Четверг, 4 июня 1905 год. «Уважаемый профессор Куиллс! Я не смог удержаться от улыбки, узнав ваш стиль в письме, в котором вы так любезно отклонили мое предложение, только вы можете быть столь дипломатичным. Но, хоть я и восхищен таким качеством как дипломатия, тем не менее, я вынужден настаивать. Мне часто говорят, что настойчивость — одна из моих отличительных черт, и вы наверняка заметите, что я не из тех, кто привык отступать, даже если отказ получен от истинного джентльмена, которым я искренне восхищаюсь. Смею предположить, что причиной вашего отказа стала перспектива поездки в Шотландию ради встречи со мной? Если для вас расстояние — это проблема, то вам больше не стоит об этом волноваться: вчера я как раз прибыл в Оксфорд и остановился на несколько дней в „Рэндольфе“. Я уверен, что вы знаете этот отель, он находится прямо напротив музея Эшмола, где, как я понимаю, в последнее время работает ваш друг Лайнел Леннокс. Вскоре я свяжусь с вами, чтобы договориться о встрече. Полагаю, не стоит откладывать ее слишком надолго. С уважением, Месье Э.Савиньи». Александр смял письмо в комок и швырнул его в корзину для бумаг. Шутка зашла слишком далеко, с какой стороны ни посмотри. Если бы в городе узнали, чем он занимается в свободное от университетских лекций время… Сам-то он не считал публикации статей о новых науках чем-то постыдным, но он не был уверен, что это понравится всем без исключения членам университетского совета. Ему и так непросто было восстановить свою прежнюю должность, поэтому он не мог позволить, чтобы все усилия пошли прахом. Ворча себе под нос, Александр снова надел сюртук, причем так быстро, что чуть не сбил со стола стопку тетрадей, и вышел, чтобы разделаться с этим делом раз и навсегда. Отель «Рэндольф» находился недалеко от Магдален-колледжа. Александр быстро пошел по Хай-стрит, оставляя позади фасады, увенчанные шпилями и габлетами дюжины колледжей. Студенты наводнили улицы, весело и шумно радуясь окончанию экзаменов и началу лета. Профессор, как мог, пробирался сквозь гомонящую толпу и меньше, чем через десять минут оказался перед фасадом отеля. Роскошный неоготический дворец действительно находился напротив музея Эшмола, в котором, как полагал Александр, в данный момент работал Лайнел. Настроенный выяснить намерения этого приставучего типа, профессор решительно толкнул дверь и вошел в ослепительное фойе отеля. Внутри все сверкало хрусталем и бархатом, под потолком в огромной люстре горели свечи. Справа от покрытой красным ковром лестницы находилась стойка и Александр улыбкой поприветствовал стоявшего за ней молодого человека в униформе. Увидев парня, Александр решил, что он без труда вытянет из него нужную информацию об авторе писем, но, к сожалению, ошибся. — Месье Савиньи? Нет, среди наших постояльцев нет человека с такой фамилией. — Вы уверены? Насколько мне известно, он прибыл в Оксфорд вчера днем. Вы не могли бы проверить по регистрационной книге постояльцев? Но парень покачал головой, скрестив руки на стойке. — Я хотел бы вам помочь, господин, но, боюсь, я не вправе разглашать подобную информацию. Конфиденциальность всегда была одним из основных принципов отеля «Рэндольф», и если мы получим хоть одну жалобу, даже самую малую… — Разумеется, я все понял, — Александр надел снятую при входе шляпу. — Сожалею, что отнял у вас время. Должно быть, это какая-то ошибка. Но ошибки не было. Профессор знал, что это так. Сопровождаемый звоном столовых приборов и запахом подаваемых постояльцам бекона и яиц, он вышел из отеля на улицу и остановился, задумавшись. В итоге, решил пойти домой, а не обратно в колледж. Он был слишком взбудоражен, чтобы думать о работе, и знал, что только зря потеряет время, пытаясь сконцентрироваться на куче ожидавших его бумаг, так как мысли его сейчас были далеки от науки. Похоже, этот Савиньи не существовал. Это всего лишь вымышленное имя. Скорее всего, оно было выбрано для того, чтобы Александр ничего не смог разузнать об этом человеке до тех пор, пока не станет слишком поздно, чтобы отступать. «Вскоре я свяжусь с вами» — было обещано в последнем письме. Александр выругался сквозь зубы, но, как оказалось, сюрпризы этого странного утра еще не закончились. Когда он собрался толкнуть калитку в собственный сад, то увидел выходящего из дома мальчишку лет восьми в замызганных, удерживаемых подтяжками, штанах и с залатанной шляпой на голове. Он так торопился, что столкнулся с профессором. — Ты в порядке? — спросил Александр, хватая парня за плечо, чтобы тот не упал. Пацан вырвался и побежал прочь со всех ног. — Эй, вернись сейчас же! — Профессор Куиллс! — позвала его с порога экономка миссис Хокинс. Александр поначалу даже не обратил на нее внимания. Он смотрел, как мальчишка убегает, пока тот не скрылся за поворотом, и только потом повернулся к женщине. Экономка протянула ему конверт. — Его только что принес этот сорванец, который чуть не сбил вас с ног. Он отказался рассказывать, кто его прислал, лишь попросил вручить письмо лично вам в руки. Похоже, ему неплохо заплатили, раз уж он так расстарался. Александр совершенно не удивился, увидев фирменную бумагу «Рэндольфа», знакомый до боли почерк, и все более издевательский тон послания. Четверг, 4 июня 1905 год. «До каких пор мы будем играть в кошки-мышки, профессор Куиллс? Не буду отрицать, я ожидал подобной реакции с вашей стороны (за время нашего знакомства, вы не раз продемонстрировали ваше благоразумие, чем навсегда заслужили мое уважение), но мне показалась не слишком элегантной попытка выведать у сотрудника отеля то, что могли бы узнать от меня лично при встрече. Давайте будем друзьями, профессор. Вам нечего опасаться с моей стороны. Если бы у меня возникло желание проинформировать ваших коллег по Магдален-колледжу о ваших забавах с потусторонним, то я сделал бы это уже давно. Но я бы ничего не выиграл от вашего падения в немилость, а у меня нет привычки делать то, что со временем не принесет выгоды. Боюсь, я сейчас слишком занят, чтобы тратить время на месть, которая в итоге настроит нас друг против друга. Полагаю, лучше покончить с этим раз и навсегда. Как насчет того, чтобы встретиться сегодня в 17.30 в Ботаническом саду[16]? Я слышал, что этой весной у хранителей Дома орхидей есть прекрасные экземпляры. Для вас же будет лучше не подводить меня еще раз. Месье Э. Савиньи». На этот раз Александр выругался так, что даже миссис Хокинс покраснела. Она еще никогда не видела профессора в такой ярости. — Это переходит все границы, — пробормотал Александр, сминая письмо. — Вы… вы о чем? — решилась спросить экономка. — Надеюсь, там нет плохих новостей? — Нет. Возможно. Пока еще слишком рано говорить что-то определенное. Тем не менее, я начинаю ощущать себя марионеткой, которую кто-то дергает за ниточки ради своего удовольствия, — ответил Александр сквозь зубы, убирая письмо в карман. — В конце концов, плюс в том, что вскоре я избавлюсь от своих сомнений, нравится мне это или нет. Он вошел в дом следом за миссис Хокинс и передал ей сюртук и шляпу. Женщина смотрела на него с некоторым беспокойством. — Что-то сегодня слишком тихо… Дома опять никого нет? — Мистер и миссис Сандерс сообщили, что вернутся к обеду. Кажется, они что-то изучают на севере. Ваша племянница закрылась наверху и рисует. Пару часов назад она заявила, что у нее много работы, и чтобы я даже не думала беспокоить ее, иначе она швырнет мне в лицо свои кисти. — Как всегда мила и воспитана. Я надеялся, что миссис Сандерс окажет на нее положительное влияние, но Вероника обращает на нее не больше внимания, чем на любого из нас, — он вздохнул, берясь за лестничные перила, — ладно, придется мне самому превратиться в мишень для кистей. Пожелайте мне удачи. Судя по выражению лица, миссис Хокинс считала, что для противостояния Веронике необходима была не удача, а полный комплект доспехов, включая шлем и железные рукавицы. Александр поднялся по лестнице, все еще обдумывая ситуацию с письмами, и, наконец, остановился перед единственной дверью на третьем этаже. Специфический запах краски, превратившийся со временем в неотъемлемую часть его племянницы (как говорил Лайнел «Eau de Veronique»(туалетная вода Вероники — фр.), наводнил лестничную площадку. Профессор постучал в дверь. — Я же сказала, чтобы меня никто не беспокоил, если только дом не загорится! — Вероника, это я, — ответил ей дядя, пытаясь набраться терпения. — Я знаю, что ты очень занята, но мне нужна твоя помощь. За дверью послышался возглас, затем шум шагов, звук встряхиваемой ткани, и, наконец, дверь слегка приоткрылась. В проеме показалось обрамленное спутанными каштановыми кудрями лицо Вероники. На левой щеке красовалось черное пятно, а из-под мужской рубашки торчали голые ноги. — Ты хуже Папы Юлия II[17], который ежедневно появлялся в Сикстинской капелле, чтобы обвинять Архангела Михаила, — выпалила она. — Разве ты не должен быть сейчас в колледже? — У меня поменялись планы, — ответил Александр. Он шагнул к двери, но Вероника не дала ему войти. — Что у тебя на лице? Уголь? — Грифель, — она протянула руку, демонстрируя пучок стержней. — Я делаю анатомические наброски. О чем ты хотел попросить? — Мне надо, чтобы ты зашла в музей Эшмола и передала от меня сообщение для Лайнела. Скажи, что на все про все есть только сегодняшний день, и я буду ждать его у Магдален-колледжа в 17.15. Это очень важно. — А почему ты сам не можешь пойти, раз уж не собираешься работать? — Произошло кое-что странное, и мне необходимо все обдумать, пока не вернулись Оливер и Эйлиш. Более того, ты знаешь музей как свои пять пальцев и тебе не составит труда разыскать там Лайнела, если прямо сейчас его нет в кабинете смотрителя. Вероника помолчала немного. Подлетевший ворон Свенгали каркнул и сел ей на правое плечо. — Начинаю думать, что я для тебя лишь посыльный, — буркнула девушка, пожимая плечами. — Ладно, но сначала мне надо закончить то, что я сейчас делаю. До выставки Королевской академии[18] осталось всего два месяца, и если я хочу представить там своего Эндимиона[19], то должна посвящать работе двадцать четыре часа в сутки. — Не волнуйся, я скажу миссис Хокинс, чтобы она набралась терпения, — улыбнувшись, сказал Александр и пошел вниз по лестнице. — Спасибо, Вероника. — Подожди, — окликнула его девушка. Она босиком вышла из комнаты, а Свенгали покачивался на ее плече, чтобы удержать равновесие. — Ты уверен, что все в порядке? — Более или менее, — ответил немного удивленный Александр. — Почему ты вдруг спрашиваешь? — Ты бы в зеркало посмотрел. Я не видела тебя в таком дурном настроении с прошлого года, когда один из этих твоих детекторов эктоплазмы упал с лестницы. Александр снова улыбнулся, подошел к Веронике и убрал с ее лица непокорный локон, не обращая внимания на ее нахмуренные брови. Трудно было поверить, что ей уже двадцать два года, для него она все еще оставалась маленькой девочкой, которую он взял к себе в дом после смерти брата Гектора. Девочкой, превратившей свою мансарду в настоящее логово львицы, швыряющейся тухлыми яйцами в политиков и использующую в качестве моделей для картин аристократов, с которыми, возможно, ее объединяли не только слова, но все-таки девочкой до мозга костей. — Не волнуйся за меня. Я просто немного растерян, вот и все. Когда все прояснится, я расскажу тебе, что произошло, а пока не стоит об этом думать. Свенгали ответил за Веронику, клюнув его в руку. Александр воспринял это как знак того, что день преподнесет еще немало «сюрпризов». Он попрощался с племянницей и спустился на первый этаж Кодуэллс Касла, не переставая размышлять о содержимом своего кармана, и о тузах в рукаве месье Савиньи. Глава 2 — Ну, ты слышал, да? В 17.15 у Магдален-колледжа, — произнесла Вероника, убедившись, что звук шагов дяди затерялся где-то внизу лестницы. Она повернулась к обнаженному телу, лениво растянувшемуся на постели в окружении гипсовых муляжей разных частей тела, грязных кисточек и мольбертов. — Сделай одолжение, не забудь хотя бы на этот раз, или меня снова обвинят в том, что я никогда не передаю тебе сообщений. Я до сих пор не понимаю, почему об этом просят именно меня. Лайнел Леннокс ухмыльнулся, бросил на пол огрызок яблока и с удовольствием вытянул руки, чтобы размять затекшие конечности. — Опять ты позу поменял, — возмутилась девушка. Свенгали перелетел на подоконник и каркнул. — И как мне только в голову пришло рисовать именно тебя? Мой несчастный Эндимион навсегда останется лишь эскизом. — В следующий раз попроси кого-нибудь из твоих приятелей по школе искусств. — Ага, в следующий раз именно так и сделаю, и не только для позирования. Вот только, боюсь, никто не сравнится с тобой в перелезании через садовую ограду. Она повернулась к мольберту, чтобы окинуть критическим взором анатомический эскиз, над которым работала последний час. Профиль Лайнела был безупречен, а вот пропорции рук ее не убедили, поворот головы тоже оказался не тем, какой она искала. «Еще бы, — раздраженно подумала она, — ведь натурщик не мог усидеть на месте и четверти часа, особенно, имея перед носом девушку, разгуливающую перед ним в его же рубашке, которую Вероника присвоила после одного из, ставших привычными, кувырканий в постели». В чем-то Лайнел был прав: было бы лучше попросить об одолжении кого-нибудь из знакомых художников, с которыми они с Эйлиш регулярно встречали в Школе искусств Раскина[20], но тогда все это не было бы так весело. Вероника схватила кисть: — Видишь о чем я? Видишь все эти параллельные линии? Все это мне пришлось исправлять, потому что ты без конца дергаешься. Невозможно работать в таких условиях. — По-моему, все отлично, — улыбаясь ответил Лайнел. — Ты отобразила лучшее, что есть во мне. Надеюсь, ты не собираешься все испортить, пририсовывая фиговый листок!