— По какой статье? — Сто пятая. — Ууу, — уважительно промычал мужик, — хорошо, что тут паханов[15] нет, а то б тебя зачуханили[16] уже. Ничего, я тебя уму-разуму научу. По интонации было видно, что он настроен доброжелательно. Назвался Саньком. Язык как помело. Начал учить меня всяким блатным премудростям, стращать зоной. — Эта камера тебе раем покажется в СИЗО. А на зоне вообще своя жизнь, — деловито заявил он, — лучше туда не попадать, если есть возможность. Не известно, кем там будешь, как масть[17] твоя ляжет. Можешь стать мужиком[18], а можешь — и петухом[19]. Так что, если есть возможность соскочить, ну там адвоката подмазать, следака или опера, лучше сейчас. Пока не поздно. После этих слов я и вспомнил дедка. Что он там говорил? Кого-то ко мне подсадят. Чтоб лишнего не болтал. Ага. Принял к сведению! К тому же осторожность и правда не помешает. В общем, я сделал вид, что не догадался, что Санек — подсаженный. Охотно отвечал на все его вопросы, и даже что-то сам рассказывал, но информацию скрупулезно фильтровал. Про обстоятельства задержания рассказал правду, а про исчезновение Кати — то же, что и следаку. Он воспринял все это без каких-либо эмоций. Плюсом в этой нашей игре было то, что у моего соседа оказался чай, сахар и самодельный бальбулятор[20], так что я напился сладкого чая и уснул с полным желудком. Песни вычерпывающих людей Утро началось с бодрого удара по двери резиновой палкой и крика: «Подъем!». Я открыл глаза с мучительным осознанием того, что действительно нахожусь в изоляторе временного содержания. Несмотря на прекрасный сон о доме, где все хорошо, и мы с Катей слушаем музыку. Санька в камере не было. Я снова остался один. Усевшись на кровать, я почесал затылок, силясь отыскать среди обрывков сновидения, воспоминание, как моего сокамерника просят на выход. И не нашел. Значит, он ушел по-тихому. Не обманул дедок. Точно стукачок. Подсадили ко мне шныря, чтобы выведал, как я Катю грохнул. Нет, я ее, конечно, не убивал… Жутко хотелось кушать. Саня ничего не оставил, ни чая, ни сахара. Я напялил тапки, дошел до бачка с водой и выпил сразу две кружки. Лучше не стало. Точнее стало, но совсем чуть-чуть. По опыту казарменной жизни я знал, что основа существования в замкнутом пространстве — порядок. Внутренний и внешний. По распорядку дня подъем здесь в шесть утра. Я взглянул в окно. Темно. Значит, разбудили вовремя. До завтрака у меня часа полтора. Вагон времени. Я быстренько сделал зарядку: отжался, поприседал, качнул пресс, выполнил несколько упражнений на растяжку. Потом заправил свою кровать. Меня еще в армейке научили дедушки, как быстро и правильно отбивать кантик на кровати. А пару раз сброшенная на пол постель, заметно повысила уровень усвоения материала. Здесь, к сожалению, нужных приспособлений не было, но это не помешало мне туго натянуть простынь, пододеяльник и одеяло, отчего моя постель почти что приобрела нужные прямоугольные формы. В таком состоянии в случае необходимости она не выдаст, что ты на ней до отбоя лежал. Если, конечно, шибко не елозить. В этом, как мне однажды в тайне поведал наш командир отделения, основная задача фанатично отбитых кантиков. Офицеры таким образом пытаются предостеречь солдат от безделья, а солдаты, вопреки всему, незаметно поваляться на кровати, когда туго натянутая постель более-менее сохраняет свою форму, даже если на ней вздремнуть полчасика. Ну и, к тому же, красиво — четкие линии отбитых и выправленных по ниточке кроватей. Армейская эстетика. Затем я разделся и прямо под краном кое-как вымылся. Благо была горячая вода и мыло. Затем быстренько прибрался в камере, еще разок отжался, почистил зубы, попил водички и сел у окна, в надежде составить план действий, когда меня отсюда выпустят. Заря уже осветила мир за окном. В голову почему-то ничего не лезло, только какой-то шум. Ужасно хотелось кушать. Я принялся прокручивать в голове вчерашний допрос и представлять, какие еще вопросы мог бы задать мне следователь и как бы я на них отвечал. Этим глупым занятием я убил время и дотянул до завтрака. В коридоре послышалась возня. Вскоре раздался лязг открывающегося запора дверной кормушки. — Соколов! — позвал меня неприятный голос с той стороны двери. — Я! — армейская реакция на свою фамилию. — Завтрак! — безразлично ответил голос. После этого, в кормушку мне протянули тарелку овсяной каши, вареное яйцо, краюху серого хлеба и стакан чая. Я кое-как перехватил все это в свои руки. Дверца кормушки тут же захлопнулась, и я поспешил к столу. Не ахти, конечно, какой завтрак, но я смел его за минуту. И эту соленую, почти остывшую овсяную кашу на молоке, которую никогда любил, и яйцо с почему-то посиневшим белком, и чай с отчетливым резким запахом водопровода, и серый хлеб, опостылевший мне еще в армейке. Принесли бы еще пару порций такого завтра, я бы их съел с неменьшим аппетитом. Помечтав о добавке, я пошел мыть посуду. — Кхе-кхе, — раздался у меня за спиной знакомый кашель. — Ух, — вздрогнул я от неожиданности. — Не по понятиям, — пробормотал старичок, неизвестно откуда появившийся и все также сидящий напротив моей кровати. Теперь в руках он крепко сжимал блестящую алюминиевую чашку с крепко заваренным чаем. — Не понял… Ты как здесь вообще… — Даже зенушная[21] шпана[22] так не делает, — не обращая на меня никакого внимания, продолжил дедуля, — похавал[23], суй в волчок[24] и живи дальше. Только свои клич[25] и коня[26] можешь помыть. — Чего? — По-свойски не ботаешь[27], ничего не разумеешь! — воскликнул дед и, обреченно покачав головой, аппетитно отхлебнул из чашки, — блатная музыка[28] — заслушаешься! Одно слово — Бруй[29]! — Дед, хорош мне голову морочить, — разозлился я, — чего тебе надо? Где Катя? — Остынь, — резко прохрипел дед, — где твоя бикса,[30] не знаю. Я вас на мопса не брал[31]. Я всегда на киче.[32] Просили, за тобой приглядеть, и все. Мигнуть кое-что. Чтоб ты лишнего не басил.[33] Больше ничего не знаю. Я посмотрел на него внимательно. А дед-то — тертый калач. Похоже, он прожженный уголовник. Его просто так не возьмёшь. Я оставил недомытую посуду в раковине, повернулся к нему и, не желая показывать слабину, строго спросил: — Так ты с Маришей или нет? — Нет, — спокойно ответил дедок, прихлебывая чаек, — я тутошний. Да ты не горюнься, скоро боль[34] кончится. — Да кто ты такой? — Я же тебе говорил… — Да, помню! Камеровой. Но как тебя зовут-то? Как ты вообще в камере оказался? И куда в прошлый раз пропал? — Звать меня Никто, а фамилия у меня — Никак[35]. Хочешь, зови Иваном[36]! А, вообще, меньше знаешь — крепче спишь. Кхе-кхе… — Ладно, — уже спокойнее ответил я, решив начать знакомство с начала. Для этого я прошел к своей кровати и сел напротив дедка, — допустим, ты мне помог. С подачи моего врага. Мариши. А сейчас тебе от меня чего надо? — Да так, шлифануть[37] тебя хочу немного. Нравишься ты мне. Хоть вор ворует, а фрайер пашет[38], — сказал дед почти добродушно, — Ладно. Пора мне. Ты, главное, дальше пуговку крути[39]. Тут внезапно лязгнула задвижка на глазке в камерной двери. Я повернулся на звук. Глазок сразу же закрылся. Дедка уже не было. Я огляделся — он снова бесследно исчез. Я заглянул под кровать. Никого! Я даже на мгновение подумал, что точно схожу с ума, но тут увидел на полу, там, где только что сидел дед, пару мутных темно-коричневых капель. Я нагнулся, тронул одну из них пальцем и принюхался. Чай! Значит, я не сошел с ума! Но от этого не легче! Куда, блин, этот дед подевался, и кто он вообще такой? Камеровой! Чушь какая-то. Я вскочил с кровати и стал осматривать пол и стены в надежде отыскать какой-то потайной ход, хотя здравый смысл мне подсказывал, что дедок чисто физически не смог бы за такое короткое время им воспользоваться. Не знаю, до чего довели бы мои поиски, но дверь в мою камеру внезапно открылась, и послышался голос: — Соколов! На выход! На следственные действия! Опять? Что еще? Да, скучать мне здесь не приходится. Я помню случай, когда моего кореша Ваньку Шилина впервые на сутки тормознули, он мне потом рассказывал, что это было самое страшное в его жизни. Сидеть одному запертым в камере, без возможности выйти. Это он, конечно, в армии не служил, но сейчас я даже поразмыслить над этими воспоминаниями Ванькиными не могу. Некогда. Повезли меня на судебную медицинскую экспертизу. С утра там уже была очередь. Хорошо, что задержанных принимают без очереди. Надо было только минут десять подождать, пока осмотр какой-то побитой барышни закончат. Следователь был уставший, раздраженный и молчаливый. Адвоката опять не было. Конвойный сменился. Также, как и водитель дежурного уазика. В дороге мы слушали уже не Цоя, а попсовое радио. Врач, крупный мужчина, еще более скучный, чем мой следователь, без особого интереса, очень быстро и профессионально меня осмотрел. Замерял гематому на виске. Нашел еще одну на локте правой руки. Наверное, я ее получил, когда упал от удара. Или, когда к Кате бросился. Не помню. Все повреждения врач скрупулезно зафиксировал на компьютере и велел мне одеваться. Потом следователь попросил доктора помочь срезать у меня ногти на руках. После небольшого препирательства на тему, почему это должен делать он, врач все-таки состриг мне ногти и протер пальцы спиртовым раствором. Следователь, грустно вздохнул, собрал мои ногти в два конверта — для правой и левой руки. Такая же участь ждала ватные тампоны, которыми врач протирал мне пальцы. После этого меня повезли в Следственный Комитет. Уже в кабинете следователь ознакомил меня с постановлениями о назначении судебной и биологической экспертизы. По результатам первой он хотел узнать, когда мне были причинены телесные повреждения, и могла ли их нанести девушка весом 50 килограмм и ростом 168 см. Вторая должна была выяснить, имеются ли у меня в подногтевом пространстве следы крови Екатерины. Я пожал плечами и подписал бумаги, написав в каждом документе в графе «Заявление», что Екатерина меня не била, и я не наносил ей никаких телесных повреждений, что, как мне показалось, еще больше расстроило следователя. Затем меня вернули в изолятор. Как раз к обеду. На этот раз камера была заполнена. Двое серьезных дядек лет под сорок играли за столом в шахматы. Молодой пацан стоял рядом и следил за игрой. Он единственный повернулся в мою сторону, когда лязгнула дверь, и я вступил на порог. Вспомнив, что мне вчера говорил Санек, я громко сказал: — Здравствуйте! Соколов Илья. Сто пятая. Игроки повернули ко мне головы, быстро оценивающе осмотрели меня, после чего тот, что справа сказал: — Заходи! — а потом, обращаясь к молодому пареньку нравоучительным тоном пояснил. — Видишь, как надо! Я сделал пару шагов к своей кровати и тут заметил, что на ней лежит полотенце. Я остановился, не зная, как точно реагировать. Что-то Санек вчера про это говорил. Какой-то конфликт может возникнуть, если заявят претензию на мое спальное место. Но детали у меня из головы вылетели. Слишком много информации. — Конь, это же Илюхина шконка! — сказал между делом арестант справа. — А! — воскликнул арестант слева. — Я тут случайно положил. Он довольно проворно, но в то же время с достоинством, вскочил с места, забрал полотенце и положил его на второй ярус. После чего прошел мимо меня к туалету. Я не спеша разделся, прошел и сел на свою кровать. В общем, потом ничего интересного не было. Разве что обед и ужин. Тоже не высокого кулинарного качества и не слишком много, но вполне съедобно и вкусно. Остаток дня прошел в разговорах. Как я понял, меня вписывали. Я, помня Санькины наставления, рассказал все правдиво, но, как наказывал дед-камеровой, не до конца. Из сидельцев один, тот, что был справа — Кузьма, был из блатных, а конь, тоже уже сидевший раньше, у него на подхвате. Их, как и меня, задержали вчера за какую-то кражу или грабеж. И теперь они ждали, что их переведут в СИЗО. Молодого же задержали этой ночью за наркотики. Он в первый раз оказался в заключении и очень быстро попал под влияние Кузьмы и Коня, которые прозвали его Малышом и тут же начали эксплуатировать, заставляли заварить чай, что-нибудь принести, подать. В общем, начали потихоньку играть с ним в тюрьму. Со мной же обходились нейтрально. Даже когда я сказал, что никого не убивал. На это Конь невесело ухмыльнулся и заявил, что здесь все невиновны, а Кузьма сказал, что, скорее всего, меня завтра отпустят, если, конечно, все, что я говорю, правда. Еще мы играли в шахматы. Я сразу сказал, что у меня ничего нет. Поэтому играли просто так. Конь сыграл со мной только первую игру и, когда стало понятно, что я лучше, уступил место более авторитетному Кузьме. Кузьма играл очень хорошо, но я пару раз его все-таки обыграл. Это его здорово раззадорило. Наверное, поэтому он во всю угощал меня чаем. Крепким и горьким.