Лестницу удалось установить почти к полудню. Мужчины вечно бесполезно суетятся, выполняя плотницкие и другие простые работы – в надежде, по-моему, заставить женщин поверить в то, что эти «мужские» домашние дела сложнее, чем на самом деле, – но данная работа действительно заставила поломать голову. Надёжное крепление конструкции к скале потребовало тяжёлых стальных болтов и сооружения ряда опор, и Мохаммеду пришлось сделать ряд окончательных корректировок. После того, как Эмерсон несколько раз протопал вверх и вниз по лестнице, чтобы убедиться в её прочности, я удостоилась чести быть первой, совершившей восхождение. Очистив входной проход до уровня пола, мы приступили к работе в преддверии. Фотосъёмка заняла довольно много времени, так как Эмерсон требовал обзор с разных точек. Для света он использовал отражатели – большие листы олова, расположенные под углом, чтобы улавливать солнечные лучи и направлять их на место съёмки. Отражатели эти оказались на удивление эффективными. Сэр Эдвард проявлял пластинки каждый вечер, и результаты оказались гораздо лучше, чем мы надеялись. С наступлением полудня моё нетерпение возросло из-за этих необходимых, но утомительных задач. Я жаждала начать собственно раскопки: полностью раскрыть захватывающие изображения Тетишери, воздающей дань уважения богам Подземного мира, принимающей подношения, восседающей на троне со своими покойным мужем и верным внуком – чтобы узнать, что за животное, частично скрытое за обломками, сидит под её креслом (то ли кот, то ли собака, то ли какое-то другое), чтобы просеять интригующий мусор, в котором находились обломки гробов и фрагменты их бывших обитателей. Рамзес испытывал не меньшие мучения; наконец, не в силах сопротивляться, он потянулся к коричневому хрупкому предмету, торчавшему из кучи. Властный комментарий бдительного отца заставил его подпрыгнуть и отдёрнуть руку. Всё чаще и чаще я смотрела на прямоугольное отверстие в дальней стене. Каким бы многообещающим ни казался беспорядок в преддверии, он бледнел перед перспективой того, что могло лежать за пределами этой чёрной дыры. Когда Эмерсон остановил нашу работу, объявив, что выложим сетку для просеивания и начнём очищать комнату завтра, я больше не могла выносить ожидания. Он, как всегда, уходил последним. Я медлила. – Эмерсон, – прошептала я. – Как ты думаешь… сегодня вечером? Он понял. Я знала, что так и будет. Его пылкий дух, как и мой, всегда был готов уступить соблазнам приключений и открытий. Он тоже всё чаще бросал взгляды в сторону таинственного входа. Но продолжал колебаться, и когда заговорил, в голосе прозвучала необычная нерешительность. – Я не знаю, Пибоди. – Тебя беспокоят предчувствия, дорогой? – Меня никогда не беспокоят предчувствия! – Одна из летучих мышей, свисавших с потолка, словно живой фриз[166], зашевелилась, и Эмерсон продолжил более умеренным тоном, но с тем жаром. – Предчувствия, предвидения, пустые фантазии! Держи свои предчувствия при себе, Пибоди, чёрт побери! – Сейчас я ничего не испытываю, Эмерсон. Только неудержимое любопытство. – Рад слышать. – Но продолжал колебаться. Я приготовила убедительный аргумент – вернее, собралась его озвучить, потому что Эмерсон не хуже меня был знаком с раздражающей привычкой нашего сына пытаться украсть пальму первенства у родителей. – Если мы не исследуем туннель, этим займётся Рамзес – один и без надлежащих мер безопасности. Я удивлена, что он до сих пор не попытался. – Чтоб ему провалиться, – только и ответил Эмерсон. Эвелина ждала меня у подножия лестницы с чашкой воды и мокрой тряпкой. – Ты выглядишь измученной, Амелия, – сказала она с тревогой. – Утоли жажду и вытри лицо. Я поблагодарила её и воспользовалась водой, что, безусловно, было в самый раз. – Ты, должно быть, устала сидеть здесь в одиночестве, – предположила я. – Потерпи, Эвелина, скоро понадобятся и твои таланты. – О, я не против. Мне нравится болтать с Давидом. Сначала он немного стеснялся, но теперь, кажется, дело пошло. И, – добавила она с улыбкой, – кошки оказались отличной компанией. Я думала, что они не смогут устоять перед приманкой в виде гробницы с летучими мышами, но они остались со мной. – Очевидно, всему виной твоё неотразимое очарование, – улыбнулась я. – Бастет любит гробницы и редко далеко отходит от Рамзеса, но сейчас она не появлялась ближе, чем у входа в преддверие. Мы не сообщали другим о наших замыслах, пока Гертруда и сэр Эдвард – а также Кевин, чьи намёки на то, что его могли бы пригласить на чай, я проигнорировала – не уехали в Луксор. Эмерсон, изложив суть дела, добавил, строго взглянув на меня: – Мы не будем пытаться проникнуть туда, пока я тщательно не осмотрюсь на месте и не буду лично убеждён, что опасности дальнейшего обвала нет. Только предварительная разведка, и если я не буду полностью удовлетворён, продолжения не последует. Ясно? Все настаивали на том, чтобы сопровождать нас. Я и не пыталась, как когда-то, отговаривать Эвелину. Турецкие брюки, о которых никто из нас не упоминал напрямую, тронули меня до слёз (или могли бы, если бы я решила расплакаться). Должно быть, она втайне от мужа сшила их, примеряла в редкие моменты уединения, доступного жене и матери, и снова прятала. Болезненная фантазия, заменявшая недоступную ей активную жизнь... Но сейчас она ощущала полноценность жизни, и кто я такая, чтобы препятствовать Эвелине рисковать, если это доставляет ей наслаждение? Реакция Рамзеса была самой интересной. Он вообще ничего не сказал. Крайне подозрительно само по себе. Я спросила: – Итак, Рамзес? Рамзес несколько секунд пытался сопротивляться моему пристальному взгляду, а затем признал поражение. – Это достаточно безопасно, мама, для человека с узкими плечами и тонкой талией. Куча обломков скошена вниз и истончается по мере продвижения. – Как далеко ты пролез? – спросила я. Многолетний мучительный опыт позволял мне полностью держать себя в руках. – Всего несколько ярдов. Отец вернулся на лестницу, а я... – Проклятье! – взревел Эмерсон. После обсуждения решили, что в туннель полезет Рамзес. Возражения Нефрет были самыми яростными. – Я не толще Рамзеса! Просто потому, что я девушка... – Ты отлично знаешь, что я не допускаю такой дискриминационной практики, Нефрет, – прервала я. – Но у Рамзеса гораздо больше опыта, чем у тебя. – Э-э, да, – согласился Эмерсон. По отношению к нему обвинение Нефрет было слишком точным, хотя он никогда не признал бы этот факт. – Рамзес умеет пробираться через узкие пространства. Ты уверен, что находишься в хорошей форме, мой мальчик? – Да, отец, полностью. – Ничего подобного! – Нефрет никогда не спорила с решениями Эмерсона. Она использовала другие, более эффективные методы, чтобы убедить его передумать. О степени её негодования свидетельствовал отказ от этих методов в пользу прямой конфронтации. – Ему придётся ползти на животе, и острые края камней могут снова разорвать рану, а я… – Будет так, как я сказал, – прервал Эмерсон. Нефрет знала этот тон, хотя Эмерсон никогда не применял его в разговоре с ней. Губы задрожали, глаза наполнились слезами. Чрезвычайно трогательное выражение. Интересно, не тренировалась ли она перед зеркалом? Эмерсон выглядел таким виноватым, как будто ударил её, но не отступал ни на йоту. – Ты беспокоишься за брата, Нефрет, но в этом нет необходимости. Её беспокойство (если именно оно явилось причиной возражений), возможно, было излишним, но я подумала, что лучше убедиться самой. После обеда, прежде чем переодеться в рабочую одежду, я направилась в комнату Рамзеса. Рана зажила хорошо. Тем не менее я приняла меры предосторожности, добавив несколько дополнительных слоёв бинтов и надёжно закрепив их. Мы не пытались незаметно ускользнуть; наш пункт назначения скоро станет известен охранникам. Мы надеялись скрыть только нашу цель – по крайней мере, пока. Когда мы вернулись, рабочие сидели вокруг костра. Громовой рык Эмерсона поднял их на ноги, и Абдулла бросился навстречу нам. – Это ты, Отец Проклятий? – Если вы подумали, что это кто-то другой, почему, к дьяволу, не попытались окликнуть его? – разозлился Эмерсон. – Будь благоразумным, Эмерсон, – вмешалась я, когда Абдулла шаркнул ногами и отвёл взгляд. – Они только что закончили свою первую трапезу за день и впервые выпили воды с момента восхода солнца. Следовало предупредить тебя, что мы приедем, Абдулла. – Чёртова религия, – пробурчал Эмерсон. Мы поднялись по ступенькам, держа свечи в руках. Должно быть, снизу это выглядело невероятно красиво – линия мерцающего огня, медленно поднимающаяся в темноту. В последний момент Эмерсон смягчился и позволил Абдулле пойти с нами. Я думаю, что это было молчаливым извинением за грубые замечания о религии, но наш старый друг пригодился. Сила и острота зрения Абдуллы с годами уменьшились, но он оставался самым опытным реисом в Египте. Вдвоём с Эмерсоном они быстро соорудили из досок, которые захватили с собой, сходни, установив их над завалами щебня до проёма. После того как Абдулла заглянул внутрь, они с Эмерсоном обменялись неразборчивыми фразами, а затем Эмерсон повернулся к Рамзесу. – Он считает, что безопасно. Вперёд. Рамзес бросился по сходням и вставил голову и плечи в отверстие. – Чёрт побери, Рамзес, – прорычал любящий отец, – ты ничего не придумал лучше, чем нырнуть с головой в тёмную дыру? Зажги свечу и, ради Бога, постарайся не поджечь себя или какие-либо легковоспламеняющиеся предметы, с которыми можешь столкнуться. – Я огорчён тем, что пренебрёг свечой, сэр. Волнение преодолело мою привычную осторожность. – Ха, – отозвалась я. – Продвигайся медленно, Рамзес, и не переставай говорить. – Прошу прощения, мама. Правильно ли я тебя расслышал? Не думала, что я когда-либо отдам подобный приказ, но сейчас я была не в настроении реагировать на своеобразный юмор Рамзеса. – Вы слышали меня, молодой человек. Не дальше шести-восьми футов после входа. По мере продвижения детально описываешь, что видишь и как себя чувствуешь. Держа свечу в вытянутой руке, Рамзес уже залез в туннель почти целиком. Его «Да, мама» отозвался искажённым эхом. – Минуту, – приказал Эмерсон. Видимая часть Рамзеса – его нижние конечности от колен и до стоп – покорно замерли. Эмерсон обмотал верёвку вокруг левой лодыжки мальчика и натянул её. Комментариев от Рамзеса не последовало. – Давай, – сказал Эмерсон. – И не прекращай говорить или, по крайней мере, шуметь. Если твой голос умолкнет более чем на тридцать секунд, я вытащу тебя оттуда. Мы собрались вокруг подножия сходней, и отблеск свечей падал на лица, столь же серьёзные и взволнованные, как и моё. Уолтер успокаивающе обнял Эвелину, чьи расширившиеся глаза устремились на отверстие, в котором исчезли ноги Рамзеса. Последний жест Эмерсона продемонстрировал тем, кто ещё не знал, насколько опасным было это мероприятие. Небрежно вырытый туннель может рухнуть. Воздух в глубинах – чьи масштабы пока неизвестны – оказаться ядовитым. Список возможных опасностей был слишком длинным, чтобы сохранять спокойствие, и верёвка вокруг лодыжки Рамзеса могла стать единственным шансом, если вдруг мальчик столкнётся с одной из них. Должно быть, даже Рамзесу было трудно постоянно говорить в этом замкнутом пространстве, и пыль забивала рот и горло, но он выполнял приказ. По мере того, как Рамзес продвигался дальше, становилось всё труднее понимать его слова: – Раскрывается… – одна фраза, затем – саван мумии… – и, громко и ясно – бедренная кость. – Предполагалось, что он обнаружит кости, – негромко бросила я Эвелине, пытаясь ослабить её очевидную тревогу. – Мне всё равно, что он говорит, пока продолжает говорить, – прошептала Эвелина. – Как далеко он прошёл, Рэдклифф? Эмерсон посмотрел на верёвку. – Менее трёх метров. Медленное продвижение с... Вырвавшийся из проёма вопль, зловеще усиленный эхом, заставил мужа отшатнуться с ответным возгласом страха и ужаса. Но только на мгновение. Вцепившись в верёвку, он резко дёрнул её. Рамзес продолжал завывать, а Эмерсон – изо всех сил тащить верёвку, пока ноги Рамзеса не оказались снаружи. Отбросив верёвку, Эмерсон схватил ноги и вытащил мальчика, подняв его на руки. Глаза Рамзеса были плотно закрыты, что неудивительно, поскольку пыль покрывала веки, а кровь из многочисленных порезов и ссадин заливала нос и лоб. Я сорвала крышку с фляги и плеснула содержимым в лицо Рамзеса. – Спасибо, – сказал Рамзес.