Она, принимая дела от зампрокурора, вспыхнула, на него не взглянула, всё враз поняла, едва не ляпнула в сердцах с досады, но вовремя опомнилась: «Вот характер! Кому ты в душу плюнуть-то собираешься? Он же тебя вытаскивает, выручает, чтобы видимость работы создать, а ты мурзиться!..» Дела — под мышку — и выскочила за дверь. Он её понял, тоже смолчал. Вот ситуация!.. Ну а у Игорушкина хлебнула на полную катушку. Распёк он её, как уж давно не помнит. И главное, в конце не удержался, съязвил, что, мол, вредно ей летом в отпуск ходить, мысли от жары плавятся. Как вышла, как по коридорам летела с пылающим лицом, не помнит, только очнулась у Федонина в кабинете. Он её водичкой отпаивал, папироску раскурил, она к себе порывалась бежать, пореветь, сдержал он её почти силой. — Посиди. Спусти пары, — успокаивал. — Неужели первый раз? Она едва сдерживала слёзы. — Матерился, что ли? Она дёрнулась головой. — Тогда чего ж ты? Эх, бабочки-красавицы! Мне, знаешь, как доставалось? И ничего. Жив. Она глубоко затянулась папироской, дым рванулся в лёгкие, закашлялась, задыхаясь. Он по спине погладил её ладошкой, лаская, приговаривал: — Поймаешь ты того гадёныша, поймаешь, паразита, куда ему деться от тебя-то. — И Кирилл не едет, — расплакалась всё же она. — Кирилл? Это он-то! Что ты! Он мне каждый день звонит. Я же говорил. — Каждый день? — А однажды два раза барабанил. Утром и вечером. Ты в тюрьму как раз уезжала. — Врёшь ты, Паш, — поднесла она пальцы к глазам, почувствовала на них слёзы и, застеснявшись, вскочила на ноги, отошла к окошку: — Дождь-то шпарит какой… Ливень наяривал за окном так, что в кабинете стоял шум от падающей с небес воды. — Что же это творится, Господи? — Лето кончается, — Федонин подошёл, встал рядом, прижался плечом. — Я сегодня утром бежал на работу-то, первый жёлтый листочек под ногами приметил. Кленовый. Красивый, чертяка. Хотел поднять, сохранить внучке в гербарий, а нагнуться не смог. Она улыбнулась, глянула на его объёмную фигуру, задержала взгляд на выпирающем животике, на увесистой резной палке в руке, без которой давно уже не мог он передвигаться… — Вприпрыжку, значит? — Ага, — хмыкнул он. — В кафешку-то не забыл заскочить, торопыжка? — Не без этого, — грусть стыла в его глазах. — Традиция оттого и привлекательна, что должна соблюдаться. — Вот тебе Колосухин-то устроит нагоняй, — уже совсем приходя в себя, почуяла она от него лёгкий коньячный запашок. — С утра-то, что? — Эх, Зойка, — покачал он головой. — Листочек-то тот из-под ног жёлтенький меня и спровоцировал. Осень на носу! И не та, что на улице, а в нашей жизни. Уйдём скоро все. — Чего это ты засобирался вдруг? — она решительно затушила папироску в пепельнице и, не замечая, достала новую из пачки. — Чего заспешил? А работать кому? — Молодых найдут. Вон, уже поджимают. Оглянись. Ты с делами-то своими не видишь ничего. Убийцы да Кирилл у тебя в голове… — Кстати, Павел, — подошла она к нему и схватилась за пуговицу на пиджаке. — Ты дождёшься, я откручу тебе эту штуку. — Что такое? — Память у тебя дырявая. Где обещанный врач? — Псих, что ли? — А мне теперь хоть самой вешайся. После такой тёплой беседы у Петровича самый раз встретиться с психиатром. — А дождь? — Пока я соберусь, он закончится. — Вовремя ты спросила, — Федонин полистал листки перекидного календаря на столе, выдернул один. — Вот его улица, вот его дом. Она вгляделась в мелкий неразборчивый почерк: — Послушай, Паш, это что? Он почти мой сосед! Что ж ты молчал, старый хитрец? — А мне почём знать? Я у него не был никогда. И ты меня в гости не приглашала. — От меня два квартала и на параллельную улицу. — Она сунула листочек в карман юбки и задумчиво добавила: — Телефона у него нет, сам всеми заброшенный, должно быть, старый и больной, навещу-ка я его сама вечерком. — Вот! — заблестели глаза у Федонина. — Правильно! А то в слёзы! И Кириллу своему нос утрёшь. — Непременно, — она уже поправила причёску, приглядываясь к отражению в стекле. — Это я постараюсь. XVI Вальяжную Зинаиду Викторовну, по чью душу, собственно, и планировалась вся затея, Резун сопроводил от дверей её дома, где терпеливо дежурил за углом с раннего утра, до подъезда музея, незамеченным продвигаясь следом на почтительном расстоянии. На всём этом пути через центр города ничего не подозревающую начальницу отдела экспозиций никто не перевстретил, не остановил, и она ни к кому не проявила интереса. За пять — семь минут до начала рабочего дня она как раз поспела к гранитным ступенькам парадного крыльца, взошла величаво и, занимая, видно, привычную позицию у самых дверей, небрежно раскланялась с подвернувшимся ссутулившимся интеллигентом в несвежем костюме и с мёртвой тоской в глазах. Резун было напрягся, но тут же потерял всякий интерес к этому субъекту, лишь разглядел его помятую физиономию. Мэтр музейного дела, бывший сотрудник, пенсионер Константин Казейкин был уже знаком ему и внимания не требовал. Проживая поблизости и регулярно прогуливаясь здесь по утрам, он имел странную привычку напоминать о себе начальству, каждый раз встречая у подъезда музея. Кроме того, старичок с жалостливыми глазками систематически появлялся в этих местах к полудню, спеша на обед в казённую столовую облисполкома, куда имел бесплатный талон. Подробности такого рода и другие маленькие секреты поведала Резуну говорливая библиотекарша музея Асенька, особа пятидесяти с лишним лет, с которой он познакомился несколькими днями ранее, наводя справки насчёт экспозиции «произведений бывшего узника сталинских лагерей С.З. Убейбоха», как значилось в табличке объявлений. Полуслепой Казейкин ещё повествовал что-то Зинаиде Викторовне, хотя та, отвернувшись и поднеся к глазам ручку с круглыми жёлтыми часиками, застыла, озирая спешащую по улице публику. К этому времени Резун перебрался на противоположную сторону и, устроившись на скамейке сквера за памятником кучерявому поэту, изобразил отягощённого своими заботами обывателя, развернув газетку. Удобнее места не найти, объект перед тобой, всё на виду, и он сам, поднявшись чуть свет, мог спокойно перевести дух. Единственное, что тревожило теперь его, — с минуты на минуту мог хлынуть дождь, всё шло к тому, и он, то и дело высовывая голову из-за газетного листа, подметил для себя аптеку на углу с большими привлекательными окнами, выходящими прямо на подъезд музея. Лучшего наблюдательного пункта, если случись что, не надо. Не отловив опоздавших, Зинаида Викторовна тем временем степенно продефилировала за двери, и Резун начал посматривать на тучи, стараясь не упустить момента, в духоту прятаться ещё не хотелось, воздух, хотя и был насыщен влагой предстоящего ненастья, а всё же дышалось благостно. Народ вокруг него был занят тем же: спешащие на службу припустились вприпрыжку, подымая воротники и опасливо раскрывая зонтики, любители литературы, до этого стайками кружившиеся возле книжного магазина, теперь осадили вход и нетерпеливо постукивали в окошко, даже пузатые голуби, ещё минутой назад лениво спихивавшие друг друга с металлической головы поэта, неизвестно куда попрятались. И всё же, как ни ждали, ни угадывали, а крупные капли сорвались сверху внезапно и забухали, забарабанили, разрываясь пузырями и брызгами по сразу почерневшему асфальту. Мгновение — и рванул ужасный ливень. Резун, прикрываясь газетой, бросился спасаться в аптеку, куда уже образовалась очередь таких же умников. В дверях его настигла ударившая будто рядом молния и оглушил гром. Но стена воды, беснуясь и гремя, обрушилась на других, тех, кто остался позади. Резун отдышался, протиснулся к прилавку, купил бутылку минералки и, поёживаясь, двинулся вглубь, к стёклам внушительных окон, на которых плясал и неистовствовал водопад. Природа распоясалась надолго и не на шутку. Резун хмыкнул, глотнул из бутылки кисленькой и полезной для желудка водички, поводил пальцем по стеклу, дразня рвущиеся внутрь струи, и затих, не сводя глаз с дверей музея. Теперь он никуда не спешил и ни о чём не беспокоился, по крайней мере на ближайшие несколько часов. XVII И действительно, ливень начал стихать только после обеда. Естественно, за это время мало кто сунулся в музей или высунул оттуда нос. Половина народа, спасавшегося в аптеке, всё же разбежалась; первыми не вытерпели те, кто имел зонтики, затем отважились приспособившие что-либо из имевшегося в качестве покрытия на голову, совсем отчаянные, проклиная всё на свете, просто рванули, надеясь на ноги и случайные подъезды для перебежек. Мучаясь от вынужденного безделья, Резун начал изучать тех, кто остался. Публика интереса не представляла. Мужик с набитыми сумками. Три старушки с пуделем на поводке. Несколько раз они пытались выставлять собачонку за дверь по естественной нужде и ни разу им это не удавалось, хоть присоединялась помогать и сама аптекарша. Пудель визжал, тявкал и даже грозился укусить аптекаршу, самую настойчивую. Совсем в угол забившись, целовалась парочка, а у порога мыкался чудаковатый велосипедист без велосипеда. Махнув рукой, как возник из дождя, он оставил свой драндулет за дверьми, аптекарша шваброй притёрла вокруг пьяненького, и он присел, привалившись к стене, да так и задремал, согревшись. Помещение он покидал последним и долго таращил глаза на Резуна, когда тот его будил по просьбе аптекарши. А Резун, почуяв голод, решил сбегать в пирожковую, благо, она находилась в двух минутах хода вниз по улице. Представится ли ещё возможность перекусить, он не надеялся, а сейчас ситуация позволяла: дождь ослаб и заметно поутих, но народ ещё не отваживался высовываться на улицу, вряд ли причины к гулянью имелись и у начальницы отдела, несомненно отобедавшей в музее. И он не просчитался, за время его короткой отлучки ничего не произошло, как ничего не произошло в остальное время до шести часов вечера, когда двери музея распахнулись и служивый люд устремился на волю. Зинаида Викторовна, однако, не спешила, а когда появилась, её сопровождал худощавый и моложавый зам по науке Матыгин, между прочим, недавно женившийся. «А эта профура Асенька заслуживает уважения и разбирается не только в своих древних книжках», — отметил про себя Резун, следуя за неторопливой парочкой. О душевных тонкостях, бушевавших в коллективе солидного учреждения, библиотекарша тоже успела ему поведать и, как оказалось, ничуть не агравировала. Между тем Зинаида Викторовна и её кавалер, игнорируя уже известный Резуну утренний маршрут, направились вниз от музея, явно следуя к набережной канала. «Погулять решили, — отметил он, — ну, прямо, мелодрама на моих глазах разворачивается, придётся мне стать свидетелем любовной истории и…» И не завершившись, мысль эта оборвалась в его мозгу, он вдруг почувствовал тревогу, замер и чуть было не остановился, но опомнился и продолжал шагать как ни в чём ни бывало. Его взбудоражила фигура неизвестного, второй раз угодившая в поле его зрения, когда он по старой привычке проверять себя обернулся. Теперь, будто прячась, преследователь, застигнутый врасплох его взглядом, шарахнулся к стенке дома, пытаясь в неё влипнуть. «За мной следят! — опешил Резун, не напугавшись. — Охотник сам угодил в ловушку. Это что же получается? И давно этот гад висит на хвосте?..» Проверяя себя, через минуту-другую Резун внезапно нагнулся, будто поправляя шнурок на ботинке. Безликий мужчина в плащевой накидке крался за ним с увесистой тростью в руке. «Заботливый, плащом запасся, — отметил Резун, — однако не профессионал. Даже не среагировал на мой трюк. Тем хуже для него, хотя следует отдать ему должное — сечёт меня, должно быть, давненько. Если я в аптеке полдня ошивался, где же он ховался от ливня?» Однако раздумывать некогда, озадачился он всерьёз, следовало принимать игру и искать ходы поумнее, нежели вертеться как блоха на гребешке. Блохе как раз он и был сейчас подобен, неизвестный в плаще цепко зажал его в клещи, тем более, что он был связан беспечной парочкой, шествующей без забот и хлопот впереди. «Не тот ли он, кто мне нужен? — новая мысль пронзила его мозг. — А почему нет? Укокошил сволочугу Шанкра, теперь моя очередь настала. Лихо меня отследил. Я, значит, его пасу на приманку в виде музейной дамочки, а он сам сел мне на хвост. Вот тебе и оборот!..» Они миновали ещё один квартал, следующим будет поворот на прямую, отметил для себя Резун, а там уже и канал. Там уже не пофантазируешь: для глаза простор на километр, ни подворотни, ни тупика, ни люка спрятаться. Необходимо действовать. Кто бы ни был тот незнакомец, из возникшей ситуации следовало выжимать всё! И Резун принял решение. Словно неосторожно поскользнувшись, он опёрся на угол дома и медленно завалился за стену. Со стороны выглядело, будто он оступился, приходит в себя там, за углом, и вот-вот возвернётся назад, чтобы, как и прежде, вышагивать за беспечной парочкой. Так и должно было выглядеть, а на самом деле, преобразившись, Резун что было сил мчался по переулку в надежде на любую спасительную подворотню. Долго и так быстро бежать он не мог, поэтому старался изо всех сил и судорожно надеялся на удачу. Незнакомец скоро схватится, придёт в себя, поймёт, что его дурачат, и пустится в погоню, а ему ещё надо суметь спрятаться. Вот тогда и начнутся настоящие игры в «казаки-разбойники» с той лишь разницей, что ценой поставлена жизнь одного из них. Судьба берегла его. Нашлась подворотня, и дыхание ещё не сбилось, и ноги ещё крепко держали тело. «Поживём ещё, порадуемся солнышку!» — напряг последние силы Резун и нырнул за первую попавшуюся во дворе кучу рухляди. Как он и рассчитывал, ждать ему пришлось недолго. Преследователь влетел со всего маху во двор и остановился, переводя дух и осматриваясь. На счастье Резуна укрытие его не было единственным. Нагромождений всевозможного хлама из развалившейся мебели, брёвен и строительного мусора хватало. Высилась даже куча битого кирпича вперемежку с новым, которую, вероятно, приготовили к ремонту. Туда-то и перебрался потихоньку Резун, сжимая в ладони увесистую половинку. Они были в неравных положениях: прячущийся всегда в выгоде, это и определило исход. Лишь только Резуну представилась возможность узреть перед собой спину неосторожного врага, как он обрушил ему на голову страшный удар. Рухнувшее тело было быстро затащено с глаз за кучу, где Резун торопливо отбросил с лица преследователя капюшон и, не сдержавшись, заскрежетал зубами. Перед ним стонал не кто иной, как верный слуга Убейбоха — кавказец. — Вот поганец! — разочарованно сплюнул Резун, приходя в себя от неожиданности, и ударил несколько раз шпиона по щекам, возвращая в сознание. — Ты что же за мной бегаешь? Я ж тебя убить мог! Кавказец открыл глаза. — Ты почему за мной следил, чумной! — прошипел, давясь от злобы, Резун, не убирая колени с его груди. — А если б я тебе глотку перерезал? — Семён Зиновьевич… — прохрипел тот чуть слышно. — Что Семён Зиновьевич? — напрягся Резун. — Послал тебя? Поверженный испуганно моргнул.