— Вы ведь были сегодня утром в суде, да? — спросил он, когда машин поубавилось и они наконец выбрались на шоссе. — У вас-то какие неприятности? Моими был негодный корм для свиней — я думаю, вы слышали. — Мистер Тодман вызвал меня в суд, — объяснила миссис Пинк. — Он хочет, чтобы я освободила коттедж для его Марлен. Мистер Уэндон искренне посочувствовал: — Плохо дело. Куда же вы поедете? В Тисбери без вас не обойтись, сами знаете. — Судья сказал, я могу остаться. Кажется, то, что Марлен всего лишь приемная дочь, многое изменило. Честно говоря, я плохо поняла, и мистер Тодман тоже не понял. Он так расстроен. Горацио Уэндон смеялся редко, но и тогда обычно на чужой счет. Так поступил и сейчас. — Готов поспорить! Это еще как его из себя выведет. И поделом старому разбойнику! — Не надо так, — мягко проговорила миссис Пинк. — Марлен действительно нужен коттедж. Я была бы рада уехать, если бы могла. — Держись, за что можешь, — усмехнулся Уэндон. — Нечего в этом мире излишне миндальничать. Тодман, если пожелает, подыщет дочурке что-нибудь другое. Он достаточно богат, если судить по тому, сколько взял с меня за ремонт этой колымаги. А теперь, — он вновь впал в обычную свою угрюмость, — наверное, начнет выжимать с меня деньги. Больше они не разговаривали, до тех пор пока грузовичок не остановился у двери оспариваемого коттеджа. — Очень вам признательна, мистер Уэндон, — произнесла миссис Пинк, выходя. — Хотите зайти на чашку чая? Нерешительность в ее голосе свидетельствовала, что она сознает непреложный факт: несмотря ни на что, мистер Уэндон все-таки принадлежит, пусть едва-едва, к высшему классу и может воспринять это приглашение как вольность. Уэндон, чьи несчастья обострили его классовое сознание, помешкал, прежде чем кивнуть. Он соглашается, говорил он себе, потому что не хочет обижать ее. Но как же странно оказаться запросто в гостях у деревенской женщины! Когда Уэндон переступал порог, то не мог отделаться от чувства, что каким-то таинственным образом переходит Рубикон. — Присядьте, пока я поставлю чайник. Уэндон огляделся с удивлением. Комната была обставлена много лучше, чем он ожидал. Конечно, она была нелепо загромождена, однако кое-какая мебель показалась ему весьма недурной. Массивный письменный стол в углу с аккуратными стопами бумаг был из красного дерева — такой не постыдился бы иметь его собственный отец. На стенах висели приличные картины… Уэндон как раз изучал одну, когда вернулась с чайным подносом миссис Пинк. Это была карикатура Шпиона[27] для «Вэнити фэйр» — престарелый мужчина с пушистой белой бородой и внушительным фронтальным выступом держит в руке перьевую ручку, с которой капают чернила. — Интересная у вас тут вещица, — произнес он. — Где-то я похожую видел. Это ведь карикатура на Генри Спайсера? — Откуда мне знать, — уклончиво ответила миссис Пинк. — Генри Спайсер, — не унимался Уэндон. — Писатель с Тисового холма, с которым когда-то так носились. — Потом, увидев, что миссис Пинк все еще непонимающе смотрит на него, добавил: — Как она к вам попала? — Принадлежала моему мужу, как и все остальное. Вы пьете с сахаром, мистер Уэндон? — Да, пожалуйста. И в уголке что-то написано. Такие каракули, ничего не разберу. «Искренне ваш…» Ей-богу! Это же автограф. Знаете что, миссис Пинк, это может стоить кругленькую сумму. Будь она моя, я бы ее продал. — О нет, я не могу этого сделать. Не хотите ли сесть и выпить чаю, мистер Уэндон? Хотя и не слишком быстро, он все-таки сообразил, что хозяйка не расположена обсуждать карикатуру. Уэндон сел, и чай был поглощен по большей части в молчании. Едва позволили приличия, он встал, чтобы уйти. — Извините, что так убегаю, — проговорил он. — Но у меня нет времени. Я обещал кое-что сделать для миссис Рэнсом из «Альп». — Уходя, Уэндон еще раз оглянулся на карикатуру Шпиона. — Гадкий старикашка! — бросил он. — Что-то он мне напоминает, но не возьму в толк. Я все равно считаю, вам следует его продать, сколько бы ни давали. Миссис Пинк не стала его задерживать. Долг гостеприимства уже помешал ей сделать то, что было в ее глазах много важнее чая. Когда Уэндон ушел, она решила не тратить время на мытье посуды, а снова надела старую черную соломенную шляпу и, выйдя из дома, спустилась по переулку до гостиницы «Ночлег охотника», перешла улицу и двинулась за церковную ограду. В церкви было холодно, царил полумрак. Аляповато-яркие витражи, которыми благочестивые реставраторы девятнадцатого века украсили норманнскую постройку, пропускали лишь толику слабого весеннего солнышка. Миссис Пинк постояла у западного нефа, пока ее глаза не привыкли к полумраку, и покой, который церковь неизменно ей приносила, снизошел на нее. Она заметила, что за решеткой хоров, к северу от алтаря, горит электрический свет. Похоже, в часовне Харвилов. Посетители всегда ходили посмотреть тамошние надгробия. Миссис Пинк, обожавшая старую церковь невзирая на витражи, часовню Харвилов любила меньше остального. На взгляд миссис Пинк, эта часовня с ее рядами чопорно скульптурных сквайров и леди, которые возлежали на своих саркофагах и даже выстроились вдоль стены, совсем как пассажиры в вагоне третьего класса, больше походила на музей, чем на храм. Она осмотрела церковь. Пора подумать о цветах к Пасхе. Не забыть напомнить леди Ферлонг, чтобы она в этом году привезла свои вовремя. На прошлую Пасху они появились, когда почти все уже было расставлено, и неловко было уговаривать миссис Бленкайрон убрать с алтаря ее арумы, чтобы освободить место лилиям леди Ферлонг. Миссис Пинк виновато сказала себе, что сегодня явилась в церковь не по этому поводу. Она вспомнила свои бессвязные мысли, прошла к скамьям и опустилась на колени в молитве. На коленях она простояла очень долго. Когда миссис Пинк наконец поднялась, головная боль исчезла и даже жажда чая временно позабылась, а еще она заметила, что в часовне Харвилов до сих пор горит свет. Посетители редко задерживались там так долго. Один мертвый Харвил мало чем отличался от другого, и любопытство бывало быстро удовлетворено. Скорее всего прихожане забыли погасить за собой свет. С другой стороны, если они еще там, то ведут себя на удивление тихо, а значит, у них на уме дурное. В таком случае, ее очевидный долг — принять меры. Миссис Пинк тихо двинулась по проходу. Повернув налево перед решеткой хоров, она вошла в часовню. Поначалу миссис Пинк решила, что там пусто, но потом, осторожно выглянув из-за высокого ренессансного саркофага, увидела коленопреклоненную фигуру прямо под северным окном. Ковер был свернут, и незнакомец бодро возил короткой черной палочкой по длинному листу бумаги, прижатому в уголках стопками молитвенных подушечек и требников. Рельефная плита с изображением сэра Гая Харвила в последние годы сделалась знаменитостью среди поклонников английских мемориальных досок как крепкий, пусть и не выдающийся, образчик работы пятнадцатого века. Миссис Пинк знала о существовании этой плиты, хотя так и не потрудилась ее рассмотреть. Но сейчас она понимала: вблизи плиты что-то происходит, и первой ее мыслью было, что у чужака действительно на уме дурное. Твердым шагом она двинулась вперед и сказала так громко, как позволяло ей уважение к святому месту: — Что вы тут делаете? Незнакомец вскочил, и миссис Пинк с облегчением увидела, что перед ней юноша лет семнадцати. Для своего возраста он был высоким и худым, носил очки и казался совершенно хладнокровным. — Добрый вечер, — вежливо произнес он. — Я вас слышал, но решил, это служка пришел закрывать. Я делаю оттиск с плиты. — Выносить что-либо из церкви без разрешения запрещено, — сообщила миссис Пинк. Юноша посмотрел на нее страдальчески: — Разумеется, у меня есть разрешение. Я спрашивал в воскресенье у пастора. Он ответил, я могу прийти в любое время, когда нет службы. Собственно ничего из церкви я не выношу. Только переведенное с плиты. Совсем как фотография, только много лучше. Я уже почти закончил. Хотите посмотреть? Отступив от листа, он гордо предъявил плоды своих трудов. Миссис Пинк недоуменно поглядела на окольчуженную фигуру сэра Гая, исключительно суровую в черно-белом цвете. — Уродливая, — заметила она. — Очень и очень недурной оттиск, — возразил юноша. — Подол у кольчуги, возможно, немного смазан, но плита там сильно затерта. Латный воротник получился хорошо. Я думал, будет сложнее. Он вернул требники и молитвенные подушечки на положенные места, убрал в карман палочку графита и свернул бумажную полосу. — Что вы собираетесь с ним делать? — спросила миссис Пинк. — Повешу у себя в комнате. У меня уже собралась вполне приличная коллекция. На прошлой неделе я сумел раздобыть Стока д’Эбертона. — Имя он произнес с почтительным придыханием. — Ничего великого в Маркшире, конечно, нет, но, согласно Бутеллу, есть две довольно любопытные плиты в Дидфорд-Магна. На следующей неделе попробую перевести их на бумагу. — Он развернул над сэром Гаем ковер и вежливо добавил: — Боюсь, я вам наскучил. Миссис Пинк этого не опровергла, однако смотрела на него с интересом. — Я ведь видела вас в церкви в прошлое воскресенье. Вы гостите в этих местах? — Пожалуй, правильнее сказать, что я здесь живу, когда нахожусь не в колледже. По крайней мере, думаю, что и дальше буду тут жить. Я из «Альп». — Вы молодой мистер Рэнсом? — Моя слава явно меня опередила, — улыбнулся он. — Да, я Годфри Рэнсом. — Мне бы хотелось знать, — неуверенно проговорила миссис Пинк. — То есть священник меня спрашивал… Как по-вашему, миссис Рэнсом согласится помочь с прохладительным на летнем базаре? Мне не хотелось ее беспокоить, но, может, вы спросите? Моя фамилия Пинк… Миссис Пинк. — Конечно, спрошу. К сожалению, я не слишком хорошо знаю свою мать, но сомневаюсь, что это в ее духе. Однако от попытки вреда не будет. Годфри Рэнсом пошел к выходу из часовни. Миссис Пинк последовала за ним. — Никогда не слышала, чтобы молодой человек ваших лет говорил, что не знает собственной матери, — сказала она около хоров. — Мне это представляется неестественным. — Детство у меня было несколько необычное, — объяснил он. — Кстати, я заметил — на алтаре шесть подсвечников. Ваш пастор получил их как пожертвование? — К сожалению, не могу вам сказать. Не знаю. — Я спросил только потому, что отец одного моего приятеля по колледжу — канцлер епархии. У них таких подсвечников не хватает. Лично мне безразлично. Они попрощались у дверей церкви. Миссис Пинк оставила Годфри прикреплять бумажный рулон к багажнику довольно старого велосипеда и отправилась домой. Сначала помыла посуду, тщательно смела крошки, которые мистер Уэндон оставил на память о своем визите, а потом села за стол и открыла пишущую машинку. Столько всего надо успеть. Миссис Пинк разобралась с почти нечитаемой рукописной повесткой дня, составленной полковником Сэммсоном для предстоящего собрания Британского легиона. Затем составила несколько воззваний, призывающих друзей Тисового холма к подпискам. Настал черед обратиться к заботам Ассоциации нравственного благополучия. И тут в ее входную дверь, служившую также дверью в гостиную, постучали. На пороге стоял мистер Тодман; его желтые волосы ерошил вечерний ветерок, жесткое лицо было решительно и бледно. — Входите, мистер Тодман, — вежливо предложила миссис Пинк. — Не хотите присесть? Мистер Тодман отказался. Он встал посреди комнатки и сразу перешел к делу. — Миссис Пинк, — начал он, — вы возьмете триста фунтов? — За что, мистер Тодман? — За эту конуру, миссис Пинк. Это больше той цены, какую заплатил мой отец. — Это меньше суммы, за которую я могла бы получить любое другое жилье, мистер Тодман, учитывая, какие сейчас цены. Вам это известно. — Может быть, миссис Пинк, но так уж получилось, что это мой дом. А вы об этом забываете. Я предлагаю вам три сотни за то, чтобы вы съехали. — Я не могу так поступить, мистер Тодман. — Вот что я вам скажу, миссис Пинк. Возьмите комнату над гаражом, где сейчас Марлен… и три сотни в придачу. Это хорошее предложение, верно? — Я и не говорю, что плохое, мистер Тодман. Но так не получится; вы сами знаете, что не получится. Мне бы хотелось помочь Марлен, но я не могу, мне нужен этот дом. Он мне дороже денег. Так я и объяснила судье. — Судье, как бы не так! — Мистер Тодман так заволновался, что ради разнообразия отошел от одного из правил вежливости Тисбери: каждый раз повторять имя лица, к которому обращаются. — Что он понимает? Да и судья он не настоящий, а просто глупый старикан, которого вытащили из канавы, чтобы сидел в кресле и не давал людям вступить в их законные права! — Я ничего не могу поделать, мистер Тодман. Если закон считает, что я могу остаться, я останусь, пока не подыщу себе другое место. — И когда это будет? — Не известно, мистер Тодман. Возможно, очень скоро. Возможно, нет. Мистер Тодман сменил тактику.