Голос уже другой, с кавказским акцентом гремел, грохотал внутри, не дожидаясь. Квасницкий, никогда раньше не видевший и не слышавший этого человека, с трепетом узнал его. Узнал и онемел. «Сам Берия!» — прожгла мозг мысль, и кровь ударила в голову. Это был он! Акцент, мягкое произношение с растяжкой, словно крадучись, привычка говорить и почти не слушать ответа, обрывать речь там, где и ждать не думаешь. — …нехорошим он оказался человеком, Яков, — звучало в трубке. — Это не человек, не министр, это падаль! Спасибо тебе, ты меня предупреждал. Но тогда ему поверил, сам знаешь, не я. — Спасибо вам, Лавр-рентий Павлович, — кричал Шнейдер. — Спасибо, что вер-рили мне и что сейчас позвонили. Квасницкий с ужасом понял, что продолжает ещё держать в руках злосчастную трубку, но положить её или шелохнуться боялся. А голос гремел: — Доносчиком оказалась эта сволочь. Но как удалось ему втереться в доверие нашего мудрого Иосифа Виссарионовича? Ничего. Предатель ответил за это вдвойне. Он у меня поползает за решёткой! — Значит, Абакумова Р-рюмин оговор-рил? — Оговорил, дорогой, конечно, оговорил. Но не будем спешить. Абакумову тоже есть за что ответить перед Иосифом Виссарионовичем. Он тоже получит сполна. А эту подлую собаку я пока отстранил от должности. Пусть полижет нам сапоги день, два. Поэтому приезжай, дорогой. Ты мне очень нужен здесь, Яков. — У меня тут… — Заканчивай. Будешь вести дело этого негодяя Рюмина, а с местными вредителями разберётся и твой помощник. — Я вас понял, Лавр-рентий Павлович! — Рад буду видеть тебя живым и здоровым в Москве. Поспешай, дорогой! И трубку повесили. Там. Спустя две-три секунды положили её и в соседнем кабинете, Квасницкий, весь дрожа, обеими руками возложил и свою на рычажки. Отскочил от стола, словно ужаленный и застыл, прислушиваясь; дверь мирно покоилась на месте. XVI Чуть засветлело, в окошко стукнули. Резко. Громко. И тревожно забарабанили, заторопились. Минин дёрнулся сначала, но сдержался, голову приподнял, прислушался. Он и глаз не сомкнул всю ночь, не раздеваясь; в гимнастёрке, перетянутой портупеей, при кобуре, в галифе и сапогах — так и пролежал на нераскрытой кровати, закинув руки за голову. Всё думал. Из угла с сундука доносился храп Жмотова. — Прохор! — позвал тихо Минин. Тот не шелохнулся. — Прохор! Пришли, похоже! — громче крикнул Минин, не вставая. — А! Что? — вскочил тот, озираясь по сторонам, взбалмошно водя ручищами, постанывая и почёсываясь. — Ну и лежбище ты мне подсудобил, Степаныч! Медведю и тому не заснуть. — Я слышал, как ты бодрствовал. — Что случилось-то? — Стучат. — А? — Пришли, говорю. Только не понимаю я что-то. Если тебя менять, то уж больно поздно. Вчерась так их и не дождались. А вот если за мной явились, то тогда в самый раз. Обычно мы тоже таким макаром их брали. — Кого их, Степаныч? — Известно. Шпионов. Смерш другими не занимался. Тёпленьких, пока спят. — Опять ты за своё, Степаныч… Вчера все уши прожужжал. — Иди. Открывай. А то волноваться начнут. — Да нет там никого, — глянул в окошко Жмотов. — Причудилось тебе. — Они у дверей уже. Беги, чтобы не выломали. Жмотов, стуча сапогами, задевая углы, пошёл, ругаясь под нос. Загремел вёдрами в прихожке, видно, налетел спросонья, хлопнул за собой малой дверью. Стало тише. Минин кошкой спрыгнул с кровати, выхватил пистолет из кобуры и сунул под ремень за спину, скрутил в скатку одеяло и приложил его к подушке, накрыв простынёй. Оценил своё изделие, оглядев, развернулся и стремительно рванулся в угол к сундуку, где Жмотов ночевал. Проделано всё это было легко и умело, темнота скрыла его упругое тело. За дверью последний раз громыхнуло, и послышались голоса. Разговаривали двое, недолго. Гость, а за ним Жмотов, подталкивая друг друга, неловко втиснулись в комнату, осторожно открыв дверь. Гость с вытянутой рукой сделал шаг к кровати, присмотрелся, щёлкнул предохранителем пистолета. — Артём Степанович, — позвал. — Да я тебе говорю, не спит он, — поддавливал сзади Жмотов, возмущаясь. — Только что разговаривали. — Капитан Минин! — крикнул тот, уже вполне узнаваемый с пистолетом, и откинул простыню с кровати. — А тут нет никого! — Стоять, как стоишь! — толкнул стволом пистолета в спину Квасницкого Минин, внезапно выскочив из своего угла. — И ты не дёргайся, Прохор. А то не посмотрю, что дружки-товарищи, обоих на тот свет отправлю. В одно мгновение он выхватил оружие из рук онемевшего лейтенанта, подтолкнул его лицом к стене и заорал на Жмотова. — И ты, Прохор, давай свою пушку! Неча баловаться! А то с перепугу пальбу откроете. Народ разбулгачите. Давай, давай! И сам, изловчившись, вытащил пистолет из кобуры Жмотова, пока тот с поднятыми вверх руками таращил на него глазища. — Теперь сюда двигайся, к стеночке носом. К дружку своему, — Минин подтолкнул и второго лейтенанта к той же стене, подальше от окошек. — Тут вам удобнее будет рядышком. В окно сдуру не сиганёте. И мне спокойнее. — Вы что себе позволяете, капитан Минин? — наконец заговорил пришедший в себя Квасницкий. — Вам отвечать придётся за свои выкрутасы! — Отвечу! — буркнул тот, освобождая пистолеты от обойм и аккуратно пряча их себе в карман. — Степаныч! С утра да такие шуточки!.. Не проспался, что ли? — обиженно забасил Жмотов. — Я не проспался? Я, дорогие ребятки, всю ночь грезил, ни минутки не прикорнул. Всё голову ломал, чем я перед вами провинился. — Нам самим знать не велено, — озирался на оперуполномоченного Квасницкий. — Мы сами люди маленькие. — Вы люди маленькие, я — букашка, а кто же всем вертит? Тестёк твой несостоявшийся, Игорёк? Лев Исаевич? Не может простить мне полковник Ахапкин, что ослушался я его? Что, как Савелий Подымайко, слово ему против сказал? Что за мальчишек бестолковых заступился?.. А тех ни за что ни про что в контру превращают. Вместо настоящих-то врагов!.. Или пересажали всех настоящих? За мелюзгу принялись! Квасницкий подавленно молчал. — Что? Совесть появилась? — Я случайно здесь… — Давай, давай. Я привык. Вешайте мне лапшу на уши. — Я за Львом Исаевичем послан был. А его дома не оказалось. — Ну и что? Толкуй, толкуй, раз заикнулся. Не боись. Меня, если придётся, об этом всё равно спрашивать не станут. Я так чую, меня сразу к стенке — и в расход. — Ахапкин сбежал, — обречённо поник головой Квасницкий. — Вот те раз! Час от часа не легче! — Минин опустился на табуретку, Жмотов затряс приятеля, схватив в охапку: — Ты чего плетёшь! Как сбежал? Игорёк? — Наталья дала понять, что отец тайком укатил в Сталинград. С жалобой на проверяющих. — Да что же такое творится! — схватился в отчаянии за голову Жмотов и присел прямо на пол, ноги его не держали. — А вас утром заберут, — зыркнул Квасницкий на Минина. — А сейчас не утро? — Они меня ждут с Ахапкиным. Вот, к Прохору заглянул, думал предупредить. — Считай, предупредил. — А мне Наталье не верится, — продолжал Квасницкий, которого будто прорвало. — Слукавил ей отец. Ахапкину в Сталинграде делать нечего. Его там враз закроют по их команде, лишь добраться успеет. Он в Москву рванул. Наверх задумал прорваться. — Куда наверх? — У него есть. Я знаю. — Понятно, — Минин пистолет перед собой на стол положил, уставился на него тяжёлым взглядом, задумался. — У Льва Исаевича значит, есть защита… — У него приятель в министерстве. Зам авторитетный.