— Ты о нем не слышал? — Не помню. Мне следует знать фамилию? Судя по лицу миссис Рэнсом, у нее от сердца отлегло от подобного невежества. — Ну, все случилось давным-давно, ты тогда был еще мал. Прежде Роуз был… известен. Надеюсь, он тебе понравится. — Не сомневаюсь. — Но было что-то в манере матери, от чего в голос Годфри все же закралось сомнение. — Когда он приедет? — Я не совсем уверена, когда Роуз будет… Возможно, завтра. Во всяком случае, через день-два. Вряд ли он станет сильно тебе докучать. Он приедет действительно отдохнуть. Они заговорили о другом, и вскоре Годфри поднялся в свою комнату. Перед тем как раздеться, он снял со стены одну из любимых матерью акварелей и приколол на ее место сэра Гая Харвила. В кровати Годфри лежал некоторое время без сна, читая «Литературное приложение». Очарование этого издания в том, что читатель никогда не знает, с каким аспектом информации столкнется в следующей колонке. Годфри с энтузиазмом своего возраста прочитал передовицу о нонконформизме девятнадцатого века, строгий разбор подтверждения теории ренты Рикардо и благосклонную заметку о новом издании «Полихроникона» Хигдена. Оттуда он перешел к блюду полегче — списку мемуаров. Он уже почти засыпал, когда его внимание привлекла недавно услышанная фамилия. Рывком заставив себя проснуться, Годфри перечитал абзац еще раз: «Среди многого не представляющего большого интереса сэр Джон добавляет ценный, но мелкий факт в новейшую историю, когда раскрывает, какую роль сыграл будущий премьер-министр в разоблачении скандала, положившего конец карьере Хамфри Роуза. ЧП, внезапный и постыдный конец». Далее рецензент не пояснял. По всей очевидности, афера Хамфри Роуза была из тех, которые просто полагается знать всем и каждому, как и многое другое. Однако и написанного достаточно. Этот Роуз, друг матери — негодяй. Воображение Годфри, всегда живое, нарисовало полдюжины зловещих преступлений, в каких мог быть повинен предполагаемый второй гость в доме. «Право, — сказал он себе, — я, конечно, широких взглядов, но есть же пределы!» Утром он серьезно поговорит с матерью. Погасив свет, Годфри сразу уснул. Глава пятая. Хамфри Роуз Судья Джефферсон все еще болел, и его заместителя снова и снова вызывали занять его место. Петтигрю колесил по всему графству. Он переходил из залов ратуш, где гуляли сквозняки, в помещения, где свидетели тщетно состязались с ревом дорожного движения снаружи, или в душные полицейские суды, гудевшие от лая запертых в клетках бездомных собак. Что ни день его призывали решать неразрешимое, угадывать истину среди соревнующихся лжесвидетельств, распределять смехотворные доходы на бесчисленных кредиторов или выяснять, что заставило две стоявшие машины, каждая из которых прижалась к своей обочине, разбить друг друга вдребезги посреди трассы. В промежутках Петтигрю находил время распорядиться об усыновлении десятка младенцев. Он наслаждался от души. Последнее слушание перед пасхальными каникулами проходило в Маркгемптоне. В старом зале выездного суда Петтигрю пришлось выслушать длинный и бесконечно скучный диспут касательно счета от портнихи. (В неведении своем он не сознавал, что все связанное с женской одеждой автоматически становится новостью с большой буквы, и был поражен, увидев отчет о процессе в утренней газете, сдобренный немалым числом судебных острот — он не помнил, чтобы они срывались с его уст.) С делами Петтигрю покончил как раз вовремя, чтобы поспеть на один из поездов, которые неторопливо пыхтят из Маркгемптона по боковой ветке, идущей через долину Диддер. В тот момент, когда он занял свое место, на другую сторону платформы с грохотом влетел лондонский экспресс. Выглянув в окно, Петтигрю мельком увидел, как из вагона первого класса вышел мужчина средних лет. Пассажир терпеливо подождал, пока не привлек внимание носильщика, и протянул ему очень маленький чемодан — вероятно, единственный багаж, какой имел при себе. Следуя за носильщиком, он беспечным и легким шагом пересек платформу, вошел в купе Петтигрю и, сев в противоположном углу, вознаградил носильщика за труды полукроной. Трудно было сказать, кто из них двоих был больше доволен сделкой. Мгновение спустя поезд тронулся. Новый пассажир извлек огромную сигару, которую раскурил с почти чрезмерным удовольствием. Петтигрю поглядел на него с интересом — интересом, не лишенным толики зависти. Он редко видел, чтобы кто-нибудь в зрелых годах был так совершенно счастлив, как этот незнакомец. Казалось противоестественным, что в эту эпоху и в этом полушарии человек способен быть столь довольным собой и своим окружением. Он смотрел через окно на ползущие мимо пригороды Маркгемптона и лучился от радости, словно видел самые прекрасные здания на земле. Оглядывал грязное купе с замусоленными стенами и с засиженными мухами рекламными плакатами отдаленных достопримечательностей, и даже они, похоже, вызывали его явное одобрение. От одного его вида светлело на душе. И самое лучшее, с точки зрения Петтигрю, было то, что он довольствовался созерцанием мироздания и упивался им молча. Факт, что пассажир не попытался умножить свое удовольствие, хотя бы словом обратившись к попутчику, опровергал первое впечатление Петтигрю, что перед ним просто американский гость, наслаждающийся странностями чужеземного пейзажа, и еще не знакомый с нормальным тарифом английских носильщиков. «Странно, — сказал себе Петтигрю, — но я уверен, что где-то этого малого уже видел, однако, разрази меня гром, не могу понять где». Он внимательнее всмотрелся в попутчика поверх вечерней газеты. Это был невысокий полнолицый джентльмен в опрятном костюме, который сидел на нем довольно свободно. Глаза у него были блестящие, выражение лица оживленное, но по контрасту к ним щеки казались дряблыми, а кожа — чересчур бледной. Нездоровый вид, подумал Петтигрю. Это наводило на мысль… О чем, собственно? После дня в суде в голове у него звенело, и искомое звено опять ускользнуло. Он задремал. Когда Петтигрю встал, чтобы выйти на своей станции, его спутник последовал за ним и опять ждал на платформе, пока подойдет носильщик и возьмет его багаж. Покидая станционное здание, Петтигрю увидел мистера Тодмана за рулем высокого старомодного седана, парадной повозки Тисбери для свадеб, похорон и выдающихся гостей. Бесстыдно любопытный, он помешкал у дверей и со временем был вознагражден появлением незнакомца. — Вы, джентльмен, в «Альпы», сэр? — спросил мистер Тодман. — Именно в «Альпы», — раздался густой сочный баритон. Есть голоса, которые запоминаются лучше лиц. Этих трех слов хватило, чтобы Петтигрю вспомнил, кто этот человек и где он видел его в последний раз. — Будь я проклят! — пробормотал он, когда парадный экипаж отъехал. Такое же восклицание вырвалось и у носильщика, уставившегося на щедрые чаевые в своей ладони. — Мы приобрели нового и любопытного соседа, — вечером сказал Петтигрю жене. — Хамфри Роуз гостит в «Альпах». — Роуз? Я думала, его посадили в тюрьму. — Посадили, на семь лет. Мошенничество с Фондом семейного соцобеспечения. Его, наверное, только-только выпустили. Судя по его виду, тюрьма не пошла ему на пользу. Я имел удовольствие ехать с ним в поезде. — Каков он собой? Прежде чем сформулировать свое мнение, Петтигрю задумчиво сморщил нос. — Черствый, эгоистичный негодяй, — произнес он наконец. — Несет с собой разрушение и беды, где бы ни очутился. Человек исключительного обаяния, щедрый и добросердечный. — Ну? — воскликнула Элеанор. — Который из них? Не может же он быть и тем и другим одновременно. — А вот и может. Именно потому он так опасен. Поразмыслив, Годфри решил отложить серьезный разговор с матерью о неизбежном будущем госте. Он нисколько ее не боялся, но очень не хотел, чтобы над ним смеялись, а он подозревал, что как раз смех станет единственным откликом на любой его протест. Уместным будет, решил он, выразить свое неодобрение холодностью и исполненной достоинства сдержанностью в отношении нежеланного гостя. Тогда контраст между его собственным безупречным поведением и оргиями, которым, несомненно, предавался это человек дурных наклонностей (тут Годфри не мог выразиться точнее, но оргии непременно были), будет говорить сам за себя. В конце концов, его мать понимает разницу между добром и злом — взять хотя бы ее явное восхищение миссис Пинк, — и его сыновний долг помочь ей выбрать правильную дорогу. А если случится самое худшее и он потерпит неудачу, то покинет зараженный дом и поживет до конца каникул где-нибудь сам по себе. В вечер прибытия гостя Годфри заперся с книгами и отпечатками у себя в комнате до самого ужина. Снизу до него доносился теплый, звучный и — приходилось признать — культурный голос, но Годфри упорно оставался глух к любым помехам. Когда настало время, он спустился вниз с тщательно выверенным выражением лица, в котором смешались любезность и отвращение. — Это мой сын Годфри, Хамфри, — произнесла миссис Рэнсом, когда он вошел. Роуз занимал глубокое кресло в дальнем конце комнаты. Не успела она договорить, как он вскочил и, протягивая руку, преодолел пространство. — Рад познакомиться, сэр, — сказал он. — Очень рад. Странно, но он как будто действительно радовался. Годфри намеревался просто отстраненно поклониться, однако его рука неожиданно сама поднялась, и он обнаружил, что ее тепло пожимают. — Вы учитесь, как я понимаю? — с неподдельным интересом спросил Роуз. — Где? Годфри ответил. — Филолог, разумеется? Незачем было и спрашивать. Я это понял, едва вы вошли. Мои поздравления! Вам повезло. Что изучаете? Классическую литературу? Языки? И снова Годфри не мог не услужить ответом. Пока он говорил, ему пришло в голову, что на мать при всем ее обаянии его академические успехи не произвели ровным счетом никакого впечатления, она даже не спросила, по каким предметам сын специализируется. — Несомненно, вы потом поступите в университет, — проговорил Роуз. — Надеюсь, в колледж вашего отца. Помню, однажды я с ним встречался. Он произвел на меня колоссальное впечатление. Знаешь, Мэриан, — он повернулся к миссис Рэнсом, — ты совершила ужасную ошибку, когда лишилась общества своего супруга. — Мой дорогой Хамфри! И это говоришь именно ты?! — Я совершенно серьезен. Разрушение семейных уз в результате развода — величайшее зло наших дней. Уверен, твой сын со мной согласится. Голова у Годфри пошла кругом. Скандальный мистер Роуз не только не предался оргиям, но и не допил свой бокал хереса и теперь встал на его сторону против матери, защищая нравственность. Неужели литературное приложение «Таймс» исказило факты? — Но я говорил про университет, — произнес он. — Не знаю, решили ли вы уже, какую карьеру избрать, но университетская жизнь — если вы к ней склонны, — наверное, лучшее, что есть на свете. Я пошел работать, когда мне было четырнадцать лет, и никогда не переставал сожалеть об этом. Что я знаю о вещах, которые поистине важны? Мне пришлось тратить время на деловые предприятия, политику и прочую подобную ерунду. С тех пор я нахватался кое-чего по верхам, но это не одно и то же. Вот одна из причин, почему я всегда рад познакомиться с тем, кому посчастливилось получить настоящее образование. Есть множество вопросов, по которым мне хотелось бы услышать ваше мнение… И действительно, во время обеда и после него Роуз продолжал не только говорить дружелюбно, но и с лестным почтением выслушивать любые воззрения, какие Годфри согласен был изложить. С неподдельным интересом он изучил рисунок с плиты сэра Гая Харвила и в отличие от миссис Рэнсом нашел точные слова похвалы. Он поведал несколько занятных историй про известных политиков и, что важнее, от души посмеялся, когда Годфри сам рискнул рассказать анекдот. Задолго до того как вечер закончился, Годфри совершенно забыл, что это тот самый человек, о котором он намеревался серьезно поговорить с матерью. Противостоять Роузу было невозможно. По сути, битва закончилась, едва начавшись. Обаяние, в прошлом выманивавшее тысячи фунтов из твердоголовых деловых людей, теперь с полной силой обратилось против школьника, и тот неизбежно сдался. Для Годфри приятный вечер завершился чересчур уж рано. Роуз объявил, что устал и хочет лечь спать. Однако до этого он пожелал выйти на террасу, куда вели стеклянные двери салона. Годфри составил ему компанию. Воздух был прохладным, яркая луна омывала светом тисы у начала Друидовой поляны и те, что спускались по склонам в туманы долины. Стрекоча, пролетела совсем низко над их головами летучая мышь. — «Мышь летучая кружит над жилищем на склоне», — неожиданно процитировал Роуз. — Что-то как что-то… Как там дальше? Ах да, вспомнил. «Переменчива, как любовь моя: то зовет, то гонит», — произнес он нараспев. — Вы знаете, конечно, «Эклоги Тисового холма». Кстати, как относится сегодняшняя молодежь к Генри Спайсеру? — Поэзию читают, кое-какую, — объяснил Годфри. — Однако романы в наши дни, разумеется, совершенно нечитаемы. Стиль… — Отчаянное чихание прервало его фразу. — Мой милый, вы так простуду схватите! Как эгоистично с моей стороны выводить вас в такой вечер! — Роуз поспешил внутрь. — Знаете, — продолжил он, задергивая за ними занавески, — возьму на себя смелость предположить, что сегодняшняя молодежь недооценивает Генри Спайсера. Он был исключительным человеком. Когда привыкнешь к его манерности, романы доставляют удовольствие. Я три раза прочитал «Солипсиста»[29], и третий был самым лучшим. Вам надо попробовать. Нужен человек умный, вроде вас, чтобы оценить его. Кстати, однажды, когда я был одних с вами лет, я встретился со Спайсером, и он… Но уже слишком поздно пускаться в очередную историю. Ей придется подождать до завтра. — Думаю, ты читал его книги потому, что был с ним знаком, — сказала миссис Рэнсом. — Трудно поверить, что подобное в твоем духе. — Нет, — возразил Роуз, — я прочитал их лишь потому, что они оказались в тюремной библиотеке. Доброй ночи. — Годфри, — обратилась миссис Рэнсом к сыну, целуя его на ночь. — Я должна предостеречь тебя относительно мистера Роуза. Он отнюдь не всегда таков, как сегодня. Ты ведь будешь с ним поосторожнее, правда? «А вот это, — подумал Годфри, собираясь в кровать, — определенно последний штрих». Глава шестая. Знакомые мистера Роуза На следующее утро Годфри поздно спустился к завтраку и был не слишком расстроен, обнаружив, что мистер Роуз ранняя пташка и уже прохаживается по лужайке со всем удовольствием, какого можно ожидать от человека, которому долгое время было отказано в таких упражнениях. Он воспользовался случаем и подходяще укоризненным тоном спросил мать, за какое именно правонарушение мистер Роуз был заключен в тюрьму. Миссис Рэнсом, однако, ответила неутешительно уклончиво. Что-то связанное с деньгами. Сам ее вид наводил на мысль, что грешок такого рода не следует принимать всерьез. — Твои деньги под опекой, пока тебе не исполнится двадцать один год. Так я понимаю? — добавила она. — Тогда со стороны Хамфри тебе ничто не грозит. Однако ничего ему не подписывай на случай, если он тебя попросит. — Завершила миссис Рэнсом тем, что если Годфри действительно интересуют злодеяния Роуза, то пусть сам его спросит. Это предложение он отклонил с досадой. Годфри заканчивал завтрак в несколько неуверенном умонастроении, когда громыхание скверно отрегулированного автомобиля заставило миссис Рэнсом вскочить. — Слава богу, вот и мистер Уэндон! — воскликнула она. — Раздобыть продукты перед Пасхой всегда проблема, и я уже спрашивала себя… Нет, Годфри, на сей раз все в полном порядке. Просто две совершенно законные курицы. Миссис Рэнсом направилась к дверям, и Годфри, двинувшись следом, с удовлетворением увидел, что сделка действительно была совершенно законной. Птица была передана, взвешена и оплачена, и Уэндон как раз возвращался к своему грузовичку, когда с лужайки явился Роуз. Свежий воздух вызвал легкую краску на его щеках, глаза светились радостью жизни, и шел он легкой походкой человека без единой заботы на свете. — Доброе утро! — крикнул он Годфри. — Надеюсь, вы не подхватили вчера простуду? А, Уэндон, приятно видеть вас снова. Уэндон долгое время молчал. Его бледное лицо стало совсем белым, дышал он тяжело и на гостя миссис Рэнсом смотрел злобно и пристально.