Матков между тем подтащил мешок к берегу. Теперь уже вполне различимые небольшие размеры мешка подсказывали: разместить всего взрослого человека в нём нельзя. — Влипли, — нахмурился и Кузякин. — По самое не хочу. Хорошо, хоть голова, опознать жертву легче. Ищи теперь остатки… V Без них было тошно, а понаехали, и совсем невтерпёж. Большое начальство всё норовит увидеть своими глазами, подсказать, советы дать, от которых никакого толка, окромя мороки, но это — «ценные указания». Кузякин молился, чтобы не заявился сам Аргазцев, прокурор области враз раздал бы каждому: и виновным, и просто, кто под руку подвернулся. А милиционерам не повезло: прикатил сам комиссар, с час воспитывал и корил, вскрыл недостатки и прорехи в профилактике. — А отчего… отчего же ещё такое может быть? — только не выматерился он в сердцах на вытянувшегося начальника райотдела милиции и укатил. Начальник тоже помчался за ним следом, насовав «цу» операм. Те покряхтели за компанию с Семёнычем и шасть по своим участкам: слава богу, у них никто не всплыл… Стало поспокойнее. — Ну? — повернулся Кузякин к оперу. — Уцелел, Семёныч? — Пронесло, — скривился тот, глядя на мешок так никем и не тронутый. — Но вечером снова начнётся. В конторе уже… Не отыщем к тому времени концов, худо мне будет. Найти на дне реки в тот день больше ничего не удалось, как ни старался, ни нырял до синевы доброволец Сашок. Пробовал подсобить Фёдорыч, но только стянул тельник, зачернел, закраснел рубцами да зазубринами, ещё с войны кожу не покинувшими, Кузякин на него руками замахал: — Уйди с глаз, не пугай народ. А пугать-то уж и некого, разбежались все, вечерело заметно, и времени уйма ушла на все эти страшилки. VI Авторитетный щипач вор-коротышка Шурик Игрунчик, в миру — Александр Игумнов, постоянно оглядывался, крутясь, как волчок, хмыкал, толкал то и дело плечиком сутулого флегматичного дружка своего, байданщика Жорика Тёртого, с которым судьба неспокойная в «аквариуме» париться приводила, шептал, сплёвывая шелуху семечек: — Глянь, Жорик! Заметь! — Игрунчика так и вело, так и заедало. — И там соседи своей очереди дожидаются! — он мигнул себе за спину. — С краёв у забора, секёшь? Я Блоху срисовал с Эллинга! И вон, поодаль Лом со своими с Селений. — Лом? Откуда ему быть? Он ещё парится. Ты чего пургу метёшь? — Выходит, отбарабанил. — Академик травил, что на нарах загорает Лом, конторка[5] за ним не одна… — Лопни мои зенки! Глянь! — Буду я крутиться. — Глянь! Вон Боксёр ещё гонит толпу наших. И девахи с ними. Сплошь биксы и десантницы. Это что же за балаган? — Точно, — не сдержавшись, осторожненько повёл вокруг себя глазками и Тёртый. — Выходит, наш лягаш, как обещал, сюда на жмурика потараниться всю ельню[6] согнал. — Кого же тогда замочили? — аж подпрыгнул Игрунчик. — Небось знатный пиджачок! Не слыхал, что братва гудит? — Про мазурика-то? — Ты прямо, грач какой-то, Тёртый! — сплюнул возмущённый Игумнов. — О чём кумекаешь? Проснись! — Мне чего кумекать? — пожал плечами Тернов. — Меня квартальный наш, Фёдорыч, отловил. И сюда дуть велел. Сказал, что опознать надо жмурика. А кто таков? Откуда? У него разве дознаешься? Макитру только и нашли. Всплыла в мешке на речке. — Сходняк прямо устроили! — сплюнул Игрунчик. — Что творят! Как что, за нас берутся. Моду взяли кучеров за помощников держать… Так и ссучиться недолго! — Меня не застрючат, — хмуро буркнул Тёртый. — Я наседок за версту чую. Сзади попытался протиснуться к дверям морга, прижимая приятелей к забору, нагловатый крепыш в броской отымалке[7]. — Браток, позволь, мне в обрез, — дыхнув тяжело на Игрунчика перегаром, процедил он сквозь зубы, не подымая головы. — Слышишь, шкет? — обозлился Игрунчик, не двигаясь с места. — Все в ту дверь. И всем невмочь. Я вот пописал бы, а терплю. — На свиданьице к покойничку спешишь, корешок? Мы впереди на очереди, — Тёртый пододвинулся к товарищу, совсем перегораживая дорогу нахалу. — Погодь немного. И быть бы неминуемому скандалу или конфликту какому, но наглый в пёстрой расписухе[8] и фартовом кителе отымалку свою вежливенько так приподнял над бровками белёсыми, будто приветствуя с запозданием и Тёртого, и Игрунчика, осклабился вставным рядом жёлтых железок и полез обнимать обоих. — Вот встреча, так встреча! Где б ещё? — вылупил глаза Игрунчик, ошалев. — Братан! Лёвик! Чтоб мне сдохнуть, не узнал… Долго жить будешь! — Я, дорогой, — порадовался и тот в отымалке уже в объятиях Игрунчика. — Не узнал меня? Неужели так изменился? — Да откуда ж? Какими судьбами? Ты же за морями, за лесами?.. — Всё! Под чистую, — развёл руки тот, наконец высвободившись. — И тебя, значит, сюда? — Угу. — Ущучили? — Тихо! — резанул из-под отымалки ножичками глаз Лёвик. — Наседок вокруг! — Да теперь уже что, — Игрунчик любовно поглаживал приятеля по костюмчику. — Раз всех согнали… Беспредел лягавые творят… Не впервой. — Что колокола льёт народ? — сощурился на Игрунчика Лёвик, не дослушав. — Бабу грохнули какую-то, — подсунулся к уху приятеля Игумнов. — А мне, значит, смолчал, гад! — озлобился Тёртый на дружка. — На понт брал? — А ты спросил? — огрызнулся тот, как ни в чём не бывало, и снова обласкал взглядом Лёвика. — Как есть бабу. — Из ваших? — Кто знает. — Среди моих марух тихо. Все задрыги по себе. — Вроде разрубили на две половинки. Та, что с башкой, и всплыла. — Пустая. Что ей не всплыть, — сплюнул Лёвик. — Ага! — прыснул Игрунчик. — Не унываешь ты, братан. Люблю… — Или ведьма, — оборвал тот его. — Что? — Не тонет же. — Гони пургу… — смутился Игрунчик. — Ведьма! — сверкнул глазами Лёвик. — Не будет голова одна плавать! Не всплывает никогда. — Вы ещё сатану сюда приплетите! — хмыкнул Тёртый, прислушиваясь к их разговору. — Умники. Башка не всплывает, там кости одни. Пухнуть нечему. — Ну? — не понял Игрунчик. — Вот тебе и ну. — Нам от этого не легче, — морщился Лёвик, не обращая внимания на рассудительного Тернова. — Теперь держись, братва. Чистка среди наших начнётся. — Чистка-зачистка, — сквасился Игрунчик. — Впервой, что ли? — Уносить когти надо, — Лёвик поглубже надвинул отымалку на глаза. — Под одну гребёнку станут закрывать. Пока не отыщут. — И чего ж? — погрустнел Игрунчик. — Ты вот что, — кивнул ему Лёвик и подозрительно скосился на Тёртого. — Да свой он, — облизал губы от шелухи Игрунчик, — наш братан, с Криуши.