхватила руками его шею, приникла еще сильнее и коснулась кубами чуть ниже Димкиного уха. Зажмурилась, вдыхая его запах, и ощутила, как в голове снова зашумело, путая мысли и выпуская на волю глубоко запрятанные желания. Как легко Димка их освободил, и Лена вдруг поняла, что он позволит ей что угодно. Позволит, потому что сам хочет. И вовсе не ее вызывающая фраза про монаха стала причиной его срыва, а именно эта старая и слишком сильная страсть. Она захватила их обоих, и вдруг оказалось, что нет ничего слаще, чем сдаться на ее милость. Лена лукаво улыбнулась и лизнула Димкину шею. Солоноватый вкус взбудоражил так, что Лена судорожно вздохнула. Тут же снова приникла к Димкиной коже губами, а ладонями прижала его голову в собственной шее, чтобы он только не переставал целовать, чтобы понял, как ей это надо, чтобы чувствовать его ласки еще ярче – и беспутно хотеть большего. Дима почти не ощущал, что она делает. Все нервные окончания жаждали только того, чтобы сделать Черемуху своей. Он должен был узнать ее – всю, от макушки до кончиков пальцев на ногах, он должен был ощутить каждый сантиметр ее тела собственным телом, он должен был потрогать, погладить, сжать, стиснуть, позволить себе напитаться ей так, чтобы после не было мучительно больно за то, что взял слишком мало. Черт его знает, что будет дальше. А сейчас он отрывался за все двенадцать потерянных лет и знал, что не остановится. Пальцы, нажимая, прошлись по ее позвоночнику, скользнув в продольную ложбинку, и от этого мучительно заныло в паху. Эта девчонка возбуждала его каждой частью своего восхитительного тела, а ведь он еще даже не начал ее познавать. Черемуха… – Ленка!.. Она что-то пискнула в ответ, но Диму не интересовали слова. Он завелся от ее голоса – низкого, распутно томного. Никогда еще не слышал ее такой. И уже не надеялся… Новая жаркая волна накрыла раньше, чем он успел довести эту мысль до конца. Дима снова нашел губами Ленкины губы, завладел ими по-хозяйски, а ладонями проник под ее лифчик и сдвинул его наверх, освобождая грудь. Ленка замерла на секунду и, кажется, даже прикусила ему губу, а он, случайно поймав какую-то шальную идею, стянул с нее лифчик прямо через голову, а потом приподнял Ленку и усадил ее на столешницу кухонного гарнитура. Сделал полшага назад, тяжело дыша и тщетно пытаясь хоть немного протрезветь, а она вдохнула словно бы со всхлипом и обиженно скривилась. – Димка!.. – Подожди! – выдохнул хрипло он. – Хоть секунду, Лен! Я должен на тебя посмотреть! Она изумленно хлопнула ресницами, но на лице у Димки была написана такая упрямая решимость, что спорить с ним не имело смысла. Он действительно смотрел на нее с каким-то мучительным удовлетворением, а Лена чувствовала, что от этого взгляда краснеет. Она не привыкла, чтобы мужчины рассматривали ее полуголую, но сейчас смущение слишком быстро пало перед небывалой ранее храбростью. И в этой храбрости она подняла руки к голове, сняла заколку, распуская волосы, тряхнула ими, позволяя свободно упасть на плечи, и тоже испытующе взглянула на Димку. И напросилась. – Черт бы тебя побрал, Черемуха! – рыкнул он. Снова впился в ее губы, обхватив одной ладонью ее голову, а вторую пристроил на грудь. Сжал едва ощутимо, отчего у Лены сорвалось дыхание и затянуло между ногами. Она приоткрыла рот, впуская Димкин язык, зная, что от этого все будет острее и ярче. Димка еще придвинулся, задирая собственными бедрами ее юбку и почти задевая там, где Лена так хотела его чувствовать, и она не сдержала новый стон от его искусных пальцев. Да-да, именно так хотела ее грудь, именно здесь ее надо было трогать, и гладить, и ласкать, распаляя тело и сводя с ума в этой горячке. Лена впилась пальцами Димке в спину, не в силах хоть что-то делать, потому что он полностью владел ее телом, словно знал какие-то волшебные точки, от прикосновения к которым отключалась любая стыдливость и оставалось только одно всепоглощающее желание. Лена обхватила ногами его бедра, прижалась к ним так крепко, что почувствовала наконец и его твердокаменное вожделение. Димка дышал коротко и тяжело, а тут и вовсе выдохнул ей в рот с каким-то страданием. – Я тебя хочу, Черемуха! – до дрожи грешным голосом выдал он. – Я должен тебя получить, слышишь? Я уже не могу так!.. Как будто Лена могла! Она полжизни бы отдала за то, чтобы между ней и Димкой не было сейчас стольких слоев одежды. Она тоже его хотела. Она тоже должна была получить его – целиком, в себя; прочувствовать, узнать, стать с Димкой единым целым. У нее ныло между ногами, и Лена знала, что никогда не перестанет ныть, если Димка не удовлетворит эту боль, не избавит от нее, не превратит ее в обещанное наслаждение. Только он мог это сделать. Единственный. Самый нужный на свете… – Я прокляну тебя, Корнилов, если ты не закончишь, что начал, – криво усмехнулась она – и таким голосом, что с трудом его узнала. – И у тебя никогда больше ни на кого так не встанет, даже с виагрой. Господи, что она говорила? Совсем стыд потеряла, выдавая не только явные свои желания, но и тайные, однако Димка и не подумал ее укорить. Лишь подхватил под ягодицы и поднял со столешницы. – Ни на кого так и не встает, глупышка! – как-то безумно нежно признался он, и Лена, вместо того чтобы возмутиться этим уничижительным прозвищем, только крепче сомкнула ноги на его бедрах. – Докажи! – потребовала она и куснула его за ухо. – Ты же тот еще шалопут! Пока не увижу собственными глазами, ни за что не поверю! Что на это можно было ответить? Да и нужны ли были вообще слова, когда глаза у Ленки горели совершенно горячечным огнем и вряд ли она полностью соображала, что говорит. Она хотела его, и хотела с такой жадностью, какой Дима еще никогда не ощущал. И от этого тоже мутилось в голове, топя в захватывающем вожделении все благие намерения. Да, да, обещал себе медленно, долго, так нежно, как только умел, чтобы довести свою Черемуху до полного изнеможения, когда она в стонах собственное имя забудет, хотел увидеть этот момент, черт, ему нужен был этот момент – но куда больше нужна была сама Ленка. Вся – вот такая, какой сейчас была: шалая, безрассудная, готовая на что угодно ради удовлетворения. Он должен был дать ей это удовлетворение. Лучший, черт возьми, долг в его жизни!