— Это конечно, — поджал губы Минин. — А меня, значит, утром придут забирать… — Так было сказано, — шмыгнул носом, как нашкодивший мальчишка, Квасницкий. — Ну давай рассказывай ещё, — поморщился Минин и окинул лейтенанта жёстким пронзительным взглядом. — Выкладывай, что знаешь. — Больше ничего. — С пацанвой-то что сделали? — С бандой Лазарева? — Вот даже как… С бандой! — А вам Прохор ничего не говорил? — Квасницкий скосил глаза на Жмотова, тот только голову опустил, крякнул. Минин терпеливо дожидался продолжения. — Я не хотел тебя лишний раз волновать, Степаныч, — Жмотов сжался в комок. — С твоим приступом тем… — Их арестовали! — выпалил Квасницкий одним духом. — В тот же день, как приехали проверяющие. Шнейдер крик поднял, едва успел ему Ахапкин доложить. По пятьдесят восьмой и закатали. Дело уже в суде. — А! — выругался Жмотов. — О чём мы долдоним? При чём эта шпана? Пошли они все!.. Мне на них с горы кавказской!.. — Вот так значит… — Минин не прерывал, с тоской к окну отвернулся. Там заметно посветлело. Солнце ещё не показалось, да и вряд ли оно собиралось вообще в этот день порадовать своим присутствием. Мрачные тучи зависали с севера. Свинцом надвигались они на землю и людей. — Ещё чего скажешь? — зябко передёрнул плечами Минин. — Да что я на допросе?! — выкрикнул в полуистерике Квасницкий. — Значит, полковник Ахапкин удрал? — подпёр щёку рукой Минин и замолчал надолго, забыв про обоих, будто их вовсе рядом не было. Квасницкий и Жмотов виновато переглянулись, стараясь не беспокоить, к столу присели, едва дышали, только бы не нарушить тишину, жались рядышком, ждали. — А чему ж другому быть? — будто очнулся оперуполномоченный. — Им и ехать есть куда и у кого искать защиты. А мы что? У нас, ребятушки, только честь. А раз так, то будет у меня к вам одна просьба. — Оружие-то верни, Степаныч, — загудел сбоку в ухо Жмотов. — Табельное… Сам знаешь, трибунал. — Верну. Всему своё время. — Меня ждут давно. Как бы поиски не организовали, — заканючил и Квасницкий. — Хуже обернётся. — Хуже уже некуда, — резко поднялся на ноги Минин, всем своим видом показывая, что он принял решение и ничего его не сможет остановить. — Под самые гланды, как говорил Михеич, с вилкой подсунулись. Так и подохнешь позорной смертью, ребятки, а надо ли это нашему мужику? Даже осуждённым на смерть дают время для последнего желания. А у меня его… — он ткнул Квасницкого в бок, — ты сам говорил, маловато… Так, Игорь Николаевич? Лейтенант угрюмо молчал. — А вам опасаться нечего. Оружие ваше у меня, так что, если мурыжить мозги станут, отвечать вам есть чего: в заложники я вас взял и весь сказ. — Степаныч… — поморщился Жмотов. — Ну что ты опять задумал? — Слушайте меня, товарищи офицеры, — повысил голос Минин. — Много времени это не займёт. Я вот сейчас птице моей клетку почищу, покормлю её, напою, а то когда теперь свидимся?.. Тебе, Прохор, её поручаю. Обещай, что птицу заберёшь и до моего возвращения хранить станешь. — Ну, право, Степаныч… — Отказываешься? — Ну заберу. — Вот и спасибо, — хлопнул Жмотова по плечу Минин. — Покурите пока, ребятки, я недолго. А уж после прогуляемся. И оперуполномоченный подсел к клетке с попугаем, открыл её, выпустил птицу на волю, принялся очищать замусоренное жилище. Попугай, поорав, сделал несколько кругов по комнате, взбалмошно хлопая крыльями, врезался в стекло одного из окошек, но скоро оправился, смолк, а, пообвыкнув, улучил момент, взлетел с подоконника и примостился не без удовольствия на плече хозяина. Тот так и сяк головой закачал, пытаясь его спугнуть, но попугай, словно уговаривая, прильнул к его уху и зацокал ласково и совсем по-родственному. — Я тут его вчерась за один день целоваться научил, — похвастался Минин. — И пить он у меня стал прямо изо рта. Умная птица. Понимает с полуслова. Жмотов, дымя папироской у форточки, кисло хмыкнул. Квасницкий кончиками пальцев, не переставая, выбивал сумасшедший марш на крышке стола. — Чего прижухались? — усмехнулся Минин. — Я уже заканчиваю. После того как он принял решение, его было не узнать, словно тяжкая ноша свалилась с его плеч, он легко двигался, улыбался и, не переставая, болтал с птицей. Ловко вытащив деревянное днище из клетки, он соскоблил с него мусор, окунул в ведро, и вот уже оно заблестело первозданной чистотой. — Вот так! — восторгался уборщик и подмигнул попугаю. — Надолго запомнишь этот день. Савелий Подымайко тебя не баловал. Ишь, сколько грязи накопилось! И вдруг Минин замер, так и не опуская вытянутую с деревянным донышком руку. Что-то его очень заинтересовало в бесхитростной безделушке. — А не кажется ли вам, ребятки, — тихо произнёс он, обернувшись к тусклым приятелям, — что штучка сия не из простых? — Заканчивали бы уж вы, Артём Степанович, — заныл опять Квасницкий, но Жмотов заинтересовался, подскочил к капитану, перехватил у него диковину, завертел в руках. — Тут второе дно! — заорал он, поковыряв для верности пальцем. — Знамо дело, — отобрал оперуполномоченный у него донышко и, поколдовав над ним, извлёк на белый свет лист бумаги, сложенный в несколько раз. — Записка! И больше ничего. — Наших времён, — впился глазами в бумагу Жмотов. — Чья клетка? — Погоди, погоди, — покачал головой Минин. — А ведь эта записка мне что-то напоминает. Бумага, кажется, одна и та же. Есть у меня одна, на эту похожая. И он вытащил из нагрудного кармана точно такой лист в клеточку: — Савелия Михеича записка. Предсмертная. Со стишком, чтоб о птице я заботился. — Оба письма он написал, — опередил Жмотов оперуполномоченного. — Одно для всех, а второе здесь припрятал. А вы его искали с Баклеем! — Искал, — начал разворачивать листок Минин, заметно переменившись в лице. — Я всё время верил, что Михеич так просто не уйдёт из жизни. Он должен был свой след оставить. — Вот, оказывается, зачем вы в ту ночь примчались туда, нас выпроводив? — не сдержался Квасницкий. — А ты уследил? — дёрнулся Минин. — Я случайно вас заметил в трамвае. В фуфайке бродяги, в кепке шпанской. Законспирировались вы тогда не на шутку. — А ты, значит, уже тогда за мной шпионил? — Сами виноваты. В одиночку! Всё втихаря! — А если бы этим проверяющим досталось письмо? Лучше было бы? — Да вы прочтите сначала, может, там и нет ничего особенного, а мы собачимся. Минин зло покосился на лейтенанта, с развёрнутым листом к окну подступился. Жмотов попытался было сунуться к нему, но тот остановил его властным жестом руки: — Неча лезть! Михеич тайных писем никогда не писал, а раз случилось такое, не для твоих оно глаз. Что можно было такого написать на маленьком листке из школьной тетрадки? Многого не изобразить, да и издалека заметили оба лейтенанта, что буквы были большими, раскатывались размашистой рукой по всему листу. Но читал Минин долго и, уже прочитав несколько раз одно и то же, задумался глубоко и мрачно, опять забыв про всё на свете. А когда пришёл в себя, очнувшись от мучивших мыслей, чиркнул спичками и поджёг лист. — Степаныч! — вскрикнули оба в ужасе. — Мне письмо, — коротко и безжалостно сказал оперуполномоченный. — Не для чужих. Жаль, в первой его записке я не разобрался. Долго эту искать пришлось. Спасибо Провокатору, выручил. Попугай живо дёрнулся на кличку, косо глянул на Минина, прокричал в ответ. — А теперь пошли, — засобирался Минин. Заманил птицу в клетку, налил воды, оглядел комнату, в углы поклонился и шагнул к двери: — Запирай, Прохор. Забирай ключи. XVII По пустынным улочкам — одни кошки да собаки, шли они недолго. Минин — впереди, поторапливая, оба — за ним, едва поспевая. — Куда, Степаныч? Ты что опять удумал? — начал задыхаться Жмотов. — Веселей, парень! — подморгнул ему Минин. — Давай догоняй калеку. И хрустнул протезом, видно, специально, чтобы подогреть сумрачных приятелей. — Вы, инвалиды, — народ непредсказуемый.