— Пятнадцать. — Вот как! За что же? — Резун чуть не поперхнулся дымом. — Вы вроде пострадали, а те… далече. — Нашли заслуги… Худосочная девица появилась наконец с вопросительным взглядом за спиной Семёна Зиновьевича. — Значит, нет? — спросил ещё раз Резун. Семён Зиновьевич только отмахнулся. — Тогда сто пятьдесят и селёдочка найдётся? — Килька в соусе. — Можно картофель? — Что? — подняла бровки официантка. — И не курите, пожалуйста. — Вам чаю, может быть? — притушил папироску в пепельницу Резун. — Горячего? От кашля помогает. — Мне уже вряд ли что поможет, — махнул рукой Убейбох. Официантка принесла стопку, Резун сразу выпил. — Чёрт! Забыл я эти порядки, — выругался он и мигнул ей. — Принесите графинчик, что ли. Официантка подняла глаза. — Граммов двести пятьдесят. И чай, а то одному как-то… — Вы что же к нам?.. Проездом? — спросил, не подыскав ничего другого, Убейбох. — Я по этим стекляшкам, знаете ли… — А что же? — Слушайте, — Резун снова закурил, — давайте поговорим о вас. — Я?.. А что я? Обо мне… Я, знаете ли… — Что за выставку вы устроили? — Выставку? — Ну да. Вернисаж хренов. Портреты покойников! Кто вас надоумил возрождать рожи с того света? — Вы видели? — Читал в газетах. Переполошили весь город выдумками да страшилками. — Вы за этим меня сюда притащили? — Убейбох опять закашлялся. — Чтобы читать нотации? — А вы вообще-то, что думали своей башкой, когда затевали? — Позвольте! — На свою задницу приключений ищете? — Я, знаете ли… — Знаю! Славы не добудете. Если копнут, да поглубже, автор-то — сам паук известный! — Я своё отсидел. — А тех забыли?.. Кого расстреливали по вашим приговорам? Выдуманных врагов народа? За них вам ещё не вспомнили. А может, и разыскивают ещё? Так вы сами напрашиваетесь в их руки! — Рисунки не мои… Художник, автор, врач, который в лагере и помер, мне альбом оставил. — А вы, значит, выставку? Где они? — Рисунки? — Ну да же. — В музее. Часть у меня дома, — Убейбох сник под напором Резуна, пригнул голову к столу. — Но при чём здесь убийство? На рисунках изображены портреты… заключённых. Там глядеть не на что. Кожа да кости. Живые скелеты. Жертвы сталинских лагерей. Почему вы всё связываете? И потом… Какое ваше дело? — Тихо! Ишь как вас затрясло… — Резун презрительно усмехнулся. — Шанкр привлекался по моим делам. Выкорчёвывал, между прочим, истину из подлюг тех… добывал мне доказательства… Возникшая из-за спины Убейбоха официантка подала графин, Резун принял его торопливо, сам себе налил и тут же выпил, подтолкнул стакан с чаем Убейбоху, зашептал, наклонившись над столом: — А вы, если забыли, приговоры расстрельные по этим делам строчили. Поняли теперь, какая связь? — Нет уже никого, — приподнялся со стула Убейбох. — Кто и уцелел тогда, умерли уже. — А я вот не совсем уверен. — У вас больное воображение. По ночам, знаете ли… бывает такое… — Мне нужны рисунки. — Да что они вам дались? — С них всё и началось. С выставки. После этого убили Шанкра. — И что с того? — Я… — Резун запнулся, подыскивая слово, — навёл справки, в музее, оказывается, появлялся тип, интересовался автором выставки. Расспрашивал, где да что. — Кто это? — Хотел бы я знать. Водка кончилась, чай остыл, килька воняла нетронутой в тарелке, Семёна Зиновьевича пробирал холодок. — Вы ещё в прокуратуру сгоняли бы. Попросили справку о реабилитации. — Резун поднялся из-за стола, крикнул: — Подойдёт кто-нибудь сюда или?.. Девица, фыркнув, приняла у него деньги. — Сдачу не надо, — зло махнул он рукой, и они вышли. Хлопнула дверь за их спинами, мерзкий ветер ударил в лица. — Как с музеем? — спросил, хмурясь, Резун. — Туда надо звонить загодя, — затараторил Убейбох. — Вряд ли кого найдём. Я давно там не был. Болел, знаете ли. Потом погода. Я пошлю Ираклия. А вы мне позвоните. И мы встретимся снова, всё обсудим. — Ираклий? Вы в нём уверены? — Что вы! Он со мной!.. Считай, всю жизнь. И там не бросал. — Его, что же, судили вместе с вами? — Нет. Потом. По другому делу. — А что же вы за него ручаетесь? — У меня нет оснований… — А что это у него за отчество такое? Абрек и вдруг Зигмунтович? — Бес попутал. Я руку приложил, — смутился Убейбох, кашлянул и за ухом почесал. — Феликс железный в глазах торчал. Подох давно, а всё снился. Я ведь его и в глаза не видел. Ну ладно бы этот усатый таракан, или Ежов с Лаврентием Палычем, так нет. Доставал меня основатель чека. Ну и надоумило: а не сделать ли его помощником своим из пугала? Когда фамилию переделывали Ираклию, у них же, иноверцев, отчества-то не было никогда, какая ему разница, вот в новый паспорт и записали. — Да вы и психолог, и филолог. — Научишься. Спасибо с ума не сошёл. — Ладно. Хватит пока, — Резун подтолкнул его в спину. — Пойдёмте.