Я выпрямилась — Ты видел Гаррета? — Да. — Как все прошло? — Он попытался убедить меня, что вы с ним снова вместе. Я выдохнула. — Ну что за идиот. Так не хотелось оставлять Иззи с ним, но я понимала, что она захочет побыть с отцом, хоть и не признается в этом. Она любит его, и им нужно многое наверстать. Хантер кивнул и некоторое время хранил молчание. — О чем ты сейчас думаешь? — спросила я. Он покачал головой. — Не знаю, правильно ли я поступил, сказав тебе. Очень эгоистичный поступок. Если результат окажется положительным, мы не сможем быть вместе. — Что ты имеешь в виду? — Я не собираюсь превращать тебя в сиделку. Я прилетел в Нью-Йорк, потому что приревновал, и все рассказал, потому что задолжал тебе правду. Мужчины всегда лгали тебе, и я не мог поступить так же. Но я не дам тебе пройти через то, через что прошел я со своим братом. — Это не тебе решать. Хантер закрыл глаза, а когда снова открыл их, то произнес: — Сейчас нет смысла спорить об этом. Анализы будут готовы через два дня. — Хорошо. — Мне требовалось время, чтобы переварить все услышанное и сформулировать ответы на его аргументы против того, чтобы мы были вместе, если результат, не дай бог, окажется положительным. Мы просидели на полу в ванной около часа, пока Хантер отвечал на мои вопросы о болезни. Ему были хорошо известны генетические аспекты и статистика, плюс он получил опыт из первых рук с мамой и братом. Единственным обнадеживающим моментом было то, что ювенильный период Хантер уже миновал. У взрослых болезнь появлялась, как правило, в возрасте от тридцати до пятидесяти лет, но могла дебютировать и в восемьдесят, а прогрессирование занимало еще больше времени — от десяти до тридцати лет. — Пошли. — Хантер наконец встал и помог мне подняться. — Уйдем из этой маленькой ванной. — Давай я отменю свои сегодняшние приемы? — Не стоит. Мне нужно куда-нибудь заселиться и немного поспать. Я на ногах со вчерашнего утра. — На сколько ты останешься? — Не знаю пока. Как минимум на следующие два-три дня. — Останься здесь, вместе со мной. — А у твоей мамы есть та штуковина, через которую прокручивают мясо? Я сморщила нос. — Да. А что? — Ничего. Она делает вкусные фрикадельки. Но если ты не возражаешь, я лучше найду отель. — Хорошо. Сегодня я уже была в ванной, но все равно по-быстрому приняла душ в надежде хоть чуть-чуть прояснить мысли, а Хантер тем временем взял мой ноутбук, чтобы найти рядом отель. Закончив собираться, я увидела, что он еще сидит на диване, но задремал. С минуту я любовалась им, думая, насколько, должно быть, непросто ему далось решение рассказать мне. Хантер десять лет скрывал это ото всех, кроме своего давнего друга. Такие вещи сложно держать в себе. Мне захотелось показать ему, насколько я ценю его честность, и потому я села верхом к нему на колени и разбудила поцелуем. — М-м-м... — просыпаясь, простонал он. Может, поцелуй и начала я, но Хантер быстро вошел во вкус. Он запустил руки мне в волосы, удерживая меня, а его талантливый язык сплелся с моим в соблазнительном танце. Когда я попробовала отстраниться, он прикусил мою губу и потянул за нее. — Куда ты? Я бы мог привыкнуть просыпаться вот так. Я потерлась кончиком носа о его нос. — В детстве, когда мы с сестрами не признавались в плохих поступках, мама обещала не наказывать нас, если мы скажем правду, и говорила: «Честность всегда вознаграждается». А когда мы выкладывали то, что скрывали, она давала нам леденец или еще какую-нибудь сладость в награду. — Да? Хочешь сказать, что дашь мне леденец за то, что я вывалил на тебя свою депрессивную правду? Я отодвинулась, чтобы он увидел мою коварную улыбку. — Почти угадал. Я имела в виду, что леденцом будешь ты. Сейчас я пойду на работу, а ты поедешь в отель, примешь горячий душ и нагишом ляжешь в кровать. А позже я разбужу тебя твоей наградой за честность. *** Моей последней сегодняшней пациенткой была Минни. Иметь любимчиков было непрофессионально, но я бы навещала ее, даже если бы мне не платили. Напряженно сморщив лицо, она смотрела на приборную панель лифта в ожидании, когда тот приедет. Минни проверила, закрыта ли дверь, только три раза, после чего я убедила ее пойти к лифту. Невозможность сделать проверку в четвертый — заключительный — раз убивала ее. Обсессивно-компульсивное расстройство заключалось не только в неспособности сопротивляться компульсии, но и в неспособности не думать о ней, если вам все-таки удалось устоять. Минни не нужно было проверять замок двери в четвертый раз, но она не могла перестать думать об этом. Пока чертов лифт со скоростью черепахи полз вверх, я попыталась отвлечь свою пациентку. — В общем... Хантер вернулся. Это помогло. Во всяком случае, на время. — Да? Я знала, что он одумается. Я улыбнулась. — Хоть кто-то из нас был в этом уверен. Створки лифта открылись, и мне пришлось положить руку ей на плечо и направить внутрь. Ей было непросто покидать свой этаж. Но сегодня мы собирались спуститься в подъезд, выйти из лифта и, дождавшись прибытия нового, подняться наверх, чтобы снова проверить, закрыта ли дверь. Нарушение паттерна хоть и медленно, но помогало. — Кстати, вы оказались правы. У него и впрямь была тайна, от которой он хотел меня защитить. Она связана с состоянием его здоровья. Там все сложно, но Хантер боялся втягивать меня в то, что могло обернуться годами тяжелой болезни. Мы вышли из лифта и пока ждали, когда приедет другой, Минни молчала. Из опыта работы с нею я знала, что ей трудно сосредотачиваться, пока она не сделает нечто такое, что снизит стресс. Сегодня ее тревожность отчасти рассеялось, когда она зашла в лифт и поняла, что скоро снова может дотронуться до дверной ручки. Как только лифт тронулся, она громко выдохнула и заговорила. — Тридцать лет назад, когда я справлялась со своим состоянием в одиночку, я отталкивала людей, потому что не хотела, чтобы они пытались остановить меня. Я понимала, что они будут пытаться помочь мне, а значит мне придется перестать все проверять, и сама мысль об этом, конечно же, вызывала стресс. Поэтому я отталкивала людей вместо того, чтобы встретиться лицом к лицу со своими страхами. Я кивнула. — Полагаю, именно этим и занимался Хантер все эти годы. Он долгое время отказывался обследоваться, чтобы не иметь дел с результатом. Ему было проще отталкивать людей, чем справляться с их давлением и просьбами сделать анализ, когда он был еще не готов. Лифт открылся на этаже Минни, и она пошла по коридору к квартире. Я улыбнулась. Шаг за шагом, не торопясь. Я увидела, как она дернула ручку еще один раз, а потом пошла обратно ко мне. На ее лице читалось облегчение. Я нажала кнопку спуска вниз. — Все хорошо? Минни кивнула. — Следующая остановка — магазин канцтоваров. Сегодня мы ехали по делам в город. Звучало, можно, и просто, но нам предстояла работа над рядом компульсий. В такси Минни требовалось четыре раза проверить ручку, а в магазине — четырежды пересчитать сдачу, и у меня имелся небольшой план по нарушению этих привычек. Мы вместе вышли из лифта и, будто ее расстройство и не прерывало нас, продолжили разговор. — В моей жизни остались лишь те люди, которые все эти тридцать лет принимали меня такой, какая я есть, и не пытались изменить мой образ жизни. Думаю, их количество вам известно. У Минни были только мать и сестра. Ни друзей, ни коллег. Она оттолкнула весь мир, чтобы он не попытался остановить ее одержимость. Но когда ее мама состарилась, а сестра вышла замуж и переехала, она поняла, что большую часть времени проводит в одиночестве. Именно это и привело ее к терапии. Минни хотела, чтобы в ее жизнь вошли люди, и это желание перевесило страх, который навязывала ей болезнь. — Позвольте вопрос. А вы оттолкнули бы человека, который позволил бы вам жить так, как вы хотите? Она пожала плечами. — Наверное, нет. Но люди не умеют сдерживаться. Им всегда хочется исправить меня. И тут меня осенило. Я повернулась к ней и крепко обняла. — Минни, сегодня ваш прием был бесплатным. Это меньшее, что я могу для вас сделать, после того, как вы только что спасли мою любовную жизнь.