«Тодман против Пинк» возглавило список дел на вторую половину заседания. Тодмана представлял красномордый, чья фамилия неожиданно оказалась Лавли[26]. Пинк явилась лично. Только когда ответчица вышла вперед, Петтигрю, поглощенный перспективой еще одного дела лишений, сообразил, что это, наверное, та самая добрая, достойная и полезная особа, про которую говорила леди Ферлонг. Он поглядел на нее с интересом и с удивлением заметил, что это сравнительно молодая женщина примерно лет сорока. Помня о прилагательных леди Ферлонг, он ожидал увидеть вдову под шестьдесят, хотя затруднился бы сказать, почему качества, названные леди Ферлонг, обязательно должны принадлежать человеку такого возраста. Ее нельзя было назвать красивой или хорошенькой, а платье, на неопытный взгляд Петтигрю, ничем не отличалось от одежды обычной работящей деревенской женщины. Но что-то в ее внешности привлекало внимание. Поискав определение, Петтигрю поймал себя на мысли, что самое уместное тут слово — «достоинство». Как раз достоинство, порожденное не самоуверенностью или самомнением — в тот момент миссис Пинк выглядела весьма нервно и непритязательно, — а непоколебимой честностью и цельностью натуры. «Добрая, достойная и надежная, — подумал он. — Все это про нее, но самое главное в ней — доброта». Пришло время слушать мистера Лавли. Он был совершенно уверен в победе и, казалось, имел на то веские причины. Его клиент, мистер Джессе Тодман, которого Петтигрю уже знал в лицо как владельца единственного гаража и заправочной станции в Тисбери, желал вернуть себе свой коттедж для дочери и зятя, недавно поженившихся и с дитем на подходе, но живущих в убожестве — в комнате над гаражом мистера Тодмана. — Сомневаюсь, что ваша честь столкнется в моем деле с большими трудностями, — произнес мистер Лавли. — Миссис Пинк — вдова, насколько я знаю, не имеет иждивенцев, живет одна и занимает коттедж из четырех комнат. Она без особых затруднений может подыскать себе жилье, отвечающее ее скромным нуждам. С другой стороны, перед нами молодая семья, мечтающая обзавестись собственным домашним очагом и живущая в условиях, которые, уверен, ваша честь сочтет весьма нежелательными для того, чтобы растить детей. Мой клиент сочувствует миссис Пинк, но… Сев на свидетельское место, мистер Тодман весьма успешно скрыл свое сочувствие к жилице, которое так великодушно приписал ему мистер Лавли. Это был невысокий жилистый человечек с ярко-желтыми волосами и внимательными зелеными глазами. Да, коттедж принадлежит ему, унаследован от отца почти сразу после того, как миссис Пинк вселилась. За мизерные деньги, добавил он по собственному почину, да и те все ушли на оплату ремонта, который заставил его произвести санитарный инспектор. С тех самых пор он просит ее съехать. Теперь муж его дочери вернулся из армии, а в его доме нет для всех места. На том, как ясно свидетельствовало выражение его лица, и делу конец. — Какие-то вопросы к мистеру Тодману? — Нет, благодарю, сэр, — ответила миссис Пинк. Для полноты картины мистер Лавли вызвал миссис Тодман, высокую вялую блондинку. Она не могла вынести, чтобы в их доме жила семья замужней дочери, а что до младенца… Ведь просто повернуться будет негде, когда повсюду развешаны пеленки! Поскольку от миссис Пинк вопросов опять не последовало, на месте свидетеля вслед за блондинкой тут же возникла ее дочь. Названная по современной маркширской моде, Марлен Дейрдре Бэнкс была уж чересчур очевидно в положении. Глядя на нее, Петтигрю мог только надеяться, что в случае необходимости выяснится, что судебный пристав, человек весьма компетентный и явно бывший полицейский, в дополнение к прочим своим навыкам прослушал также курс родовспоможения. Но она пережила свое краткое появление в роли свидетельницы без катастрофы и произвела на Петтигрю сравнительно пристойное впечатление парой ярких карих глаз и копной пышных темных волос. Заявление Марлен завершило выступление от имени истца. Петтигрю повернулся к миссис Пинк: — Теперь мне хотелось бы услышать, что скажете вы, миссис Пинк. Он слишком хорошо знал, что́ она скажет, и сердце у него стучало, когда он смотрел на это безмятежное, бесстрастное лицо. Есть ли ей куда податься? Вероятно, некуда. Сегодня всем некуда податься. Но чем это поможет ей против беременности Марлен и явной невозможности растить ребенка в каморке над отцовским гаражом? Дело уже практически решено, вопрос заключается лишь в том, сколько времени ей дать, чтобы «подыскать иной вариант». Какое чудесное расплывчатое выражение! О том, как он посмеет взглянуть после этого в лицо леди Ферлонг, не хотелось даже думать. — Очень жаль, что от меня всем столько проблем, — произнесла миссис Пинк, — но факт в том, что мне некуда поехать. В Тисбери трудно найти жилье, — добавила она. — Именно, — поощрил ее Петтигрю, однако продолжения от миссис Пинк не последовало. Она уже изложила все доводы в свою защиту. На том дело «Тодман против Пинк» завершилось бы, если бы мистер Лавли, озабоченный оправданием гонорара, не вдохновился на перекрестный допрос. — Вы живете в коттедже совершенно одна, верно? — обвиняюще произнес он. — В четырех комнатах! — Его тон придал спорному коттеджу размах Бленгеймского дворца. — Вам же не нужно столько места. — Нет, нужно… Правда, нужно. — Почему вы не можете снять где-нибудь комнату? — Это совершенно невозможно. Мне о стольком нужно заботиться. — О стольком? Полагаю, свою мебель вы могли бы сдать на хранение. — Это не только мебель, — мягко объяснила миссис Пинк. — Еще все мои бумаги… Я так много работы выполняю. В меблированной комнате ничего не получится. Это было бы неуместно. Перед Петтигрю вдруг предстало виде́ние: деревенская домохозяйка просматривает конфиденциальную корреспонденцию Ассоциации нравственного благополучия. Да, это было бы весьма неуместно. Что ж, леди Ферлонг придется подыскать другого секретаря, вот и все. Жаль, но… Мистер Лавли все еще развивал свою тему: — Вдова без обременения… Вы ведь вдова, миссис Пинк? — Не получив ответа, он продолжил: — С вами в этом четырехкомнатном доме никто не живет? — Нет. То есть… Сейчас никто. — Последние слова были произнесены чуть ли не шепотом. — Прекрасно. Итак, мадам, вы задумывались всерьез о том, чтобы подыскать другое жилье? Справлялись о возможности приобрести резиденцию? «В судах графства, — подумал Петтигрю, — мы всегда приобретаем резиденции. Покупать дома мы предоставляем низшим расам, не имеющим законов». — Я не могу себе это позволить. — Вы уверены, мадам? В наши дни строительные общества предлагают весьма привлекательные условия. У вас нет сбережений? — Незначительные. — Сколько именно у вас денег? Каков ваш доход? По лицу миссис Пинк скользнула тревога. «Это нечестно, — подумал Петтигрю. — Она, наверное, чувствует себя так, словно ее раздевают на людях». — Возможно, вы предпочтете написать сумму, — предложил он. — Благодарю вас, сэр. Миссис Пинк подали бумагу и карандаш, и после недолгих, но тщательных подсчетов она написала две суммы, обозначающие соответственно капитал и доход с него. Взглянув на ее скудное состояние, Петтигрю протянул листок мистеру Лавли. — Это все, что у вас есть? — не отступал тот. — Это все деньги, какие есть в моем распоряжении. — Высокопарные слова она роняла в суд, как камешки в тихий прудик, закутавшись в свое странное достоинство точно в плащ. Мистер Лавли сменил тактику: — Нет ведь никакой особой причины, чтобы вам жить именно в Тисбери. Вы вполне могли бы поехать в любую другую часть Маркшира… Вообще в любое графство Англии. Тут миссис Пинк дала волю словам и стала даже красноречива: — Полагаю, в каком-то смысле это совершенно верно. Конечно, я привязана к своей работе в Тисбери, но, надо думать, сумела бы быть полезной в любом месте. Слава богу, я всегда приносила пользу, где бы ни находилась. Однако дело не только в этом, сэр. Понимаете, я очень люблю Тисбери. Я здесь родилась. Я жила тут, пока не уехала, чтобы выйти замуж. Вот почему я вернулась, когда… когда осталась одна. — На мгновение она как будто забыла, где находится, и продолжила, обращаясь отчасти к Петтигрю, отчасти к себе самой, охваченная детскими воспоминаниями. — Мой отец был органистом в церкви Тисбери. Он позволял мне сидеть возле органа, когда я была маленькой. Я так любила бывать на хорах. Думаю, отец был не очень хорошим музыкантом, но я считала его игру самой прекрасной на свете. — Миссис Пинк оглянулась, посмотрела за мистера Лавли, на скамью позади него, где сидели истец и его семья. — Он играл на вашей свадьбе, мистер Тодман, — добавила она. — Помните? Это было давно, а кажется, только вчера. Четыре подружки в голубом, а миссис Поттс — вся в белом. Она была очаровательной невестой, хотя мы все считали, что для вас она высоковата… Право же, это против правил! Джефферсон давно бы остановил ее. Петтигрю прокашлялся, чтобы вмешаться, но миссис Пинк замолчала и промокнула глаза носовым платком. Пожав плечами, мистер Лавли сел и начал связывать бумаги. Совершенно ясно — дело было окончено. Петтигрю набрал в грудь воздуха, чтобы объявить о своем решении. И в этот самый момент почувствовал, как в нем с силой поднимается подозрение, что дела обстоят совсем не так, как кажется. Заместитель судьи помедлил, наморщил нос, будто собака, вынюхивающая слабый, неуловимый запах. Нечто странное было в этом вроде простом деле, но он никак не мог уловить какую-то мысль. Безотчетно отметил что-то во время слушаний, однако не обратил на это сразу должного внимания. Вдобавок миссис Пинк обронила что-то в своих бессвязных фразах. Он осмотрел притихший зал суда в поисках вдохновения. Его взгляд упал на Тодманов, сидевших рядышком. Спутанная темная копна волос Марлен у плеча матери. Его посетило смутное воспоминание об учебнике по теории Менделя, и две мысли внезапно слились у него в голове, как дождевые капли, и побежали ручейком по оконному стеклу. — Мне бы хотелось, чтобы мистер Тодман вернулся на место свидетеля, — произнес он. Удивленный и раздраженный, мистер Тодман снова шагнул вперед. — Всего два вопроса, — сказал Петтигрю. — Ваша жена была вдовой, когда вы на ней женились? — Верно. — Миссис Бэнкс — ваша дочь или дочь от предыдущего брака? — Моя Марлен, — с чувством проговорил мистер Тодман, — никогда не знала другого отца. — Но это не вполне… — Я дал ей свой дом. Я дал ей мое имя. Это было двадцать два года назад. Тогда она была малышкой двенадцати месяцев от роду. Что еще мог бы сделать мужчина? Петтигрю в который раз посмотрел на знакомые слова параграфа 8 первого приложения. Они были именно такими, как он думал. — Вы удочерили ее юридически? — Нет. Петтигрю взглянул на мистера Лавли. Тот медленно поднялся. На лице у него было выражение боксера, который вышел из своего угла, твердо зная, что в ближайшие несколько минут его отправят в нокаут. — Вы можете обойти это затруднение? — обратился к нему Петтигрю. — Закон особо прописывает, что дом может быть затребован домовладельцем как место проживания его самого или его сына либо дочери. Никакого упоминания о приемных я не вижу. Мистер Лавли был слишком опытным юристом, чтобы тратить время на отстаивание невозможного утверждения. Оказав лишь символическое сопротивление, он признал свое поражение. Естественно, счел нужным указать на то, что вел дело исходя из факта, что миссис Бэнкс — дочь мистера Тодмана. Петтигрю, разумеется, принял его заверение, однако подумал, как человек с таким очевидным умом мог не знать, что по закону генетики у двух блондинов не может родиться брюнетка. Он уже удобно забыл, что сам чуть не проглядел данный факт. — В пользу ответчицы, — объявил он. И испытал удовлетворение юриста, приняв неоспоримое решение соответственно букве закона, который, как и орден Подвязки, сам по себе ничегошеньки не стоил. Тем не менее через полчаса, когда Петтигрю уже возвращался домой, он почувствовал, что было нечто сомнительное в странной маленькой драме, которая разыгралась перед ним. Редко случается, чтобы судья вообще добрался до сути дела. Колодец правды обычно слишком глубок для простого судебного отвеса. И теперь Петтигрю был уверен, что до сути он не докопался. Само по себе это его не обеспокоило бы. Встревожило другое — собственная убежденность, что по ходу разбирательства миссис Пинк далеко не один раз… нет, не солгала, но погрешила против истины. А поскольку миссис Пинк произвела на него сильное впечатление как женщина исключительных моральных качеств, Петтигрю был озадачен и даже немного расстроен. Глава третья. Миссис Пинк у себя дома Миссис Пинк всего на пару минут опоздала на автобус, который следовал от Рыночной площади в половине четвертого, и потому была обречена полчаса ждать следующего, стоя в начале растущей очереди. По ее виду было совсем непохоже, что она столь успешно, сколь и неожиданно для себя выиграла тяжбу. Миссис Пинк устала, была голодна и подавлена. У нее болела голова, и она остро нуждалась в чашке хорошего горячего чая. (В Дидфорде имелось достаточно чайных, но миссис Пинк уже потратилась на ленч, пока ждала разбирательства, и не могла второй раз в день поесть вне дома — это просто не укладывалось в ее миропонимание.) Женщина полная, она постоянно переносила вес с ноги на ногу, с тоской отмечая, как медленно ползут к трем стрелки на городских часах. Оставалось ждать еще десять минут, когда неожиданно явилось избавление в облике очень грязного грузовичка. Он подъехал, содрогаясь и грохоча, и притормозил возле миссис Пинк. Поверх рева мотора она услышала голос Горацио Уэндона: — Подбросить вас до Тисбери, миссис Пинк? Уэндон был в веселом настроении. Бо́льшую часть денег, которые могли бы пойти на ежемесячную выплату присужденного ему долга, он потратил. Сначала попировал за ленчем в Дидбери, а затем довершил кутеж на фермерской распродаже по соседству. Фермерские распродажи были для него все равно что бутылка для прочих неудачников и почти столь же разорительными. Он не мог устоять перед манящей свалкой всякой всячины. Его участок и так был усеян хламом, который он уже накупил за бесценок, но теперь джип был загроможден новыми приобретениями. Наперекор прошлому опыту Уэндон верил, что однажды они понадобятся. Освобождая место для пассажирки, он сбросил с сиденья рядом с собой рулон ржавой проволочной сетки. Миссис Пинк с благодарностью села, и грузовичок резкими рывками двинулся по Мейн-стрит.