— Пока я не могу этого вам сказать словами, но я сыграю. Понимаете, я не всегда могу два раза сыграть песенку из тех, что приходят сами, но именно эту — могу. Она очень долго звучала в моей голове, пока у скрипки не было возможности рассказать мне, что это за песенка, и я вроде как ее выучил. Послушайте! — и он начал играть. Мелодия действительно была прекрасна, и мисс Холбрук сразу же с готовностью это признала. Но Давид продолжал хмуриться. — Да, да, — ответил он, — но разве вы не видите? Она рассказывала, как что-то внутри меня сделало все мои часы солнечными. То есть вам тоже нужно найти внутри себя такое, чтобы и ваши тоже осветились. Разве вы не понимаете? В глазах мисс Холбрук появилось странное выражение. — Хорошо, что ты сказал мне об этом, Давид, но, знаешь, ты пока не объяснил мне, что же так ярко тебе светит. Мальчик переменил позу и еще сильнее нахмурился. — Кажется, я объясняю непонятно, — вздохнул он. — Я не имею в виду ничего особенного. Просто существует что-то. И когда я о нем думаю, у меня получается. Мое «что-то» не сделает ваши часы солнечными, но все же… — мальчик прервался, и в его взгляде появилось счастливое облегчение, — ваше может быть кое в чем похоже на мое. Я представляю, что скоро со мной случится нечто прекрасное. И вы тоже можете так — думать о прекрасном, которое случится с вами. Мисс Холбрук улыбнулась, но одними губами. Глаза ее потемнели. — Со мной не случится ничего «прекрасного», — возразила она. — Но разве не могло бы? Мисс Холбрук закусила губу, а затем издала странный смешок. Казалось, не случайно ее щеки в тот же момент залились румянцем. — Когда-то я думала, что это… возможно, — признала она, — но я давно оставила эти мысли. Ничего… не случилось. — Но вы же просто могли это представить! — настаивал мальчик. — Знаете, вчера я выяснил, что все дело в воображении. Весь день я представлял — только представлял. И ничего такого не делал — просто собирал граблями сено за тележкой, но все мои часы были солнечными. Теперь мисс Холбрук откровенно рассмеялась. — Что же ты за упрямец! Маленький психолог-проповедник! — воскликнула она. — И в твоих словах есть доля правды — даже больше, чем ты сам думаешь. Но я не могу, Давид, — это мне недоступно. Чтобы это произошло, нужно больше, чем воображение, — добавила она шепотом, словно самой себе. — Но воображение может многое, — серьезно сказал Давид. — Вот Джо — Джо Гласпел. Его мама все время на работе, а сам он слепой. — Слепой? О-ох! — содрогнулась мисс Холбрук. — Да, и ему приходится сидеть в одиночестве, если не считать Бетти, а та редко бывает дома. Он все для себя воображает. Ему приходится, потому что он ничего не видит обычными глазами. Но он все видит внутренним взглядом — все, что я играю. Да, Госпожа Роз, он даже видел все, что есть здесь. Я рассказал ему, знаете, сразу после того, как нашел вас в первый раз — о больших деревьях и длинных тенях на траве, о розах, блестящей воде и прекрасных мраморных людях, которые подглядывают из-за зеленых листьев, и о солнечных часах, и о том, как вы, такая красивая, сидите здесь посреди этих чудес. И потом я это ему сыграл, а он сказал, что очень ясно все увидел! И только внутренним взглядом! А уж если Джо, запертый в темной комнатушке, может мыслями ощутить эту красоту, я склонен думать, что вы в этом чудесном, чудесном месте можете мысленно ощутить все-все, что только захотите. Но мисс Холбрук вновь вздохнула и покачала головой. — Только не это, Давид, не это, — прошептала она. — Чтобы почувствовать это, нужны не просто мысли. Потом, резко сменив тон, она воскликнула: — Ну же, давай не будем больше беспокоиться о моих часах! Лучше поговорим о твоих. Расскажи, что ты делал все это время после нашей встречи? Может, ты опять… навещал мистера Джека, например. — Да, но до последнего раза в основном разговаривал с Джилл. Давид замялся, а потом выпалил: — Госпожа Роз, вы знаете о мостике и о калитке? Мисс Холбрук быстро подняла взгляд. — Что я знаю, Давид? — Знаете, что они там есть? — Ну… да, конечно. Если ты говоришь о мостике через ручей у подножия вон того холма. — Да, я о нем, — и вновь Давид замялся, а потом выложил все, что его беспокоило. — Госпожа Роз, а вы когда-нибудь… переходили по мостику? Мисс Холбрук беспокойно заерзала. — В последнее время нет. — Но вы не возражаете, если другие по нему переходят? — Конечно, нет — если они делают это по собственному желанию. — Вот! Я знал, что это не ваша вина, — торжествующе заключил Давид. — Моя вина! — Да, в том, что мистер Джек не разрешил Джилл его переходить, знаете. Когда однажды она дошла до половины, он ее отозвал. Лицо мисс Холбрук лишилось красок. — Но я, конечно же, возражаю, если переходят против своей воли! Не забывай об этом, пожалуйста. — Но Джилл хотела. — А что же ее брат? Он хотел, чтобы она это сделала? — Н-нет. — Что ж, чудесно. Значит, и я этого не хотела. Давид нахмурился. Похоже, у его возлюбленной Госпожи Роз еще никогда не было такого выражения лица. Он вспомнил, что Джилл говорила о Джеке: «Лицо побелело и стало таким строгим, и губы сильно сжимались после каждого слова». Лицо мисс Холбрук выглядело точно так же, и точно так же губы ее сильно сжимались после каждого слова. Давид не понял этой перемены. Больше он ничего не сказал, но, как это обычно бывало, когда он чувствовал себя сбитым с толку, взял скрипку и начал играть. И пока он играл, в глазах мисс Холбрук вновь появилось мягкое сияние, а ее губы чуть-чуть расслабились. Однако ни мистер Джек, ни мостик в тот день больше не упоминались. Глава XVII «Принцесса и нищий» Мистер Джек приступил к истории, когда сумерки только начали сгущаться. Они с Джилл и Джеком были на веранде и по обыкновению наблюдали, как башни «Солнечного холма» превращаются из золотых в серебряные, пока солнце опускается за холмы. Рассказать историю попросила Джилл. — О феях и принцессах, ну, ты знаешь, — сказала она. — Но понравится ли это Давиду? — усомнился мистер Джек. — Может, ему не очень интересны феи и принцессы. — Я читал одну книгу про принца — она называлась «Принц и нищий». Мне понравилось, — решительно заверил Давид. Мистер Джек улыбнулся. А потом нахмурил брови, не отводя глаз от башен. — Хм, хорошо, — сказал он. — Полагаю, я мог бы рассказать вам историю о принцессе и нищем. Я… неплохо знаю одну такую. — Хорошо! — хором воскликнули Джилл и Давид. И мистер Джек начал свою историю. — Она не всегда была принцессой, а он не всегда был нищим, и, полагаю, в те времена и началась эта история, — вздохнул мужчина. — Когда-то она была просто девочкой, а он — просто мальчиком. Дети вместе играли и… нравились друг другу. Мальчик жил в маленьком домике на холме. — В таком, как этот? — спросила Джилл. — А? О… э-э… да, он был довольно похож на этот, — ответил мистер Джек со странной полуулыбкой. — А она жила в другом домишке, в городке далеко-далеко от мальчика. — Так как же они могли играть вместе? — поинтересовался Давид. — Всегда не могли. Это было только летом, когда девочка приезжала в городок мальчика. Тогда она оказывалась очень близко, потому что старая тетя, которую она навещала, жила в большом каменном доме с башнями на другом холме — прямо напротив дома мальчика. — С такими же башнями, как у дома Госпожи Роз? — спросил Давид. — А? Что? О… э-э… да, — пробормотал мистер Джек. — Скажем, башни были довольно похожи на вон те. Он сделал паузу, а потом задумчиво продолжал: — Обычно девочка подавала сигнал из башенного окна. Один взмах платком означал «я приду», а два, с небольшой паузой — «приходи ко мне». Так что мальчик всегда ждал, не последует ли за первым взмахом второй. Так он узнавал, будет ли сегодня гостем или хозяином. Сигналы подавалась всегда в восемь часов утра, и мальчик с большим нетерпением ждал их все лето, пока девочка была в городке. — Что же, они виделись каждое утро? — спросила Джилл. — Нет, иногда у девочки были дела. Случалось, тетя хотела, чтобы она сопровождала ее куда-то, или в гости приезжали кузены, которых девочка должна была развлекать. Ей было известно, что мальчику не нравилось делить ее внимание с другими посетителями, поэтому в такие дни она его не звала. Иногда она все же бежала на башню в восемь утра, чтобы помахать три раза — и это значило «мертвый день». То есть мальчик всегда ждал, не будет ли после первого и второго взмахов третьего, которого он так боялся, и только тогда мог вздохнуть с облегчением. — Сдается мне, — заметил Давид, — что это было какое-то одностороннее общение. А мальчик отвечал что-нибудь? — О да, — улыбнулся мистер Джек. — Но, как вы помните, у мальчика не было башни, чтобы с нее махать — только маленькая терраса, пристроенная к крошечному домику. Но мальчик наспех соорудил шест и попросил маму сделать два флажка — красный и синий. Красный означал «хорошо», а синий — «надо работать». Он поднимал их в ответ на знаки «я зайду» или «приходи ко мне». Как видите, иногда «мертвый день» случался из-за мальчика, если ему надо было работать. И, кстати, возможно, вам будет интересно узнать, что спустя какое-то время он придумал использовать третий флаг в ответ на три взмаха ее платка. Мальчик нашел старый отцовский носовой платок из черного шелка и сделал из него флаг. Он сказал девочке, что этот флаг означает «мое сердце разбито» и является знаком глубочайшего траура. Девочка рассмеялось, лукаво наклонила голову и сказала: «Пф-ф! Как будто тебе не все равно!». Но мальчик стойко стоял на своем — наверное, именно поэтому девочка сыграла над ним шутку.