– Да машину остановите! Бога ради, остановите машину! – закричала Сэм. Он припарковался на месте, которое только что освободило такси, а она дернула ручку и распахнула дверь. Брякнул велосипедный звонок, велосипедист вывернул руль, налетел на поребрик, сердито закричал. Сэм выскочила из машины, чуть не упала на тротуар и побежала назад, к газетному киоску. – «Стандард», – сказала она, схватила газету и, вытащив кошелек, дрожащими руками открыла его, вытряхнула несколько монеток, часть мелочи при этом просыпалась на землю. Сэм замерла и, не чувствуя ледяного дождя, уставилась на крупные буквы заголовка на первой странице: «163 ПОГИБШИХ В АВИАКАТАСТРОФЕ В БОЛГАРИИ». Под заголовком была фотография. Хвостовая часть самолета – темный силуэт на снегу, верхушка стабилизатора согнута под прямым углом, видна часть эмблемы «Чартэйр» в виде прыгающего тигра и буквы рядом с ней: «Г», «З», «T», «A» и «E». – «Чартэйр» шесть-два-четыре, – одними губами проговорила Сэм, глядя, как на газету падают капли дождя. Болгария подтвердила, что «Боинг-727», принадлежавший компании «Чартэйр», разбился сегодня утром. На борту находились 155 пассажиров и 8 членов экипажа. Подробности пока не сообщаются, но, как стало известно, самолет врезался в горы, пытаясь совершить посадку в условиях плохой видимости. Дальше читать Сэм не могла. Развернулась и медленно пошла к машине. Она точно знала, что произошло. – Что такое? – Голос Кена доносился до нее словно издалека. – Сэм?.. Эй?.. Что-нибудь дома?.. Она захлопнула дверь «бентли» и снова уставилась на заголовок и фотографию. – Что случилось, Сэм? Кто-то знакомый летел этим рейсом? Она некоторое время тупо смотрела перед собой, после чего вытащила из сумочки носовой платок и промокнула лицо. Потом почувствовала, что слезы снова текут по ее щекам, и еще раз протерла лицо. Однако щеки тут же опять покрылись влагой. Она зажмурилась, ощутила, как тяжело вздымается у нее грудь, громко втянула воздух носом, пытаясь остановить рыдания. Но не смогла. И тут Кен легко, нежно прикоснулся к ее запястью. – Кто там летел? – участливо поинтересовался он. – Кто был в этом самолете? Сэм долго сидела молча, слушая стук дождя и шум проезжающих мимо машин. – Я, – ответила она наконец. – Я была в этом самолете. 5 – Прямо задницами вверх. – Не может быть! – Уверяю вас, именно так они и делают. – Вы меня разыгрываете. Ричард взял винный бокал, пьяненько улыбнулся, покрутил его в руке. – Ставят их торчком. – Правда? Сэм смотрела на холеное лицо Сары Раунтри, отделенное от нее серебряным канделябром. В окне проплыли огни какого-то судна, разговор в комнате не заглушал стук его двигателя. – Да, песчанок укладывают в пластиковые пакеты, а потом ставят торчком. – Не могу поверить! От порыва холодного воздуха, более сильного, чем прежде, задрожало пламя свечей, и Сэм увидела, как свет пляшет на бриллиантах и столовых приборах, заметила отблески на лицах гостей. Друзья. Обеды. Она любила устраивать званые обеды. Обычно любила. Коктейльные вечеринки превращались в сплошную мороку: светская болтовня – это, может, и неплохо, если хочешь прощупать почву для бизнеса, но не более того. Ужины тоже были не лучше. Удовольствие ниже среднего, – усевшись в кресло, пытаться есть с бумажной тарелки, не зная, куда пристроить бокал с вином. Бумажная тарелка всегда оказывалась слишком маленькой и гнулась при попытке нарезать на ней ветчину; угощение падало с нее на пол или хуже того – прямо тебе на колени. Вот обеды – это да, совсем другое дело. Цивилизованно. Небольшая компания, всего несколько друзей. Хорошая еда. Хороший разговор. Обычно. Но только не сегодня. Сегодня все было не так. И еда, и гости, и собственное платье, которое просто бесило Сэм. Ее фирменный буйабес не удался. Да еще Харриет О’Коннелл сказала, что у нее из-за загрязнения окружающей среды развилась аллергия на рыбу, а Гай Раунтри заявил, что не ест чеснок, и в результате эти двое разделили единственное авокадо, которое отыскалось в вазе для фруктов. У оленины вид был такой, будто ее кремировали. Ягоды можжевельника в керамических кастрюльках превратились в густую горькую кашу, а приправа отделилась и плавала наверху, как нефтяная пленка на воде. И откуда, черт возьми, она могла знать, что ягоды можжевельника безнадежно портят кларет? Сэм услышала об этом от Арчи, который прочел ей целую лекцию. Арчи Крукшанк («Арчи тебе понравится… он хороший парень… Арчи знает толк в винах»), этот тип с широким, покрытым пятнами лицом и бросающимися в глаза красными прожилками, с плоским животом и толстыми пальцами, буквально залезал носом в бокал с вином, как свинья, ищущая трюфели. Он нагонял на Сэм тоску своими рассуждениями о винах разных годов: – Урожай семьдесят восьмого гораздо лучше, чем восемьдесят третьего. – Правда? – Безусловно. Вина восемьдесят третьего года нельзя пить еще лет пять. – Да неужели? – Урожай восемьдесят второго года, как правило, сильно недооценивают. Но, конечно, все зависит от виноградника. – Разумеется. Крукшанк поднял бокал к свету и, держа на вытянутой руке, внимательно изучил с таким видом, словно в нем были нечистоты. – Жалко, что с кларетом так получилось. Славное винцо шестьдесят второго года. Его, конечно, нужно было выпить еще пару лет назад, но ягоды можжевельника его все равно погубили. Можжевельник придает металлический привкус. Я удивлен, что Ричард не предупредил вас об этом. – Вот злодей, утаил от жены секрет. – А я-то считал его знатоком. Сэм вдруг снова почувствовала дуновение холодного воздуха, и ей показалось, что громадная средневековая люстра над ними чуть сместилась в сторону. Она подняла голову. Теперь в подсвечниках вместо прежних толстых свечей горели вполнакала электрические лампочки. Она посмотрела на другой конец стола, где рядом с Ричардом сидел Андреас Беренсен, пресловутый швейцарский банкир. Он почти ничего не говорил, лишь улыбался чему-то своему, словно считал себя выше всего здесь происходящего. Высокий, крепкий, атлетического сложения мужчина, на вид приблизительно лет пятьдесят или около того. Холодное, довольно интеллигентное лицо, высокий лоб, волосы по бокам аккуратно уложены, но на макушке просвечивает лысина. На правой руке черная кожаная перчатка, которую он не снял даже за обедом. Андреас поднял бокал, пригубил вина, поймал взгляд Сэм, улыбнулся ей чуть ли не самодовольной улыбкой, поставил бокал обратно на стол. Ее снова пробрала ледяная дрожь. То же самое Сэм испытала в ту минуту, когда встречала гостя в дверях и он пожал хозяйке руку, не снимая черную перчатку, которая напомнила ей страшный сон. Ерунда. «Не заморачивайся всякой ерундой», – сказала она себе. Господи боже, сейчас ее голова была занята совершенно иными мыслями. Сэм чувствовала вину. Злость. «Я могла бы спасти всех этих людей», – сказала она Кену. Но тот только нежно посмотрел на нее и ответил, что многим снятся сны об авиакатастрофах и она ничего не могла изменить. «Даже если бы ты и захотела предупредить авиакомпанию, тебя бы все равно никто не послушал: им каждую неделю звонят сотни психов». Но в душе у Сэм бушевала злость. Злость и недоумение. «Почему? Как? Неужели мне и в самом деле приснился вещий сон?» Платье тоже выводило ее из себя: ну что за дурацкий фасон, постоянно перекашивается на один бок. Сэм то и дело поводила плечами, пытаясь вернуть его на место. Потом не выдержала, встала из-за стола, пошла в спальню и вытащила подплечники. А теперь подумывала, не вернуть ли их обратно. Она снова повела плечами, чувствуя, как бирка натирает ей спину. Арчи поднес к влажным губам бокал с сотерном, наклонил его и произвел звук, похожий на тот, с каким вода вытекает из ванны в сливное отверстие. Тонкая струйка вина выплеснулась ему на галстук. Да вдобавок он уже успел заляпать свой костюм едой. Сэм подумала, что жене Арчи, когда они вернутся домой, вероятно, придется засунуть мужа целиком в стиральную машину. – Хорошее вино, – снисходительно сказал он. – По-настоящему хорошее. Трайфл,[3] конечно, его немного портит. Сэм посмотрела на сидевшего слева от нее Бамфорда О’Коннелла. Один из самых старых друзей Ричарда. Густая шевелюра с прямым пробором посередине, алый бархатный пиджак, старомодный галстук желтого шелка, – он был похож скорее на денди времен Эдуарда VII, чем на преуспевающего психиатра. Его жена Харриет, предпочитавшая безвкусно-богемный стиль, всегда выглядела так, будто на ней босоножки. Она сидела в центре стола и читала биржевому брокеру Питеру Ролингсу лекцию о необходимости охранять окружающую среду. Ох уж эти гринписовцы. – Понимаете, все мы – губки, всего лишь губки, – сообщила она соседу своим пронзительно-серьезным (церковно-базарным) голосом. – Мы, как губки, впитываем в себя среду обитания. – Мне однажды довелось заключать контракт на сбыт губок, – пробормотал Питер Ролингс. Сэм совершила ошибку, посадив их рядом. У этих двоих нет абсолютно ничего общего, и на лице Питера теперь читалось выражение отчаянной скуки. Нужно было посадить его на свое место, рядом с Арчи Крукшанком. Сэм взглянула на соседа справа. Тот, ссутулившись на стуле, задумчиво разглядывал потолок и производил неприятные чавкающие звуки. Арчи. В любом бизнесе обязательно найдутся не слишком приятные люди, которых приходится – скрепя сердце – терпеть, развлекать, ублажать. Она тоже имела дело с такими. Взять хоть Джейка, автора рекламных текстов. Лизоблюдство – так они называли это в школе. Ничего с тех пор не изменилось. Приходилось идти по жизни лизоблюдствуя. А потом ты окажешься на небесах, сжимая в руках блокнот со списком богоугодных дел, как у ее тетушки Анджелы, и там уже начнешь лизоблюдствовать на всю катушку. «Привет, Господи, ну и славное же местечко Ты сотворил. Всего за семь дней? Вот здорово! И как же это Тебе удалось? Ну, несколько ляпов Ты все же допустил, однако это так, мелочи. Нет, правда, и внимания обращать не стоит… Ну, например, было бы так мило с Твоей стороны не забирать моих мамочку и папочку и не отдавать меня в руки двух самых разнесчастных на свете ублюдков. Ну и еще было бы хорошо, если бы у меня не случилось четыре выкидыша подряд, я уж не говорю о том, что чуть не умерла, когда рожала Ники. Ну и еще Ты напрасно сжег Хиросиму… Было бы славно, если бы мой муж не завел любовницу… И если бы этот самолет не потерпел в Болгарии катастрофу». Внезапно к горлу подступил комок, а желудок завязался узлом. Сэм вдруг показалось, что кто-то выключил звук у нее в голове: она все видела, но ничего не слышала. Она почувствовала ледяной холод. И невероятное одиночество.