Чарующая мелодия вальса Штрауса заполнили комнату, и я с улыбкой подняла глаза на графа Страдивари, который приближался ко мне с явным намерением пригласить меня на танец. Он был лысым, толстым коротышкой, не намного выше меня, но я люблю вальс, и уже собиралась прикоснуться к руке, протянутой ко мне, как граф мгновенно был уничтожен – удалён, заменён – ​​другим. – Не окажешь ли ты мне честь, Пибоди? – спросил Эмерсон. Эмерсон собственной персоной: никто больше не использовал мою девичью фамилию как ласковое и интимное обращение; но на мгновение я подумала, что заснула или грежу наяву. Эмерсон не танцевал. Эмерсон часто высказывался – как всегда, не стесняясь в выражениях – о нелепости любых танцев вообще. Как странно он выглядел! Сквозь загар пробивалась мертвенная бледность. Сапфирово-голубые глаза потускнели, резко очерченные губы плотно сжались, густые чёрные волосы торчали во все стороны, широкие плечи напряглись, словно от удара. Он выглядел... он выглядел встревоженным. Эмерсон, который не боится ничего на земле, испугался? Я взглянула, как загипнотизированная, в его глаза, и увидела искру, освещавшую их глубины. Я знала эту искру – порождение его характера, знаменитого характера Эмерсона, из-за которого восхищённые египтяне-рабочие наградили моего мужа прозвищем «Отец Проклятий». Лицо снова обрело естественный цвет; щель в выдающемся подбородке зловеще задрожала. – Отвечай, Пибоди, – прорычал он. – Нечего сидеть столбом, уставившись в одну точку. Ты окажешь мне честь, чёрт побери? Не скажу, что мне не хватает смелости, но для этого понадобилась вся смелость, которой я обладала. Я отнюдь не считала, что Эмерсон имеет хоть малейшее представление о том, как вальсировать. Вполне в его стиле предположить: если он решится что-то сделать, то осуществит это без необходимости обучения или практики. Но бледность его мужественного лица послужила доказательством, что эта идея испугала его чуть ли не больше, чем меня, и любовь восторжествовала над беспокойством о пальцах моих ног и хрупких вечерних бальных туфельках. Я положила руку на предложенную широкую мозолистую ладонь (он забыл надеть перчатки, но сейчас уж точно не время напоминать ему об этой маленькой ошибке). – Спасибо, мой дорогой Эмерсон. – О, – выдохнул Эмерсон. – Ты согласна? – Да, дорогой. Эмерсон глубоко вздохнул, расправил плечи и схватил меня. Первые несколько мгновений оказались чрезвычайно болезненными, особенно для моих ног и рёбер. Я с гордостью могу заявить, что ни единый звук не вырвался из моих губ, и ни малейшие признаки страдания не омрачили безмятежность улыбки. Через некоторое время отчаянная хватка Эмерсона ослабла. – Хм-м, – протянул он. – Не так уж и плохо, а, Пибоди? Я сделала первый глубокий вдох, которым смогла насладиться с тех пор, как он схватил меня, и поняла, что моё мученичество вознаграждено. Эмерсон, несмотря на свои размеры, может двигаться с кошачьей грацией, когда пожелает. Воодушевлённый моим очевидным удовольствием, он тоже стал испытывать сходные ощущения и целиком погрузился в ритм музыки. – Совсем неплохо, – повторил Эмерсон, улыбаясь. – Они сказали, что мне это понравится, как только я уловлю суть. – Они? – Рамзес и Нефрет. Знаешь, они брали уроки прошлым летом, и одновременно учили меня. Я заставил их пообещать хранить молчание. Хотел сделать тебе сюрприз, моя дорогая. Я знаю, как тебе нравятся такие вещи. И должен сказать, что это намного приятнее, чем я ожидал. Я полагаю, ты... Пибоди? Ты плачешь? Проклятье, я оттоптал тебе ноги? – Нет, милый. – В шокирующем вызове обычаям я вплотную прильнула к нему, орошая слезами его плечо. – Я плачу, потому что невероятно тронута. Думать, что ты принёс такую ​​жертву ради меня... – Лишь незначительная благодарность, моя дорогая Пибоди, за жертвы, которые принесла ты, и опасности, с которыми ты столкнулась из-за меня. – Слова прозвучали глухо, потому что его щека касалась моей макушки, а его губы прижимались к моему виску. Запоздалое чувство приличия вернулось. Я поспешно отстранилась. Слегка. – Люди смотрят, Эмерсон. Ты держишь меня слишком близко. – Нет, ничуть, – возразил Эмерсон. – Нет, – повторила я, бесстыдно уступая его объятиям. – Ничуть… Эмерсон, «уловив суть», не позволил бы никому вальсировать со мной. Я отказалась от всех других партнёров не только потому, что знала, как это ему понравится, но и для того, чтобы иметь возможность отдышаться в промежутках между вальсами. Эмерсон вальсировал так же, как выполнял любую другую работу – с исключительным энтузиазмом. Крепость его объятий и энергия движений не раз сбивали меня с ног, так что мне требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Передышки дали мне возможность наблюдать за другими гостями. Изучение человеческой природы во всех её проявлениях – это то, что никто из разумных людей не должен игнорировать; и что может быть лучше, чем наблюдать в такой обстановке? Я считала, что модные стили этого года приобрели изысканную красоту, отказавшись от чрезмерно пышных контуров, которые в прошлом искажали (и, увы, в скором времени снова принялись искажать) женскую фигуру. Юбки изящно спадали с талии, без обручей и турнюров; лифы были скромно драпированы. Чёрный пользовался популярностью у пожилых женщин, но насколько богатым было мерцание оттенков чёрного атласа тонкой тесьмы, паутинкой охватывавшей горло и локти! Сияние драгоценных камней и гагата, бледный блеск жемчужин достойно украшали владелиц. Как жаль, размышляла я, что мужчины позволили себя ограничить бессмысленными капризами моды! В большинстве культур, от древнеегипетских до сравнительно недавних времён, мужчина блистал не меньше женщины и, по-видимому, получал столько же удовольствия, сколько и она, приобретая как драгоценности, так и одежду, расшитую и отделанную кружевом. Единственным исключением среди однотонности мужской одежды являлись блестящие униформы офицеров египетской армии. В действительности ни один из этих господ не был египтянином. Как и все другие области деятельности правительства, армия находилась под британским контролем и управлялась англичанами или европейцами. Униформа, означавшая принадлежность к нашим собственным вооружённым силам, выглядела попроще. В тот вечер военных было немало, и в своём воображении я, казалось, видела слабую тень, падавшую на эти покрасневшие от смеха молодые лица, украшенные лихо торчащими усами. Скоро они отправятся в Южную Африку, где бушует битва[24]. Некоторые никогда не вернутся. Вздохнув и пробормотав молитву (всё, чем может помочь обычная женщина в мире, где судьбу молодых и беспомощных определяют мужчины), я вернулась к изучению человеческой природы. Те, кто не танцевал, сидели или стояли у стен комнаты, наблюдая за хитросплетениями котильона[25], или беседуя друг с другом. Многих из них я знала. Мне было интересно заметить, что миссис Арбутнот приобрела ещё несколько камней, и что мистер Арбутнот заманил в укромный уголок неизвестную мне молодую женщину. Я не видела, что он делал, но выражение лица молодой леди подсказывало, что в ход пошли старые уловки. У мисс Мармадьюк (о которой подробнее будет рассказано в дальнейшем) не было партнёра. Она сидела на краю стула, похожая на потрёпанную чёрную ворону, а по лицу блуждала тревожная улыбка. Рядом с ней, игнорируя её с ледяной неучтивостью, сидела миссис Эверли, жена министра внутренних дел. По выражению лица миссис Эверли, беседовавшей через голову мисс Мармадьюк с соседкой последней, я пришла к выводу, что женщина в чёрной вуали была Важной Персоной. Овдовела ли она недавно? Никакая меньшая потеря не могла бы вынудить к подобному строгому трауру; но если это так, что она делает в нашем обществе? Возможно, продолжала размышлять я, её потеря была не такой уж недавней. Возможно, как некая царственная вдова, она решила никогда не отказываться от видимых признаков скорби[26]. (Я воспроизвожу предыдущие абзацы, чтобы продемонстрировать Читателю, как много способен извлечь серьёзный исследователь человеческой натуры даже в такой легкомысленной общественной обстановке, как эта.) Это было моё последнее появление в обществе перед долгим перерывом. Всего через несколько дней мы оставим комфорт лучшего отеля Каира для того, чтобы отправиться... Ну, только Небеса и Эмерсон знали – куда. Одна из очаровательных привычек моего мужа – до самого последнего момента скрывать от меня, где в этом году мы займёмся раскопками. Это раздражало, но одновременно и заинтриговывало, поэтому я развлекалась, рассматривая возможности. Дахшур? Мы так и не закончили исследовать внутреннюю часть Ломаной Пирамиды, а надо признаться, что пирамиды – моя страсть. Однако Амарна устраивала меня ничуть не меньше, поскольку именно там произошли мои первые романтические встречи с Эмерсоном. В области Фив также имелись свои достопримечательности: королевские гробницы в Долине Царей, величественный храм королевы Хатшепсут... Мои размышления были прерваны появлением Нефрет и Рамзеса. Девушка, пылая румянцем на розовых щеках, рухнула на стул рядом со мной и одарила сердитым взглядом своего приёмного брата, стоявшего со скрещёнными на груди руками и безразличным лицом. В этом году Рамзес перешёл на длинные брюки – внезапное удлинение нижних конечностей сделало это решение целесообразным с эстетической точки зрения, если не по каким-либо другим причинам. С курчавыми волосами, зачёсанными в какой-то буйно разросшийся хохол, он напоминал аиста-критикана. – Рамзес заявляет, что я не могу танцевать с сэром Эдвардом! – воскликнула Нефрет. – Тётя Амелия, скажи ему… – Сэр Эдвард, – начал Рамзес, выпятив дрожащий нос, – не подходит для Нефрет. Мама, скажи ей... – Угомонитесь, вы оба, – отрезала я. – Я буду решать, кто является достойным кавалером для Нефрет. – Хм, – отреагировал Рамзес. Нефрет пробормотала что-то, чего я не поняла. Но предположила, что это одно из ругательств на нубийском языке, к которому она прибегала, когда гневалась. И её характер, и жара в комнате привели бы к тому, что любое другое женское лицо превратилось бы в уродливую потную красную маску, но Нефрет по-прежнему оставалась красавицей; васильково-голубые глаза злобно сверкали, а блеск пота, покрывавший кожу, заставлял её мерцать, словно освещая изнутри. – Рамзес, – сказала я, – пожалуйста, пойди и пригласи мисс Мармадьюк потанцевать. Вежливо, потому что она будет вашим наставником. – Но, мамочка… – голос Рамзеса сломался. Обычно мой сын умел контролировать неизбежные колебания от сопрано до баритона, сопровождающие юность мальчика; но в данном случае чувства заставили его потерять самообладание, и использование детской формы обращения, от которой Рамзес отрёкся совсем недавно, явилось ещё одним признаком возмущения. – Кажется, у тебя нелады со слухом, Рамзес, – заметила я. Лицо Рамзеса приняло свою обычную бесстрастность. – Нет, мама, это не так, и я уверен, что ты осведомлена об этом. Я, безусловно, осознаю, что обязан подчиниться твоему приказу, несмотря на то, каким образом он был сформулирован, хотя и не могу не рассматривать использование слова «пожалуйста» в его контексте как бессмысленное… – Рамзес, – громко прервала я, потому что прекрасно понимала, что он задумал; с него вполне станется бесконечно продолжать эту фразу, пока не станет слишком поздно, чтобы пригласить несчастную мисс Мармадьюк. – Да, мама. – Рамзес повернулся на каблуках. Хорошее настроение вернулось к Нефрет. Она рассмеялась и заговорщически пожала мне руку: – Так ему и надо за дерзость, тётя Амелия. Мисс Мармадьюк – совершенный портрет старой девы! Мне пришлось признать точность описания. Мисс Мармадьюк, по её собственному признанию, ещё не достигла тридцати лет, но выглядела несколькими годами старше. Будучи выше среднего роста, она привыкла сутулиться; каштановые волосы торчали клочьями из-за булавок и заколок, которые пытались справиться с беспорядком. Тем не менее, комментарий был грубым и недобрым, и я чувствовала себя обязанной указать на это: – Комментарий был грубым и недобрым, Нефрет. Она простая и бедная, и с этим ничего нельзя поделать. Нам повезло найти её, так как тебе с Рамзесом не следует зимой пренебрегать своим образованием, и мы не смогли нанять подходящего наставника до того, как покинули Англию. Нефрет поморщилась. Я продолжила: – Я не хотела говорить этого в присутствии Рамзеса, поскольку он чрезмерно склонен считать себя всеведущим, но в данном случае вынуждена с ним согласиться. Сэр Эдвард обладает сомнительной репутацией в отношении женщин – особенно очень молодых женщин. Тебе всего пятнадцать, и ты особенно уязвима для подобных знаков внимания. – Прошу прощения, тётя Амелия. – Она явно вышла из себя; её глаза пылали. – Мне кажется, я лучше разбираюсь в предмете, о котором ты упоминаешь, чем пятнадцатилетняя англичанка. – Ты и есть пятнадцатилетняя англичанка, – ответила я. – А в определённом смысле тебе едва исполнилось два года. – Я остановилась, размышляя об этом поразительном факте. – Как интересно! Я никогда не думала о твоём положении с этой точки зрения, но она верна. Обычаи странного общества, в котором ты провела первые тринадцать лет своей жизни, настолько не похожи на обычаи современного мира, что тебе пришлось начинать всё сначала – и забыть многое из того, что ты знала, особенно об... э-э… определённых отношениях с лицами противоположного пола. Я всего лишь пытаюсь защитить тебя, дитя. Её очаровательное личико смягчилось, и она снова взяла меня за руку. – Я знаю, тётя Амелия. Мне жаль, если я была грубой. Я разозлилась на Рамзеса, а не на тебя; он относится ко мне так, как будто я – несмышлёныш, а он – строгий опекун. Я не буду издеваться над маленьким мальчиком! – Конечно, он моложе тебя, – согласилась я. – Но в сердце он желает тебе только самого лучшего. Неужели ты и теперь продолжишь смотреть на него свысока? Я не смогла сдержать улыбку, наблюдая, как Рамзес упрямо проводит мисс Мармадьюк через лабиринты танца. Она пыталась свести к минимуму свой рост, ссутулившись и наклонив голову, так что её высокий помпадур[27] постоянно утыкался в лицо мальчика. Гримасы, с помощью которых Рамзес героически контролировал свою потребность чихать, заставили меня подобреть к сыну. Он бы не вёл себя как джентльмен, если бы я не воспитала его надлежащим образом, но теперь, когда он закусил удила, то храбро преодолевал значительные трудности. У мисс Мармадьюк было не больше чувства ритма, чем у верблюда, а чёрное платье с длинными рукавами и высоким воротником совсем не годилось для бала. Мои бальные платья обычно малиновые, так как это любимый цвет Эмерсона. Но то, что я надела в тот вечер, было совсем другого оттенка. Нефрет увидела, что выражение моего лица изменилось, и тихо прошептала: – Ты думаешь о малышке. Именно Нефрет я искала тем ужасным июньским утром, после того, как позвонил Уолтер. Телефон нам установили только месяц назад, и я не представляла, что он станет источником таких страшных новостей. Роза, моя бесценная и мягкосердечная горничная, рыдала, закрыв лицо фартуком, а наш дворецкий Гарджери со слезами, застывшими в глазах, пытался успокоить её. Нефрет не было в доме. Когда я обыскала конюшни и сады, то поняла, куда она должна была пойти. Некоторые могут подумать, что на территории тихого английского загородного дома подобный памятник выглядит довольно странно. В то время фальшивые руины и пирамиды вошли в моду, и многие богатые путешественники в Египет привозили оттуда стелы и саркофаги, чтобы украсить свою собственность. Однако небольшая кирпичная пирамида, расположенная на тихой лесной поляне, не была модным украшением. Её воздвигли над останками принца Куша. Он потерял свою жизнь в тщетной, но героической попытке вернуть Нефрет в её семью, и по просьбе его брата, завершившего это деяние триумфальной кульминацией, мы воздали доблестному юноше дань памяти в точности так, как было принято у его соплеменников. У основания памятника стояла маленькая молельня с резной перемычкой, диском, изображавшим солнце, и именами и титулами погибшего юноши. Нефрет время от времени навещала могилу; она хорошо знала Табирку, потому что он был её приятелем в юности[28]. Иногда и я сама добрый час тихо грезила возле пирамиды, в этом тихом месте, окружённом деревьями и полевыми цветами. Нефрет сидела на каменной скамье возле молельни и плела цветочную гирлянду. Услышав, как я приближаюсь, она подняла голову. Очевидно, моё лицо отражало пережитое потрясение, потому что она сразу поднялась и подвела меня к скамье. – Я отправляюсь в замок Чалфонт, – рассеянно промолвила я. – Я пыталась связаться с Эмерсоном и Рамзесом, но их не оказалось ни в лондонском доме, ни в музее, поэтому пришлось оставить им сообщение. Я не смею откладывать, я должна немедленно поехать к Эвелине. Ты поедешь со мной? – Конечно, если ты хочешь. – Может быть, это успокоит Эвелину, – вздохнула я. – Как ей выдержать такое? Я разговаривала с Уолтером... Я бы и дальше сидела там в оцепенении и горе, если бы Нефрет не заставила меня встать и не повела к дому.