– Послушайте, Кевин, не считаете ли вы, что я уступлю вопиющей лести и неискренним попыткам что-то разузнать? Мне нечего вам сказать, и в Египте больше не существует гиппопотамов. Поднаторев в притворстве, я не выказала ни малейшего намёка на беспокойство, которое вызвал его, казалось бы, случайный вопрос. То, что он сказал, было правдой. По меньшей мере в двух случаях сказания, которые я тогда переводила, до умопомрачения соответствовали происходившим событиям[159]. Неужели история повторяется? И если да, то в чём, чёрт возьми, смысл гиппопотамов? Я проводила Кевина на верхнюю палубу. Вскоре к нам присоединились другие, за исключением Эмерсона, притаившегося внизу с намерением перехватить сэра Эдварда и мисс Мармадьюк. К тому времени, когда они появились, уже спустилась тьма. Памятуя приказ, сэр Эдвард облачился в замечательно скроенный твидовый костюм и форменный галстук[160]. Волосы Гертруды растрепались – очевидно, она забыла на реке прикрыть их шарфом, как я советовала – и она продолжала их теребить. Мисс Мармадьюк выглядела гораздо более встревоженной, чем обычно. Интересно, что сказал ей Эмерсон. Вид женщины поверг О’Коннелла к её ногам, гибернианская[161] лесть потоком лилась с его губ. Наблюдая за тем, как он провожает Гертруду к стулу, я надеялась, что он не собирается воображать, будто она его привлекает. Ей не хватало того очарования, которое заставляет мужчин терять голову, но Кевину нравится быть постоянно влюблённым в кого-то. Наверно, потому, что он ирландец. Помня предостережение Эмерсона, мы старались избегать упоминания о гробнице. Однако в этом не было смысла, так именно на ней сосредоточился основной интерес всех присутствующих. Сэр Эдвард упомянул об этом первым – или, возможно, виновницей стала Нефрет. У неё не было возможности испробовать на нём свои хитрости, поскольку он старался избегать её. Но вечером, когда О’Коннелл рассыпался в комплиментах мисс Мармадьюк, Эмерсон спорил с Уолтером о Берлинском словаре[162], а Рамзес занимал Эвелину, сэр Эдвард, очевидно, решил, что можно безопасно присоединиться к Нефрет на диване. Когда в общей беседе возникло временное затишье я услышала вопрос девушки: – Вы считаете, что ваша новая камера справится с этой задачей? Голова Кевина дёрнулась, как у собаки, схватившей кость. Сэр Эдвард вопросительно поднял бровь и посмотрел на Эмерсона. Пожатие плечами и кивок позволили ему ответить, и, вернув своё внимание Нефрет, он ответил: – Потребуется длительная выдержка, но я уже добивался хороших результатов на новой плёнке «Кодак», выпущенной в прошлом году. – Значит, завтра вы будете фотографировать интерьер гробницы? – простодушно поинтересовался Кевин. Эмерсон злобно посмотрел на него. – Да. Я сообщу вам всё, что могу, О’Коннелл, так как вы, вероятно, всё равно узнаете, но не просите разрешения взглянуть. Ни один любитель не войдёт в эту гробницу, пока она не будет очищена. – И пока вы не впустите «Миррор» передо мной, – пробормотал Кевин. – Не могли бы вы, профессор, предположить, что там найдёте? Королеву, молчаливо лежащую в гробу, украшенную драгоценностями и магическими амулетами? Прибытие Махмуда, объявившего, что ужин подан в салоне, дало Эмерсону минутную передышку, но Кевина не так-то легко было сбить с избранного пути. На протяжении всей трапезы он засыпал Эмерсона вопросами. По-моему, до этого момента Эмерсону не приходило в голову, что его импульсивное упоминание о «нетронутой королевской гробнице» вызовет такой интерес. Лондонские газеты, сообщавшие об открытии, ещё не достигли нас, и брови Эмерсона тревожно шевелились, когда Кевин резюмировал появившиеся в печати истории. – Заголовки в «Таймс»? – запинаясь, повторил Эмерсон. – Этого следовало ожидать, – заметила я. – И ты обязан лично исправить… э-э… заблуждения прессы. Лично восстановить истину, дорогой. – Хм-м, – протянул Эмерсон, очень задумчиво глядя на меня. Необходимости в уточнении не было: Эмерсон иногда спешит, но он не глуп. Если преувеличенные утверждения окажутся необоснованными, они повредят его научной репутации, а нынче у нас имелись основания подозревать, что могилу вскрывали. И какая буря разразится, если мумию найдут без драгоценностей! Таким образом, Кевин получил больше сведений, чем ожидал, хотя и меньше, чем надеялся. Эмерсон твёрдо отказывался строить догадки и отказывался вдаваться в подробности. Тем не менее, этого было достаточно, чтобы подбросить Кевину, как говорится, «новостишку», и он не возражал, когда Эмерсон объявил, что нашим гостям пора уходить. (Я часто указывала на грубость подобных замечаний, но без малейшего эффекта.) – Могу ли я попросить разрешения вернуться в Луксор со своими новыми друзьями? – спросил Кевин, одаряя сияющими улыбками мисс Мармадьюк, с трудом сдерживавшую смех, и сэра Эдварда, отвечавшего каменным взглядом. Так что всё устроилось, и пока Кевин деликатно провожал Гертруду по трапу, Эмерсон схватил сэра Эдварда за руку. – Мне нет нужды повторять вам, – сказал он, – что фотографии, которые вы делаете во время моей работы, не должны продаваться или показываться кому-либо без моего разрешения. Лунный свет мерцал в светлых волосах молодого человека и позволил мне наблюдать за тем, как он застыл. – Нет, сэр, нет нужды, – отрезал он. – Спокойной ночи, профессор, миссис Эмерсон. – Ты обидел его, Эмерсон, – заметила я, наблюдая, как удаляется разгневанный сэр Эдвард. – Бережёного Бог бережёт[163], Пибоди. О’Коннелл насядет на него, не успеют они оттолкнуться от причала. – Похоже, ты прав, дорогой. Очень разумно с твоей стороны подумать об этом. Удовлетворённый этим незначительным комплиментом, который так ценят мужья, и который я стараюсь применять как можно чаще, Эмерсон подал мне руку и повёл в нашу комнату. Разговор на общие темы не возобновился до более позднего часа, когда я вернулась к мысли, на которую меня натолкнули вопросы О’Коннелла. – Я знаю твои методы, Эмерсон, и, конечно, полностью согласна с ними; но действительно ли явится нарушением этих методов один-единственный взгляд, брошенный в погребальную камеру? Я умираю от любопытства. Я удачно выбрала момент. Эмерсон находился в прекрасном расположении духа. – Сочувствую, моя дорогая. Мне так же любопытно, как и тебе, но это будет не так просто, как ты думаешь. Мусор за этой дверью – не то, что каменная крошка в преддверии. Камеру засыпало в результате частичного обрушения крыши, похожей на лестничный пролёт – ведущей вниз, как обычно и бывает в таких гробницах. Нынешние воры убрали часть мусора и укрепили свой туннель палками и досками… – А ты-то откуда это знаешь? О, Эмерсон, как ты мог? Ты уже исследовал этот туннель. И не доверяешь мне! Эмерсон немного смешался. – Я только посмотрел, Пибоди. Всего несколько футов, насколько я мог видеть, держа свечу. Я не мог пролезть в клятое место, оно слишком узкое для меня. – Но не для меня. Позволь мне попробовать. Обняв меня, Эмерсон выразил своё нежелание разрешить это, добавив: – Твои размеры и размеры туннеля, как мне известно, несовместимы. Ты бы застряла, Пибоди, уверяю тебя. – А ты мог бы вытащить меня за ноги. – С риском навредить твоей... э-э… твоей внешности? Ни при каких обстоятельствах, моя дорогая Пибоди. С этим справится Рамзес. – Давид тоньше Рамзеса. Когда Эмерсон не ответил, я промолвила: – Ты продолжаешь питать сомнения относительно него. Это несправедливо, Эмерсон. – Может быть. Но что он сделал, чтобы доказать свою преданность нам? Дважды Рамзес рисковал собой, чтобы спасти мальчика от смерти и от подозрения в гнусном преступлении. И всё же Давид продолжает настаивать на том, что не может сказать ничего, что помогло бы нам или объяснило бы, почему он якобы находится в опасности. Из-за загруженности работой я не видела Давида в течение нескольких последних дней. Он всегда ходил вместе с нами к могиле, так как я считала, что там более безопасно, чем в одиночестве на дахабии, но он держался особняком, избегая всех, кроме Нефрет и Рамзеса. Из-за замечаний Эмерсона я чувствовала себя неудобнее, чем была готова признать, и решила поговорить с мальчиком при первой же возможности. Возможность выдалась утром после появления мистера О’Коннелла. Мохаммед закончил строить лестницу накануне днём, и под руководством Эмерсона люди принялись за работу, чтобы поставить конструкцию на место. До завершения этой процедуры мне было нечем заняться, а О’Коннелл, проснувшийся ни свет ни заря, наблюдал за процессом с блокнотом в руках, поэтому я разыскала Давида. Вдоль основания холма располагается множество незаконченных и не раскопанных могил. Подобно раннехристианскому отшельнику, Давид выбрал одну из них в качестве убежища. Он (или Рамзес с Нефрет) обустроил её настолько удобно, насколько возможно – кусочек циновки на земле, кувшин с водой, несколько корзин. Давид сидел на циновке на корточках, работая молотком и зубилом над чем-то, что держал между колен. Когда он увидел, что я приближаюсь, то внезапно содрогнулся, словно пытаясь спрятать этот предмет. Однако скрыть его не удалось, так как он был размером с мои сжатые кулаки – скульптурная голова в древнеегипетском стиле. Я видела только заднюю её часть, похоже, с каким-то головным убором. – Доброе утро, – ласково сказала. – Рада видеть тебя занятым, Давид. Практикуешься в ремесле? – Доброе утро, Ситт Хаким, – последовал неулыбчивый ответ. – Надеюсь, вы сегодня чувствуете себя хорошо? Надеюсь, вы крепко спали. Слова произносились с особой тщательностью, и их формальность заставила бы меня улыбнуться, если бы я не боялась обидеть мальчика. – Спасибо, я спала очень крепко и очень хорошо. Я надеюсь, что и ты тоже. Могу ли я увидеть, что ты делаешь? Он аккуратно положил инструменты в корзину и без комментариев вручил мне скульптуру. Изделие не было закончено, головной убор представлял собой грубый набросок. Давид сосредоточился на лице. Это был, очевидно, портрет Нефрет, потому что сходство было безошибочным, но одновременно – портрет другой женщины. Почти неопределимое изменение некоторых черт усиливало сходство, которое я наблюдала в другом случае, а на голове красовалась корона – корона-стервятник, которую носили египетские королевы. Глаза Давида были глазами художника. И что же предстало моему взору – невинная форма лести, придавшая его новой подруге атрибуты молодой королевы, или же он видел более ясно, чем я, случайное и мимолётное сходство между Нефрет и Тетишери? В любом случае безвредно, но мне стало не по себе. Шелмадин болтал по поводу реинкарнации, и казалось вероятным, что Гертруда – тоже сторонница этой заумной доктрины. Я, конечно же, не хотела, чтобы подобные идеи взбрели в голову Нефрет. Сходство и тревожные мысли, вызванные ими, замедлили мой ответ. – Это прекрасно, Давид. Замечательно. Тонкие плечи мальчика расслабились. – Так вы не сердитесь, что я делаю её? – Совсем наоборот. – Я уселась на землю рядом с ним. – Проявлять талант, подобный твоему – это обязанность и данное Богом право; только вандал попытается сдержать... – Я замолчала, увидев недоумевающее лицо. – Я не сержусь. Мне очень приятно. Только… почему ты дал ей Корону Стервятника? Он понял вопрос, но продолжал выглядеть озадаченным. И наконец сказал: – Я не знаю. Это было... – Он махнул тонкой выразительной рукой. – Это было правильно. Художник с лучшим знанием английского языка и более высоким мнением о себе выразил бы это элегантнее. Однако я знала, что Давид имел в виду. – Я не трачу время впустую. – Из другой корзины он достал блокнот и карандаш. – Я учусь. Вы хотите, чтобы я вам почитал? И приступил к чтению, открыв блокнот на странице, на которой я увидела аккуратный почерк Нефрет. Всего несколько предложений, в которых использовались самые простые слова, но она сплела их в небольшую историю о мальчике, жившем в Египте, где светило яркое солнце и текла широкая река. – Очень хорошо, – сказала я. Я начала сочувствовать бедной курице-матери, у которой один неуклюжий потомок показал признаки превращения во что-то, чего она не ожидала и не знала, как с этим справиться[164]. Чем мальчик займётся дальше – логарифмами? Я встала. – Я должна вернуться к работе, Давид. Я довольна тобой. Но не пренебрегай – тебе знакомо это слово? – изготовлением портрета Нефрет. Он просто... замечательный. – Я сделаю его хорошо, Ситт Хаким. Он для вас. Когда я уходила, то слышала, как он повторял «за-меча-тельный» снова и снова, пытаясь подражать моей интонации[165]. Я решила подождать, пока голова не будет закончена, прежде чем показать её Эмерсону. Конечно, он был бы тронут не меньше меня, и столь же впечатлён талантом парня. Однако предрассудки Эмерсона укоренились глубоко. Потребовались бы незаурядные усилия, чтобы убедить моего мужа в верности Давида. Как здорово, что мы вскоре узнаем правду.