— По деликатному вопросу… — запнулся Веников. — Давно ещё. Так, мелочь. И замолк, заметив, как вытянулось лицо лейтенанта, тот вроде даже сплюнуть хотел: — Вот, значит, кто нас на уши поднял… И очками на Веникова стрельнул, стёклами блеснув, фонарик достал и над трупом наклонился. — Капитан Минин! — выпалил, совсем вспомнив, участковый. — Вот даже как, — поджал губы лейтенант и крикнул наверх, головы не поднимая. — Слышали, товарищ подполковник? — Вы глядите повнимательней! — поморщился старший. — Копаетесь долго. — Я что, — поднял тот брови, — глазастая у нас милиция. Веникова что-то зазнобило: всю ночь на ногах, а беготне, нервам конца не видно. Он рукой губы обтёр, сглотнул — в горле пересохло, крепче фуражку на уши надвинул. С Волги пахнул наконец-то ветерок, может, сдует к утру всю эту мразь слякотную, не терпел он такой погоды, все кости разбирало, пока бежал до машины, словно пацан какой. И сержант проговорил снова, запинаясь: — Артём Степанович, кажется… капитан госбезопасности… — Он говорит, что его знает… товарищ подполковник? — поднял голову от трупа Квасницкий. — Вы смотр-рите, смотр-рите! — рявкнул сверху старший. — Вр-ремя тер-ряем. Внимательнее. — Ну-ка, я! — сунулся к лейтенанту от машины третий, верзила громадных размеров. — Его на спину перевернуть надо, Прохор. Помоги, я не осилю. Верзила легко справился, лишь прикоснулся. Сам наклонился к изуродованному лицу утопленника и отпрянул, схватившись за живот. На полусогнутых ногах он заковылял прочь, его стошнило. — Ах, какие мы благородные, — хмыкнул товарищ. — Ну что там? — старший щёлкнул портсигаром, закурил. — Долго эта комедия будет пр-родолжаться? — Что ещё выяснили? — заторопил лейтенант участкового. — Мужики с баркаса видели, как он под баржу нырнул. Не спасти его. Сам смерти искал. — Видели, значит? — Болтают… — Да ты пьян, как свинья! — взвизгнул вдруг Квасницкий и на ноги вскочил. — Сержант, вы всю ночь пьянствовали? — Что? — отпрянул Веников. — Вопросики у меня! — схватил его за шинель лейтенант и, притянув к очкам, прошипел: — Не продохнуть от вас. — Сто граммов товарищ, лейтенант, — залепетал тот и глазами заморгал. — С экспертом. Ещё ночью. Когда труп смотрели. Холод собачий… Баграми из воды… Промокли все. — Какие сто граммов! — наседал на него Квасницкий. — Перегар недельный! — Согреться… И забыл уже, — шептал Веников побелевшими губами. — С такого запоя что хошь вообразить можно! — оттолкнул от себя участкового Квасницкий. — Мать родную с ведьмой спутаешь. Наш капитан в больнице умер. Своей смертью. — Что там, лейтенант? — старший щёлкнул ноготком по портсигару от нетерпения. — Меня этот милиционер-р не интер-ресует. — Бродяга у них, товарищ подполковник, а эта пьяная рожа… — Вы внимательней, внимательней. Акт надо составить! — Слышите, сержант? — притянул опять к себе Веникова Квасницкий. — Бумаги какие писали? — Никак нет, товарищ лейтенант. — Вот… — раздумывая, пожевал тот губы, поморщился, будто гадкое что разжёвывал, — оформить следует бродягу. Никаких документов… — Да он в одних трусах, — уже соображал участковый. — Никаких документов, — построже глянул Квасницкий на оживающего участкового, — голый… неопознанный труп… И не по каким сводкам среди разыскиваемых не проходящий. Так? — Так точно, товарищ лейтенант! — щёлкнул каблуками сапог Веников. — Без роду, без племени. — Понял, товарищ лейтенант! — Закопать, как положено. Бумаги чтоб были. И мне лично. Участковый только вытянулся стрункой. — Я проверю. — Есть! — А то нажрутся до смерти и мерещится им чёрт те что. И они уехали. XIX С тех пор времени прошло немало. Если придерживаться хронологии, то дальше события развивались примерно так. Бывшего министра госбезопасности, доносчика Рюмина, расстреляли первым, затем, под самый новогодний праздник тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года, уже после смерти Сталина и расстрела Берии, при Никите Сергеевиче Хрущеве, вынесен был судом смертный приговор другому бывшему министру госбезопасности — Абакумову. Остальная мелкая сошка, подобная персонажам этой трагедии, такие как Шнейдер, Обух-Ветрянский, Ахапкин и прочие, кто расстрелян был, кто сгнил на каторге, а кому повезло умереть своей смертью. Жизнь и время расставили всё по своим местам. Вот только куда делся тот несчастный попугай со странной кличкой Провокатор, мне неизвестно. Минин его завещал лейтенанту Жмотову, но будто удрала от него птица, не пожелала с ним жить. А попугаи, говорят, живут долго. Может, где и летает сейчас Провокатор, других людей будит, чтобы не спали глухими ночами… ВЕДЬМА Сюжет этой повести навеян очерком «Надпись на мешке», опубликованным юристом 1-го класса А.Г. Коневым в сентябрьском 66-м номере профессионального журнала «Следственная практика» за 1964 год. Автору его, в то время работавшему следователем прокуратуры, важно было рассказать о ниточке, позволившей раскрыть тяжкое преступление. Меня же в беседе с ним во время встречи заинтересовало другое… I — В моей долгой и, должен похвастать, нескучной жизни, — начал он, — было время, когда я работал в прокуратуре следователем, а потом и прокурором района. Сразу и не объяснить, но после прокуратуры судьба завернула меня в милицию руководить штабом управления внутренних дел, а вот к седине, когда время пошло, возвратился я в прокуратуру. Начинались там великие дела — реабилитация жертв политических репрессий. Позвали нас, ветеранов… Известно: жизнь беспокойное, но не надоедающее, скажу вам, занятие, любит она преподносить сюрпризы и загадки — успевай решай. И в моей их с избытком хватало. Крутит нами судьба, как захочет, всё чудится, что мы её за хвост ухватили и словно жар-птицу сказочную держим, а разберёшься: тащит-то она тебя за собой, а не ты её! Не принято у нас говорить, стесняемся всё, что ли, но мир человеческих взаимоотношений кроме света, тепла и добра проникнут ненавистью, корыстью, кровожадностью, невольно гадаешь — а люди ли сотворили то, свидетелем чего приводилось иногда быть? Не присутствие ли это иррациональных тёмных сил? Не веришь вроде во всю эту чертовщину, а задумаешься… Я сейчас мало читаю, а раньше был грешок, увлекался, особенно если удавалось достать Лавкрафта или чего покруче. Не читали? Ну что же так? Поищите… некоторые события прямо со страниц его зловещих боевиков так и скачут с каждого листа. Не способна на подобные ужасы человеческая душа! А следователем работал, — вот она, перед тобой! В твоей жизни, и ты уже сам участник всех этих необычных трагедий. Вспоминаешь, бывало, и задумаешься о диких суждениях Фридриха Ницше о природе тёмных глубин нашего мозга, о животных, неуправляемых разумом инстинктах, таившихся в подсознании до поры до времени, но открытых Зигмундом Фрейдом, вот тогда и разделишь отчаяние и испуг великого искателя истины — графа Толстого, в смятении завопившего, что в человеке преобладает гадкое, грязное и позорное, что порой животное властвует им! И что же? Выходит, мы природой своей награждены и обречены на жестокость и ненависть? Значит, прав безумец Локк: в нас господствует зверь? Оправдана беспощадность, наблюдаемая там и тут…