Как же быть тогда с заповедью Божьей: не желай и не причиняй ближнему своему того, чего себе не желаешь? II О природе преступности ломал голову ещё Макиавелли. Бекариа туда же. В древности людям неравнодушным, искателям, до всего было дело, пытались во всём разобраться. Поэтому, как алхимики искали заветный камень, образующий золото, так учёные бились над причиной пороков, ведь душа Божья изначально чиста. Не укладываются в сознании глупости, которыми на сей счёт пичкали нас, современников, в учебных заведениях. Маркс надолго заказал видеть все истоки криминала только в социальных язвах общества. И тем на время закрыл проблему. Но твёрдолобые поумнели, а любопытные докопались, что дело-то упирается в другое. Конечно, больше половины преступлений — плод упорного законотворчества власти и государства, защищающих себя от посягательств. Это искусственная преступность. А убийства и корысть? Болезнь ли это особая самого организма или специальные биотоки, гены и наследственность, наконец? Тогда, может быть, и проще. Тогда есть эффективное средство — собрать всех таких поражённых, прокажённых этой язвой и… Собственно, так и практикуется во всём мире, изолируя преступников в лагерях и тюрьмах. Но проблеме-то нет конца! Как нет решения… Значит, не эффективен этот инструмент, а лишь обман, отмашка от проблемы?.. Не берусь обобщать и делать выводы. Решайте каждый сам. Я хочу о другом рассказать. Мои дети выросли, выросли и внуки. Я много пожил и повидал многое. На собственной шкуре испытал войну. Смерть, что называется, видел. Мы тоже убивали. На войне льётся кровь не по книжкам и не по-киношному. Там всё всамделишное. Мы убивали на войне, но не жаждали крови, не глумились, не издевались. Смерть не доставляла нам удовольствия. Она висела и над нами. Был враг, поднявший оружие на меня, моих детей, мать, отца, любимую. Он убил бы их, не опереди его я. Я оказался удачливее и сильнее. Мне помогли те, кто был за моей спиной, кто в меня верил: моя земля, мой дом, в который очень хотелось возвратиться. Мне помог Бог, хотя врать не стану, не знаю — веровал ли я уже. И теперь, когда я гляжу, как рекой льётся кровь на киноэкранах, какие «ужастики», «вампиры», «терминаторы» и садисты обрушиваются на сознание детей, я задумываюсь — откуда эта страшная болезнь? Какова её природа? Кому выгодно калечить человечество, ведь дети — наше будущее? Неужели жадность так замстила глаза и сердца извергам от кинобизнеса, а режиссёры сплошь шизофреники и уроды? А может, это те самые?.. Заражённые Той болезнью! Так чего же мы, здоровые и всё понимающие, ждём и сомневаемся? Пока нас, слава богу, ещё большинство! Или уже поздно?.. Историю свою я расскажу. А вам судить, что может быть, если мы не будем Им сопротивляться. Помнится, начинался тот очерк так: «В конце сентября 1962 года в речном протоке, рассекающем Трусовский район, женщина, полоскавшая бельё, приметила плавающий мешок…» Продолжу и я в том же духе… III Дарья побелела и обмерла, сама свалилась бы в воду, если бы подбежавшая соседка Пелагея Сидоровна не успела её подхватить да с мостков на берег вывести. А в воде-то точно, труп был. Мешок развязался сам или по-другому как обернулось, видно было, что торчали оттуда половина головы и волос краешек. Голова в мешке-то том к стиральщицам сама подплыла. И как её Дарья раньше не приметила? Пелагея Сидоровна тоже вопила почём зря, пока не одёрнула её другая баба, незнакомая совсем, с других мостков подбежавшая на крики. Но не одни они уже здесь были. Толпа успела сбежаться, и все в основном бабы. Кто-то сообразил в милицию послать мальчонку подвернувшегося, и вскоре те в синих фуражках прилетели на мотоцикле с коляской. И участковый Фёдорыч всем известный, и другие — посолиднее и поважней. Бабы разбегаться стали потихоньку, расходиться, да не тут-то было: Фёдорыч всех поимённо знает, сразу предупредил — пока сам с каждой ни переговорит, ни шагу. Больше всех, понятно, отдуваться Дарье да Пелагее, но им деваться некуда, с них и началось… Только знали они всего ничего. Стирали бельё на речке, а тут мешок этот. Раздуло труп-то, вот он и поплыл, а то как ещё они бы его заметили?.. Приехали из прокуратуры серьёзные шишки, а там и санитарная машина зачем-то. Полезли за мешком. К этому времени весть о страшной находке облетела посёлок. IV — Семёныч, ты там осторожно, — подсказывал с берега криминалист Кузякин старшему оперу Сизову, подбиравшемуся к мешку в высоких резиновых сапогах, — сам не затони. А то мне и тебя ещё придётся спасать. — Ты с шутками повременил бы, — остановился, пройдя полпути, опер. — Я другого опасаюсь. Полезу я сейчас туда, а вдруг на дне ещё чего хоронится? Я дно всё переворошу, а потом что делать будем? — Что там может быть? — Сам знаешь, Иван Владимирович, что с трупом бросают. И топор, и ещё чего. Да мало ли… — Мешок-то приплыл! — А ты видел? — А течение? — А что течение? Раздуло труп, вот мешок и всплыл. А остальное там, на дне. — Что же предлагаешь? — Лодку надо. Мешок в лодку аккуратненько затащить, а потом дно проборонить, как граблями огород. — Руками можно, там мелко. — Мелко не мелко, а мне с головой будет. Нырять боюсь, холодно. — Я нырну! — выскочил вдруг из толпы спортивный паренёк лет двадцати пяти в тёмной лёгкой куртке с закатанными по локоть рукавами. — Стой! Ты ж у нас понятой? — Понятой. А чего скучать-то? Я и зимой купаюсь. Мне понырять — раз плюнуть. — А что, Иван Владимирович? — улыбнулся понятому опер. — Понятой по закону помогать должен при осмотре и, так сказать, фиксировать… — Верно. И лодки не надо, — согласился Кузякин и скомандовал парню: — Раздевайся, доброволец. Ты кто по профессии-то? — Шофёр. Щебёнку вожу, меня Фёдорыч, участковый, знает. Мимо проезжал, Казимир Фёдорович помочь попросил. — Ну давай, молодец, выручай нас, — засуетился с фотоаппаратом Кузякин. — Я сейчас пощёлкаю, панорамку сделаю и крупным планом мешок возьму, пока он на месте, а как команду подам, ты его аккурат на берег и волоки. — Я понял, — скинув с себя всё до трусов, полез в воду смельчак. — Как звать-то, боец? — Сашок, — улыбнулся тот. — Матков он, — подбодрил и опер. — Не боишься? — Мёртвых? — спортсмен повёл плечом, фигурой его залюбовались не разбежавшиеся ещё бабы. — Я и живых-то… — Не замёрзнет? — взвизгнули в толпе. — Он горячий, — крикнув прыснувшим бабам, засмеялся опер. — Кончай инструктаж, Владимирыч, парень, вишь, в бой рвётся. Мешок оказался не прост. Только тронул его Сашок, тот сам весь и всплыл. Как ни смел был доброволец, а вздрогнул и отпрянул на шаг-другой от ожившего мешка. И было отчего: голова из мешка высунулась! Да и не голова вовсе, а то, что от неё осталось. Лучше б такого век не видать! — Женщина здесь! — быстрее других очухался и крикнул сдавленным голосом Сашок. — Баба! Баба в мешке! — понеслись вопли по берегу. — Что же это делается, люди? Голова мертвячья! — Тащи его! Тащи! — замахал руками помощнику Кузякин. — Чего застыл? Неча народ баламутить. — Давай, Сашок, — подбодрил шофёра опер. — Не дёргай только. Плавненько его, за мешковину бери. А сам повернул бледное лицо к криминалисту: — Расчленёнка, Владимирыч. Так и думал, мать её! Вот свалилось на мою голову! — А что ещё? Что ещё могло быть, — поджал губы Кузякин. — Невооружённым глазом видно… Я тебя жалел… Подозрительно только. — Чего подозрительно? — Мешок-то на плаву! — Думаешь, не всё в нём? — Маловат… — Не пугай и так голова кругом пошла…