— При нормальном раскладе и тебе место в саркофаге сгондобит Верунька, — прыснул тот. — Ты не кипятись, — всерьёз нахмурился приятель. — Тебе дело, а ты… — Вот я к тебе как раз и с делом, — погладил пальчиком голую грудь товарища Квасницкий и пригубил рюмочку. — Надел бы портки, а то прямо глаз некуда положить. — Стесняешься? — Разговор серьёзный ждёт. — А у тебя другие бывают? — Жизнь заставляет всё время клыками грызть. — А мне не к спеху, — рассерчал Жмотов, во хмелю он становился несговорчив. — Мне до вечера ещё дурака валять. Давай, выкладывай свои секреты. — Считаешь, что готов? — А я всегда, как хороший солдат, — захохотал тот. — В бой трубят, а у него живот поносом скрутило. — Ну что ж, вижу — бодро держишься. — Квасницкий поднялся, заходил по комнате, кивнул со значением на дверцу за шкафом. — Гарантируешь? — Без намёков, — повёл бровями Жмотов. — Порода не позволяет шпионить. — Ну, ну, — отошёл всё же подальше к окну Квасницкий. — Шекспир предупреждал: женщине доверять — утром можно не проснуться. — С кем ни попадя спать не следует, — буркнул Жмотов и ещё рюмочку хлебнул. — Значит, так? Жмотов только на стол склонился и голову рукой подпёр, как послушный школьник: — Толкуй, а то в сон вгонишь. — Тогда… с чего бы начать? — С начала, — сомкнул веки Жмотов, но так натурально, что, испугавшись, Квасницкий перестал дурачиться и отчаянно пальнул: — Есть шанс вляпаться в дерьмо! — О! Как это не по-вашему, Игорёк, как не аристократично… — В паскудную историю мы уже вляпались, мой дружок, теперь нам грозит новое счастье. Жмотов лишь ресницами дрогнул, тычась носом в ладошку. «Ему сейчас, конечно, на всё накласть, а через десять — пятнадцать минут он совсем никакой будет, — с тоской подумалось Квасницкому, но другая мысль подтачивала: — А может, так оно и лучше? Он всё успеет услышать, многое запомнит, главное поймёт, и это останется в его памяти навсегда. О прочем пусть сам кумекает. Если трезвым был, вспомнил бы о таких химерах, как совесть, о других высоких материях. А так — и мне, и ему легче…» Сия перспектива вписывалась в его расчёт. И он ударил в лоб: — Дело контриков, которое тебе и Минину поручили, гнилое. Жмотов приоткрыл один глаз, впился им в говорящего. — На нём, скорее всего, Подымайко и погорел. У Жмотова вспыхнуло интересом второе око. — Это версия… Жмотов обмяк, хмыкнув. — Но версия рабочая! Она процентов на девяносто пять потянет. А этот урод! — Квасницкий хлопнул ладошкой по столу так, что фарфоровые чашечки в итальянском шкапчике Веры Павловны жалобно задребезжали. — Наш бестолковый баран мне это дело навязывал! Представляешь? — Игорёчек, — откинулся на спинку стула Жмотов, млея и улыбаясь. — Но так сразу о родственнике!.. Даже мне… Зачем же? Он изобразил осуждение и закачал головой: — Ох, ох, ох! Разве можно так о начальстве и тем более за глаза… — Замолчи! Тебе б только посмеяться! А он меня в это дерьмо хотел упечь. — Ну что ты? Ты ж сказал, что нам со Степанычем там копаться? Значит, ты с ним обо всём договорился. А? По-родственному? А мы уж со Степанычем в этом дерьме как-нибудь… по уши, — осклабился Жмотов и потянулся к графинчику. — Хватит! — отставил водку в сторону Квасницкий. — Думай своей бестолковкой, пока что-то соображаешь, а то обижаться будешь, что не всё объяснил. — Так объясняй, — нахмурился тот. — И я тебя в последний раз прошу! — чуть не взвизгнул Квасницкий. — Я тебя умоляю! Не тычь ты мне в нос этим родственником! — Не понял? Я-то при чём? — Я ещё не женат. — Ну? — Подковы гну! Наши отношения с Натальей Львовной не дают оснований считать, что и на службе я должен стелиться под её папашу. Тем более что мы, как известно, юридически с ней пока не оформлены. — Вона как!.. — Жмотов всё же потянулся к графинчику и плеснул себе в рюмку, тем более что Квасницкого это уже не заботило. — Развозят трёп! Вот народ! Не оттащишь некоторых, так и прут в твоём брюхе пошмонать! — Ты меня ждёшь, а сама с лейтенантом живёшь, — опешив, запел Жмотов и за портсигаром полез. — И прекрати свои идиотские подковырки! — ожёг его глазом Квасницкий. — От них тошнит. — И я же виноват, — поджал губы товарищ, но смолк, с удивлением ожидая продолжения, ему уже явно не дремалось. — Ты слышал, чем занимался последнее время наш висельник? — Подымайко? Квасницкий хмуро кивнул. — Чего ж ты о нём так, Игорёк? Вчера душевно посидели, разошлись, можно сказать сердечно… — Вчера ради дела посидели. — Ради дела? — И ладно. Всё не без толку, — отмахнулся тот. — Вона как! Тебе суть нужна?.. Память почтили боевого, так сказать, товарища, а ему смысл… — Сегодня всё развернуло в другую сторону! — вытаращил глаза на приятеля Квасницкий, очки с носа уронил, полез на пол их отыскивать. — А-а-а, чёрт! Жмотов лениво нагнулся, помог товарищу в один момент, как будто и не брал в рот ни грамма. — Ахапкин меня ошарашил! — трясло Квасницкого. — И потом! Что мне рассусоливать по поводу того психа? Повесившись, он всех нас подставил! Всю «контору»! — А конкретно можно? — напрягся Жмотов так, что морщины лоб избороздили и жилы на шее выступили, его задел пренебрежительный тон приятеля. — Чего ты так о мужике? Квасницкий с опаской оглянулся на дверцу в стенке за шкафчиком, наклонился над столом к Жмотову и, вытянув шею, зашептал: — Они с Ахапкиным затеяли дельце про молодёжную организацию сварганить. Точь-в-точь такое, на котором Абакумов летом спалился. И у нас оно, похоже, тоже лопнуло. Не знаю, но что-то не получилось. Скорее всего, Подымайко заартачился. Голову, сука, поднял! Стопорить начал… — Савелий Михеич? — Михеич, Михеич! Что ты так за этих старперов задницу дерёшь! Они тебе родственники? Друзья дорогие? — Слушай, Игорёк! — начал подыматься Жмотов. — Я могу и по мордасам! Не надо так о Степаныче и Подымайко. — А как? Неужели тебе всё ещё не ясно, чем оборачивается эта трагикомедия с повешеньем? И это всё только начинается! — Да что ты меня стращаешь? Тебе известно, какие это люди? Подымайко в Смерше всю войну прошёл, два боевых ордена на груди. И какие! Он немецких шпионов, знаешь, сколько из наших доблестных партизанских отрядов выудил! Сам Канарис его личным врагом объявил и всю семью приказал расстрелять, когда какой-то подлюга их сдал на Украине. Мне Степаныч о нём такое рассказывал!.. — Очнись! Чего ты долдонишь! Ты вчерашним днём живёшь. — Если б не ранения, они оба у нас здесь не торчали. Они бы сейчас на самых верхах!.. — Ты зенки-то открой! — Квасницкий совсем на стол лёг грудью и зашептал, зловеще вращая глазищами. — Ты же не замечаешь, что вокруг творится. Даже в нашей «конторе».