Утром после завтрака за мной пришли. На выход с вещами. Я попрощался со всеми, быстро оделся и уже на пороге оглянулся, чтобы напоследок взглянуть на игры этих взрослых детей, поделивших всех на блатных, мужиков и опущенных, отгородившихся от нормального мира правилами и воровскими законами. И тут, буквально на мгновение, на краткий миг в момент моргания я увидел совсем другую камеру — облезлые грязно-синие стены, старые громоздкие побитые кровати с бесформенными тюфяками, деревянный стол и скамья у окна, наполовину заколоченного досками, выкрашенными грязно-оранжевой краской. На нижнем ярусе кровати сидел дед Камеровой. В руках держал кружку с чаем, хитро смотрел на меня и улыбался: — Кхы-кхы-кхы, вор — ворует, фраер — пашет… — Ты идешь? — вырвал меня из оцепенения казенный голос инспектора. Морок исчез. Камера была прежней. На меня с некоторым недоумением смотрели три пары глаз моих бывших сокамерников: одна цепкая, одна хитрая и одна потерянная… Меня опять привезли к следователю. Сегодня он выглядел чуть лучше. Почти что так, как позавчера. Был чуть менее самоуверенным, чуть более человечным. Адвоката не было. Конвойного сразу же отпустили. Мы остались вдвоем. — В общем, так, Илья Александрович, — начал следователь, — прямых доказательств, уличающих Вас в совершении убийства гражданки Мироновой Екатерины Владимировны нет… — Конечно, я ведь ее не убивал, — вырвалось от облегчения у меня. Следователь, сощурившись, посмотрел на меня долгим взглядом, потом вздохнул и продолжил: — Поэтому сохранить за Вами статус подозреваемого и избрать в отношении Вас меру пресечения мы не можем. Но это не значит, что все подозрения с Вас сняты. Во всей этой истории остается еще много неясностей. Поэтому прошу Вас в ближайший месяц по возможности не уезжать из города и являться по первому же моему вызову. Ясно? — Значит, я свободен? На подписке? Следователь вновь посмотрел на меня, как будто оценивая, насколько я искренен и ответил: — Да, после подписания кое-каких бумаг Вы можете идти домой. По делу теперь Вы проходите как свидетель. По крайней мере, пока. И нет, в отношении Вас не избрана подписка о невыезде. Это моя убедительная просьба — никуда не уезжать. Вы же хотите помочь следствию? — Ну да, разумеется… — Ну и хорошо. Если у Вас вдруг появится какая-нибудь информация, немедленно звоните. С этими словами он протянул мне визитку, потом вытащил из сейфа мои вещи: документы, телефон, ключи от квартиры, золотые червонцы — и все это выложил передо мной. Дал мне подписать кое-какие бумаги. В том числе расписку о получении ранее изъятых у меня вещей. И сказал, что я свободен. И это все? Я вышел из кабинета в легкой растерянности. С чувством чего-то неоконченного в одиночестве спустился вниз по лестнице и вышел на улицу. А что я хотел? Каких-то извинений? Какой-то радости?.. Свобода показалась мне чересчур реалистичной. Воздух слишком свежий, мороз колючий, снег белый, а свет яркий. И уж очень обыденной. Два часа назад я сидел в камере с махровыми зеками. А теперь, как бы между делом, оказываюсь на свободе с ненавязчивой просьбой никуда не уезжать из города. По возможности. Я осмотрелся, сориентировался на местности и побрел в сторону дома. Пешком. По моим расчетам это должно было занять не больше получаса. Думать ни о чем не хотелось. За последние два дня меня как будто вычерпали до дна. Я вдруг осознал, что родных людей, тех, кому на меня действительно не наплевать, тех, кто, скажем, будет навещать меня в больнице, если я туда загремлю с каким-нибудь страшным диагнозом всего-то раз-два и обчелся. Родители мои. Может быть, брат и сестра. И Катя! Я должен сделать все возможное и невозможное, чтобы её найти! От таких мыслей мне стало невыносимо грустно. Захотелось позвонить маме. Почему я звоню ей так редко? Я достал свой сотовый. У него еще осталась зарядка. Я просил, чтобы о моем задержании никого не извещали, поэтому был уверен, что она ничего о моих приключениях не знает. — Ты что, совсем совесть потерял? — услышал я в трубке возмущенный родительский голос, — Где ты был все эти дни? Даже с Рождеством не поздравил! — Привет, мама, у меня тут были кое-какие проблемы… — Что случилось, у тебя все в порядке? Как здоровье? — мамин голос внезапно стал встревоженным. — Всё хорошо. Жив-здоров. Захотелось тебя услышать… — Не пугай мать! Что случилось? Как Катя? — Мы расстались… — Ой, слушай, может, ты приедешь? Навестишь? — Нет, мам, пока не могу. Есть кое-какие дела… — Ты ничего такого не натворил? — Ты о чем? Нет, конечно! Все нормально, успокойся. Просто соскучился, выдалась свободная минутка. Вот я и позвонил. Мне удалось немного совладать с маминым напором. Главное, что она, похоже, ничего не знает. Мы перекинулись еще парой слов. Я уже дошел до своего дома, как увидел во дворе Малаша. — Ну, все, мам, пока! Не могу говорить, дела! — сказал я в трубку и отключил связь. — Доброе утро, Илья, — бодро поприветствовал меня оперуполномоченный. — Здравствуйте, — сказал я в некоторой растерянности. — Ну что, наслаждаешься свободой, дышишь свежим воздухом? — Ну да, — ответил я, чувствуя, что во мне начинает расти раздражение. — Погода сегодня отличная! — согласился Малаш, разведя руки в стороны и глубоко вздохнув. — Только все равно в твоих показаниях не все сходится. Может, пока гулял, все-таки что-то вспомнил? — Все, что знал, я рассказал следователю, — сухо ответил я. — Это понятно, — улыбаясь, кивнул Малаш, — но вдруг что-то еще в памяти всплыло? Может, вспомнил, где дом с бомжами точно находится? — Мне нечего добавить! — Ладно-ладно, — примирительно воскликнул опер, — ты, главное успокойся, отдохни. А, если вдруг появится какая-нибудь информация, сразу звони мне! В любое время суток! С этими словами Малаш протянул мне свою визитку, после чего, сунув руки в карманы, пошел к выходу со двора. Ну вот. Теперь у меня полные карманы визиток. И все прямо хотят, чтобы я им позвонил. На двери моего дома висел приклеенный лист бумаги с печатью следственного отдела. Я со злостью оторвал его. На косяке и двери остались следы от клея с кусочками бумаги. Ну вот, подумал я, теперь еще отмывать придется. Я отпер дверь и зашел внутрь дома. Сразу же с лестницы ощутил, что что-то изменилось. Не понятно что. Я поднялся по лестнице, отпер квартиру и тут понял. Атмосфера дома. Такое чувство, что дом стал чужим. Я открыл дверь в квартиру и сразу понял почему. Его почти что изнасиловали. Пришли тут в своих сапогах, не разуваясь, наследили, все облазили без спроса, повытаскивали все, раскидали. Разрешение суда, видите ли, у них. Оставили после себя бардак, испачкали все вокруг какой-то сажей и ушли! Как ни в чем не бывало. Точно также и со мной поступили… Даже не извинились! Нет, это, конечно, понятно, что работа такая у людей, что без этого никак, но… Я уперся головой в стену и ласково постучал по ней ладонью. Мол, ничего-ничего, все пройдет, всё будет хорошо. Это у меня просто нервы. От бессилия, от отсутствия понимания, что делать. Надо взять себя в руки. Я разделся, прошел в зал. Думал меньше секунды и вытащил с полки пластинку Аквариума. Радио Африка. Не знаю, почему именно её, почувствовал какое-то общее настроение с ней. Какую-то надежду. Звуки чудной лиры. Выкрутил ручку громкости посильнее и принялся за дело. В первую очередь — в душ! Хлопайте в ладоши Остаток дня и вечер я провел в бытовых хлопотах. Это было очень эгоистично по отношению к Кате, но по-другому я не мог. Во-первых, я не знал, как ей помочь. А, во-вторых, чувствовал, что это единственный для меня вариант войти в нужное русло. Восстановить душевное равновесие. Я отдраил всю квартиру. Жутко проголодался. Приготовил поздний обед — ужин. Жареную картошку с луком. Открыл мамину банку с солеными огурцами. Допил остатки водки. Доел сало. Потом запустил стирку. Сходил в магазин, пополнил запасы еды в холодильнике. Купил еще бутылку водки, которую и выпил. Почти всю. Помню — луна в окне. Какой-то пар, пар. Потом сотня дурных снов. А потом утро. Проснулся я рано. В начале седьмого. Не знаю, может быть, это изолятор на меня так повлиял. Но, как известно, кто рано встает, тому Бог подает. Голова не болела, сознание было ясным. И было четкое понимание, с чего начать. Сегодня какое число? Уже 11 января. Что там Мариша говорила? 18 февраля им надо попасть в подвал… Что за бред! Ладно! О-кей. Допустим… Я залез в прикроватную тумбочку и, после непродолжительных поисков, извлек оттуда Катин блокнот. Обычный, с коричневой картонной обложкой и белыми листами. В нем она училась рисовать. Еще в тот самый вечер, когда мы разоблачали Маришу и ее подельников, она записала даты славянских праздников. Итак, что у нас тут? Есть! 18 февраля! Агафья Коровница. Поминальница. Вот так да! Я с удивлением посмотрел на другие даты. До Агафьи Коровницы были выписаны только 13 января — Васильев день или Овсень, канун Старого Нового года. Это через два дня. Потом 18 января — Крещенский сочельник. Так, пока все сходится! Получается, что это все-таки завязано на какой-то славянской мифологии! Но почему Мариша не упомянула про 13 и 18 января? Что она там сказала, — ночь с 6 на 7 января и еще 18 февраля? Тоже сильная дата. Я посмотрел в Интернете. По славянской традиции на Агафью Коровницу поминали отошедших в иной мир предков! Ага! А в ночь перед Рождеством — всякая нечисть шатается! И там, и там — Загробный мир! Ну ладно, а 13 и 18 января? Святки! То есть святые дни. И эти дни Марише не интересны! Ага, они же посвящены живым! Может быть, в этом как раз и разница? У меня даже озноб пробежал по спине. Мои самые страшные предположения, похоже, сбываются. Фанатики — идолопоклонники… Почитатели смерти и каких-то демонических ритуалов… Вполне возможно, особенно если учесть, что Мариша все время про какую-то жертву толковала. Подведем итог, значит, Мариша собирается 18 февраля в день поминовения предков провести какой-то безумный ритуал в моем подвале. Ритуал на целую неделю! Осталось найти ответы на три вопроса: что за ритуал, почему именно в моем подвале и зачем все эти заморочки с моим разрешением? И еще, как, блин, мне вытащить Катю из всего этого безумия? Я, словив кураж от первой разгадки, настроился также быстро разобраться и со всеми остальными загадками, как вдруг в дверь внезапно позвонили. Я вылез из кровати и прямо в трусах побрел вниз. За дверью оказался курьер. — Здрасте, — с безразличным добродушием сказал он, — вам доставка! — Здрасте, — ответил я, с удивлением и недоверием наблюдая, как он достает из рюкзака пакет и лист бумаги. — Пожалуйста. Распишитесь, — попросил он, протягивая мне этот конверт, а заодно и лист с ручкой. Я взял конверт — серый полиэтиленовый с лейблом какой-то логистической компании. В конверте прощупывалась небольшая прямоугольная коробка. В таких, обычно, продают телефоны. Засунув конверт под мышку, я расписался в получении и вернул лист и ручку курьеру. — Это всё? — осторожно поинтересовался я. — Да, доставка оплачена — ответил курьер, развернулся и деловитой походкой направился к выходу со двора. Странно, подумал я, закрывая дверь, кто бы мог послать мне эту бандероль? А вдруг это как-то связано с Катей. Я прямо на лестнице стал нетерпеливо открывать конверт. Точнее разрывать его. Можно, конечно, было дойти до кухни и взять ножницы, но, после предположения, что посылка могла быть как-то связана с Катей, медлить я не мог. В конверте и в самом деле оказалась коробка с телефоном — самым дешевым, кнопочным. Телефон был заряжен. Я его включил. Сим-карта тоже была в него уже вставлена. В контактах значился один единственный номер. Вот тебе, на! Понятно, что от меня ждут звонка по этому номеру. Я уже было собрался нажать кнопку вызова, как вдруг задумался. Кто там на другой стороне сети? Вдруг, не Катя. И не Мариша. И не эти ее приспешники. А ведь, вполне могло быть, что владельца номера я вообще еще не знаю. Только этого мне не хватало! После того, как я въехал в эту квартиру, моя жизнь больше напоминает реалити-шоу. Что ни день — сплошные квесты и викторины. Единственное светлое пятно — это Катя, и ту у меня отняли. Как будто сценарист каждый день придумывает на мою долю все новые странные испытания, а гости в студии с интересом наблюдают, как же я из очередной передряги выберусь. Только не слышно, как зрители хлопают в ладоши.