Мужчина занимал всю длину дивана, его голова и плечи покоились на куче подушек, а невероятная тучность простиралась от подбородка до ног, маленьких, как у женщины. На стопах красовались изящные домашние туфли, так сильно расшитые золотом и блёстками, что под ними не было видно ткани. Изумруд размером с куриное яйцо украшал сверкавший золотом тюрбан. И, по контрасту, халат был пуританским, простого покроя и без тесьмы; светло-серый и объёмный, как палатка, он ловил свет, откликаясь богатым отблеском бархата. За спиной непрошеного гостя сидели на корточках, неподвижные, как статуи, двое мужчин в ливреях, состоявших из свободных брюк, жилетов им в тон и тюрбанов того же серого цвета без каких-либо украшений. Эмерсон резко остановился. – Так-так, – протянул он. – Вы до сих пор живы. А я-то надеялся, что один из ваших бесчисленных врагов прикончил вас. Хотя огромное тело напоминало кита, лицо посетителя было тяжёлым, а не толстым, особенно в области чисто выбритых челюстей и подбородка. Они выступали вперёд, как морда животного, и когда широкие губы разошлись, на свет появились жёлтые зубы, похожие на старую слоновую кость. – Отец Проклятий учтив и любезен, как и всегда, – произнёс он по-английски почти так же чисто, как и Эмерсон. – Разве вы не представите меня уважаемой Ситт[50], вашей жене и вашим красивым и талантливым детям? Красивые и талантливые дети, как я и ожидала, последовали за нами. Казалось, они поразили нашего гостя – особенно Нефрет. Он пялился на неё, открыто и грубо, пока Эмерсон не встал перед девушкой, будто пытаясь защитить её от этого пристального взгляда. – Нет, не намерен, – ответил он. – Нефрет, мы скоро присоединимся к вам в салоне. Иди с ней, Рамзес. Когда Эмерсон говорит таким тоном, даже Рамзес не смеет его ослушаться. Посетитель рассмеялся. – Тогда я назовусь сам. Вы не нуждаетесь в представлении, Ситт Хаким; ваша слава гремит на улицах, на суках[51] и во дворцах. Я Джованни Риччетти. – Святые Небеса! Конечно же, мне известно ваше имя. – Я не солгала. Эмерсон неоднократно рассказывал о нём. В своё время Риччетти был самым известным торговцем древностями в Египте. – Вы оказываете мне слишком большую честь, Ситт. Я так давно ждал этого момента! – Ерунда, – прервал Эмерсон. – Что вы здесь делаете? Мне говорили, что вы оставили свою деятельность. – Так и есть. Я живу в академическом уединении, наслаждаясь скромными плодами моих трудов – цветами и фонтанами, книгами, учёбой, другими безобидными... – Ха! – фыркнул Эмерсон. – Ваши привычки не всегда были такими безобидными, Риччетти. Перейдём к сути дела. Чего вы хотите? – Оказать вам услугу. Только уважение, которое я испытываю к такому выдающемуся человеку, могло вырвать меня из моего тихого обиталища, где звенят фонтаны и плывёт аромат роз... – Он умолк и поднял длинную бледную руку, сверкавшую драгоценными камнями. – Так вот, мой друг, удержитесь от проявлений вашего пресловутого характера, это плохо отражается на здоровье. Да и по сукам бродят слухи, которые могут повлиять на ваше здоровье не в меньшей степени. Посетил ли вчера вечером вас некий гость? Прилив гнева исчез с лица Эмерсона, оставив застывшую маску, непроницаемую, как гранит. – Вам это и так известно, иначе вы бы не спрашивали. – Не могли бы вы рассказать мне, что произошло на этой встрече? – Нет. А не могли бы вы сказать мне, почему набрались наглости спрашивать об этом? Вы знаете этого типа? – Он пользовался широкой известностью в определённых кругах. – В тех самых кругах, где когда-то вы достигли столь выдающихся успехов? – Любые мои связи разорваны давным-давно. Но до меня по-прежнему... доходят слухи… о тех или иных событиях. Никто из них не обращал на меня ни малейшего внимания. Не отводя глаз, они быстро обменивались вопросами и ответами, как фехтовальщики, наносящие и отражающие удары. Я заподозрила, что они не впервые сталкиваются друг с другом, и что Эмерсону известно: он должен играть по правилам своего противника, если надеется получить какие-либо сведения. Однако мой муж не отличается терпением. Его следующий вопрос: «О каких событиях?» – был слишком глуп; в ответ последовали лишь слабая улыбка и пожимание плечами. Эмерсон попробовал ещё раз. – Он назвал себя Салехом. Как его настоящее имя? – Леопольд Абдулла Шелмадин. Его отец был англичанином. Работал клерком в Министерстве внутренних дел. Эмерсон умолк. Он не ожидал такого прямого ответа. Прежде чем он успел отреагировать, Риччетти продолжил: – Вы можете получить его адрес в министерстве, но поиск окажется пустой тратой времени. Он не вернулся домой прошлой ночью, и его не видели с тех пор, как он вошёл в отель. – Боже мой, Эмерсон! – воскликнула я. – Разве это не подтверждение... Эмерсон повернулся ко мне, испепеляя взглядом: – Амелия, я прошу, чтобы ты держалась подальше от этого. Разве ты не видишь, что он пытается вырвать у тебя неосторожное высказывание? – У меня? – негодующе воскликнула я. – Если он знает меня, то должен знать и то, что подобные попытки никогда не увенчаются успехом. – Это уж точно. – Эмерсон оскалил зубы так, что я посчитала неизмеримо более разумным воздержаться от дальнейших комментариев, хотя бы временно. – Это уж точно, – повторил Риччетти. – Ваш муж несправедливо относится к нам обоим, миссис Эмерсон. Я дал ему больше сведений, нежели он – мне, и добавлю ещё одно слово дружеского предупреждения, прежде чем уйду. – Он поднял руки; мужчины, сидевшие сзади, вскочили и помогли ему встать. – Будьте начеку, друзья мои. Есть те, кто намерены помешать вам осуществить свои планы, и те, кто намерены помочь вам, если это будет в их силах. Прежде чем действовать, будьте уверены, что сможете отличить одних от других. Всего хорошего, миссис Эмерсон; для меня было честью встретиться с вами. Прощайте, Эмерсон – до тех пор, пока мы не встретимся снова. Опираясь на слуг, он побрёл к лестнице. Мы молча смотрели, пока вершина золотого тюрбана не скрылась из виду. Затем Эмерсон подвёл меня к перилам. Должно быть, на борт дахабии, хотя я этого и не заметила, подняли носилки; теперь они медленно двигались по трапу, плотно закрытые серыми шёлковыми шторами. Мускулистые руки носильщиков напрягались, чтобы удержать груз на одном уровне. Эмерсон заговорил только тогда, когда носилки достигли берега и скрылись из виду. – Должно быть, ему что-то очень сильно требовалось, раз он предпринял все эти усилия. Интересно, получил ли он желаемое? – Он хотел знать, что случилось с мистером Салехом – вернее, с мистером Шелмадином. – Эмерсон кивнул, и я продолжила: – Не стоило так повелительно принуждать меня к молчанию, милый. Я отлично понимала, на что рассчитывает Риччетти, и никогда бы не выдала ничего важного. Эмерсон отреагировал коротким смешком. По лестнице загремели ноги, идущие вверх, и он обернулся к своему сыну и наследнику: – Чёрт возьми, Рамзес, я приказал тебе оставаться в салоне. – При всём моём уважении, сэр, вы не этого сделали. Вы приказали мне, если память не изменяет, а я уверен, что это так, сопровождать Нефрет в ту комнату, что я и сделал, и, поскольку у меня сложилось чёткое впечатление, что вы хотели, чтобы она оставалась там, хотя это распоряжение также не было особо оговорено, я также остался в салоне, поскольку Нефрет явно стремилась покинуть комнату – что, – заключил Рамзес, внезапно задохнувшись и содрогнувшись, – она ​​и осуществила. Нефрет, чья золотая головка виднелась за спиной Рамзеса на лестнице, очевидно, резко толкнула его, вызвав сбой в дыхании и содрогание. Однако он не двинулся с места и вытянул руки, чтобы она не могла пройти дальше. – Вернись назад, – распорядился Эмерсон. – Но, отец, этот джентльмен… – снова начал Рамзес, и тут Нефрет произнесла по-нубийски громкую фразу. Я разобрала только имя Рамзеса, но не питала иллюзий относительно содержания. – Ад и проклятие! – завопил Эмерсон. – Провалиться мне на этом месте, я приехал сюда, чтобы продемонстрировать твоей дорогой маме сюрприз, приготовленный для неё, и показать ей всё до мелочей – каждый чёртов шкаф, каждый проклятый уголок и каждый дьявольский гвоздь в каждой клятой стене! Убирайтесь с лестницы, вы оба, или я… я… – Да, отец, конечно. Нефрет должна идти первой. – Рамзес оглянулся через плечо и ухмыльнулся так, что любая здравомыслящая женщина отвесила бы ему пощёчину. Нефрет попыталась. Затем она отправилась вниз, щёлкая каблуками, как кастаньетами, а Рамзес последовал за ней на безопасном расстоянии. – Такие милые, послушные дети, – невинно бросила я. – Нормальные, во всяком случае, – усмехнулся Эмерсон. – Ну всё, иди за мной и визжи от восторга через определённые промежутки времени, иначе я… я… Он выполнил своё обещание – но очень быстро и кратко, так как снизу доносились звуки перепалки. Я неустанно делала одну заметку за другой во время обхода. Внизу – так памятные мне! – располагались четыре каюты, две с каждой стороны узкого прохода, и ванная комната с наполненной ванной. Салон тоже выглядел так, как я его помнила, с высокими окнами в изогнутой стене; обшивку из слоновой кости недавно покрасили, а позолоченную отделку обновили. С неописуемым взрывом чувств я поняла, что тёмно-красные шторы вполне могут быть теми же, что мы с Эвелиной выбрали много лет назад. Конечно, они поблёкли и истрепались. Несмотря на эмоции, их придётся заменить. Я сделала заметку. Эмерсон всё больше унывал по мере удлинения моего списка, поэтому мне пришлось увеличить частоту и интенсивность восторженных воплей. Что оказало аналогичное успокаивающее воздействие на Абдуллу. Его взгляд, полный мрачных предчувствий (поскольку у него и у меня имелись небольшие разногласия в вопросе о надлежащем обустройстве), вскоре сменился улыбкой; и действительно, у меня не хватало духу жаловаться. Я поняла, что мне нужно изобрести какую-то уловку, чтобы совершить необходимые покупки, так как и Абдулла, и Эмерсон абсолютно не осознавали наличие каких бы то ни было недостатков. – Что ж, до завтра, – объявил Эмерсон. – Мы приедем рано, Абдулла. Всё должно быть готово. – Э-э… ​​возможно, нам следует поговорить с капитаном, Эмерсон, – предложила я. Он вместе со всей командой уже ждал нас; бурный обмен приветствиями с Абдуллой и яростная реакция Эмерсона на новости о посетителе помешали нам приветствовать их, как полагалось бы. Я поспешила компенсировать эту неучтивость избыточной приветливостью. Реис[52], высокий, мощный малый с аккуратной чёрной бородой, был исключительно похож на моего бывшего капитана Хасана, и я не удивилась, узнав, что он – сын последнего. – Я слышал множество историй о вас, Ситт Хаким, – сообщил он; в спокойных чёрных глазах сверкали те же весёлые искорки, с которыми его отец часто смотрел на меня. – Держу пари, так и есть, – согласился Эмерсон. – Надеюсь, ваш уважаемый отец здоров? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Итак, Хасан, мы отправляемся завтра. Египтяне давно привыкли к манерам Эмерсона, которые по арабским меркам были чрезвычайно неуместны. Хасан улыбнулся и сообщил с максимально возможной вежливостью, что мы не сможем отплыть на следующий день. Повар не смог раздобыть овощи надлежащего качества, рулевой повредил спину и так далее. Я ожидала этого, потому и не спорила с Эмерсоном о времени отъезда. После некоторого обсуждения и (со стороны Эмерсона) ряда ругательств удалось достичь компромисса. Отбытие назначили на четверг, через два дня. Мы вытащили кошку, Нефрет и Рамзеса из салона, где они осматривали библиотеку, и вернулись в наш экипаж. При выезде из гостиницы у Рамзеса была шляпа. Когда я спросила его, что с ней случилось, он ответил ещё бесстрастнее, чем обычно: – С сожалением признаюсь, что не знаю, мама. – И, не переводя дыхание, продолжил: – Кто был этот тучный джентльмен и чего он хотел? – Надеюсь, он не твой друг, – подхватила Нефрет. – Какой ужасный человек! Он похож на статуэтку Таурт[53]. Меня поразили неожиданность и точность сравнения. Богиня Таурт часто изображалась как гиппопотам, стоявший на задних лапах. По внешнему виду она являлась, безусловно, одним из самых гротескных среди всех египетских божеств, но производила благоприятное впечатление, поскольку была покровительницей деторождения. Я автоматически отреагировала: – Не суди людей по их внешности, Нефрет. – Но Нефрет права, – заявил Эмерсон. – Он ужасный человек. Его зовут Риччетти. Несколько лет назад он был австрийским консульским агентом в Луксоре и одним из самых успешных торговцев антиквариатом в стране. – Ах, – вмешался Рамзес. – Под словом «успешный», как я полагаю, подразумевается «бесчестный». – Это зависит от определения нечестности, – уточнил Эмерсон. – В большинстве случаев консульские агенты фактически не нарушали закон, поскольку сами законы о продаже предметов старины были слишком расплывчаты, чтобы чрезмерно ограничивать чью-либо деятельность. Они действовали, как и любые другие торговцы, в рамках более-менее дружеской конкуренции. Риччетти кардинально отличался от них. Ходили слухи, что он был членом «Красной руки»[54] или какого-то иного тайного террористического общества, и, безусловно, его методы поддерживали это предположение. – Всемогущий Боже! – охнул Рамзес. – Как же он действовал? – Не бери в голову, – отрезал Эмерсон. Рамзес снова охнул. Эмерсон улыбнулся Нефрет, чьи широко раскрытые глаза не отрывались от его лица.