Я вошла в комнату Нефрет сразу же после пробуждения. Во сне она являла собой картину девичьей невинности, локоны рыжевато-золотых волос обрамляли лицо, губы сладко изогнулись. Имя, данное девушке отцом, исключительно подходило ей, поскольку на древнеегипетском языке означало «Прекрасная». Я стояла и смотрела на неё, запутавшись в мыслях и предчувствиях. Я первой готова признать, что мои материнские инстинкты недостаточно развиты – однако хочу добавить в свою защиту, что воспитание Рамзеса любую женщину полностью выбило бы из колеи. Исполнив этот долг и миновав, как надеялась, самый опасный период жизни, я вдруг обнаружила, что материнство навязано мне повторно. Уверена, что меня нельзя упрекнуть в преувеличении, когда я утверждаю, что ни одна мать не сталкивалась с таким уникальным испытанием, как Нефрет. Только её быстрый интеллект и желание угодить позволили ей приспособиться к образу жизни, столь отличному от того, к которому она привыкла. Хотя и не без возражений. Её уверенность и вера в нас неуклонно росли, но одновременно с этим усиливалась критика условностей цивилизации. Зачем ей напяливать на себя тяжёлые, неудобные одежды? Почему ей не следует без присутствия сопровождающего открыто и свободно говорить с молодыми людьми? Почему она должна опускать глаза, краснеть и молчать в компании, когда её мнение не менее интересно, чем мнения других? Да, эти правила были абсурдными. Но, признавая этот факт, мне приходилось настаивать, чтобы она следовала им. Юная и неопытная, в те годы, когда определённые физиологические изменения придают женщине восприимчивость к уговорам мужского пола, она была призом в честной игре для мужчин, подобных сэру Эдварду Вашингтону, и состояние, которое она унаследует, достигнув совершеннолетия, заставит женихов толпами роиться вокруг, подобно пчёлам. Мы были её единственными защитниками – и достаточно эффективными, можете мне поверить, ибо очень немногие мужчины, даже полностью обезумев от любви, рискнули бы вызвать гнев Эмерсона, посягнув на его подопечную. Я размышляла, и уже не в первый раз, о том, чтобы удочерить её по всем правилам. Можем ли мы осуществить это? Хотелось бы ей этого? Она, несомненно, любила нас, но, возможно, такая близость не пришлась бы ей по душе. Вздохнув, я отбросила размышления и перешла к насущным потребностям, разбудив Нефрет ласковым прикосновением. Она отвечала на мои вопросы без притворства и молча выслушала нравоучение, но сохраняла недовольное выражение лица, пока Эмерсон помогал ей сесть в коляску. Эмерсон не видел надутых губ. Он бы не заметил их (мужчины такие, какие они есть), даже если бы его ничего не отвлекало. Череда звуков, напоминавших крики гигантского гуся, предвещала появление чудовищного устройства, перед которым разбегалась толпа нищих, торговцев, туристов и ослов. Автомобили пока что были редкостью в Каире, и эта машина двигалась с изрядной скоростью – добрых пятнадцать миль в час, если я не ошибалась. Сам автомобиль был ярко-красным, а шофёра, чьё лицо сияло гордостью и удовольствием, украшала не менее блестящая малиновая куртка. – «Стэнли Стимер»[45], – выдохнул Эмерсон. – Пибоди, что бы ты подумала о… Наклоняясь вперёд, я ткнула кучера своим зонтиком: – Вперёд, будьте любезны. Однако экипаж не мог сдвинуться с места, так как автомобиль преградил путь. Вместо того чтобы, как обычно, возражать против задержки, Эмерсон наклонился вперёд, изучая автомобиль жадными глазами. До сих пор мне удавалось сопротивляться его предложениям купить одну из этих ужасных железяк, но я боялась, что теряю позиции. Впрочем, другие отличались меньшей терпимостью, чем Эмерсон. Пассажиры экипажа позади нас возвысили голоса в громкой жалобе, и несколько женщин, ожидавших прибытия своих колясок, закрыли носовыми платками лица и отступили назад, когда транспортное средство с диким грохотом выпустило клуб зловонного дыма. Владелец автомобиля, о чём свидетельствовали длинное пальто и кепка с козырьком, вышел из отеля. Все глаза повернулись к нему: некоторые – с гневным упрёком, некоторые (женские) – с изучающим интересом. Улыбаясь, он предложил свою руку (и, очевидно, свои извинения) даме, запутавшейся при отступлении в собственных длинных чёрных юбках. Передав даму её кавалеру, он медленно спустился по ступенькам и занял место за рулём. – Кто этот молодой выскочка? – раздражённо осведомился Эмерсон, чья страсть (к машине) заставила его пренебречь завершением фразы, которую прервало моё распоряжение кучеру. – Он выглядит знакомым. Нефрет плюхнулась на сиденье и отвернулась. Ответил Рамзес, окинув свою сестру подозрительным взглядом: – Это сэр Эдвард Вашингтон, отец, и он не очень молод. Тридцать лет, если не больше. – Совсем пожилой, не спорю, – отозвался Эмерсон. – Как я уже говорил, Пибоди, что бы ты подумала о... – – Куда мы едем, Эмерсон? – спросила я. – Проклятье, Пибоди, если бы не ты... – Кучер ждёт распоряжений, мой дорогой. Машина уехала. Эмерсон согласился отдать распоряжения, но придвинулся вплотную к кучеру и что-то бормотал ему на ухо, чтобы не дать мне услышать. Я улыбнулась: – Значит, это часть секрета? А если бы знала пункт назначения, то угадала бы? – Вряд ли, – заявил Эмерсон. – Но ты уже собаку съела в таких делах, моя дорогая, и вечно заявляешь, что всё знала уже с самого начала. Вот если я завяжу тебе глаза… – Маловероятно, – заверила я его, крепко держась за зонтик. Эмерсон засмеялся. К нему вернулось хорошее настроение, об автомобиле забыли, и я поняла, что дети причастны к тайне. Узкое лицо Рамзеса выглядело почти приветливым, а серебристый смех Нефрет смешался с глубоким похохатыванием Эмерсона. Признаю, что у девушки не было угрюмого нрава. Она преодолела раздражение, вызванное моей беседой; хотя, если начистоту, я своего раздражения, вызванного её поведением, полностью не преодолела. Нефрет была с сэром Эдвардом – и в мавританском зале! – Но он вёл себя, как идеальный джентльмен, тётя Амелия. И даже не пытался поцеловать меня, хотя хотел. – Господь Всеблагий! Откуда ты это знаешь? Он осмелился… – Нет, конечно же, нет. Но я видела. Я сделала всё возможное, чтобы ободрить его – разумеется, как подобает леди – но, возможно, я ещё не научилась, как… – Нефрет! – Ты всегда говоришь мне, что я должна расширять свой жизненный опыт. Это и был самый подходящий случай. И, как я заметила, очень приятный. Я не сомневалась, где и при каких обстоятельствах маленькая шалунья имела возможность заметить это. Эмерсон – импульсивный человек, и зачастую небрежно закрывает двери. Определённая застенчивость заставила прочитать лекцию о женском поведении мягче, чем следовало бы. В то утро Нефрет выглядела, как настоящая маленькая леди, в бледно-зелёном платье в мелкую клетку и очаровательной плетёной шляпке из сине-зелёной соломки, напоминавшей перья. В нынешнем году в моду для юных девушек вошли шляпы с широкими полями или канотье, но эта шляпка пришлась Нефрет по душе, и я не видела причин препятствовать умеренным проявлениям индивидуальности в вопросах одежды. Рамзес тоже выглядел довольно презентабельно, но я знала, что такое состояние долго не продержится. Мы оставили Анубиса в отеле, но Бастет, сидевшая в карете между Рамзесом и Нефрет, с интересом оглядывалась вокруг, как обычная туристка. Я подражала ей. Не то чтобы я хотела лишить Эмерсона невинного удовольствия, заявив, что предвидела его сюрприз, но мне было любопытно узнать, смогу ли я это сделать. У меня появились намёки на решение задачи, когда мы пересекли мост Каср-ан-Нил и увидели на дальнем берегу вымпелы, флаги и трубы множества судов. С моих первых дней в Египте панорама значительно изменилась: туристические пароходы и буксиры весьма существенно потеснили изящные парусные суда, носившие имя дахабий[46]. Судя по тому, что я слышала, пароходы Кука были достаточно удобны, и пассажирам на них предлагалось всё: от традиционного английского завтрака с яйцами, беконом, овсянкой и мармеладом до армии слуг в красных фесках. Путь от Каира до Луксора пароходы преодолевали за пять с половиной дней. Только представьте себе, подумала я, когда услышала, как некто хвастается подобной скоростью. Пять с половиной дней на все чудеса Египта; пять с половиной дней в обществе ограниченных, поверхностных людей, «путешествующих» по Египту на максимальной скорости и в полной изоляции от страны и «грязных туземцев». Я полностью соглашалась с Эмерсоном: если нам требовалось куда-то спешить (что для него вполне обычно), то лучше выбрать железную дорогу, не претендовавшую на знакомство с культурой. И всё же, пока повозка тряслась вдоль берега, мной овладели приятные воспоминания. Хотя я и знала, что это глупость, мои глаза искали исчезнувший силуэт – силуэт моей дорогой дахабии под названием «Филы»[47], на которой я путешествовала во время моей первой, незабываемой поездки в Египет. Но мне ещё предстояло увидеть воочию несколько изящных лодок. Многие наши друзья оставались приверженцами старых добрых обычаев, и я с радостью узнала «Истар», принадлежавшую преподобному мистеру Сейсу, а чуть дальше – лодку Сайруса Вандергельта, «Долину Царей». – А, так и Сайрус здесь? – спросила я; мне показалось, что я разгадала незатейливую хитрость Эмерсона и удивилась, стоило ли так суетиться из-за обеда со старым другом. – Вот в чём… Ах! О, Эмерсон! Ибо моему взору предстало видение, мечта воплотилась в реальность. Узнала сердцем я её своим, как сказал бы любой поэт (возможно, в совершенно ином контексте), хотя она невероятно изменилась, сияя свежей краской и яркими новыми навесами, а также хвастаясь новым именем. И это имя... это имя было... моим собственным. Я разрыдалась. – Боже, Пибоди, не надо, умоляю! – обнял меня Эмерсон. – Это не в твоих правилах. А тут дважды за два дня! Да что с тобой стряслось? – Я так счастлива, – выдавила я между рыданиями. – Хм-м, – задумался Эмерсон. – Не припомню, чтобы ты реагировала подобным образом на моё предложение о браке или… м-м… в памятных мне некоторых других случаях с такой же силой чувств, хотя и уверяла обратное. – Эмерсон, это совсем не одно и то же. – В самом деле? Ну что ж, обсудим вопрос в другое время. Выпрямись, поправь шляпу, высморкайся и скажи мне, что ты довольна. Рамзес предложил мне платок. Грязный и противный, как и все платки Рамзеса, поэтому я с благодарностью отказалась и вытащила свой. – Потерять дар речи от восторга – вот самое точное определение, Эмерсон. Это действительно милая старая «Филы»? – Уже нет. Теперь она – «Амелия Пибоди Эмерсон», твоя по имени и по сути. Я с трудом овладела своими чувствами. – Исключительно благородный жест, любимый мой. И удивительное самопожертвование – уж я-то знаю, как тебе не нравится путешествовать таким образом… – Это самый разумный ход действий, – прервал Эмерсон. – Ты же помнишь, что мы ещё не решили, где планируем раскопки в течение следующих нескольких лет, и пока не остановимся на определённом участке, не сможем построить постоянное жилище. Так что лодка послужит нам убежищем до того, как мы определимся. Адское неудобство – ежегодно упаковывать книги и бумаги, и теперь нам не придётся останавливаться в этом прок… процветающем отеле. – Да, Эмерсон, конечно, – пробормотала я, чувствуя слабую дрожь. – Но знаешь, дорогой, потребуется некоторое время, чтобы привести в порядок наши каюты. – Всё готово, – просиял Эмерсон, с трудом скрывая самодовольство. – Я несколько месяцев занимался этим, Пибоди. Я начал искать лодку прошлой весной, перед тем, как мы покинули Египет, и когда увидел «Филы», то понял: это именно то, что нужно. Конечно, она пребывала в печальном состоянии, но я приказал сделать надлежащий ремонт, и, как видишь, он завершён. – Постельные принадлежности, – начала я. – Бельё, посуда… – Всё в наличии. Прошлым летом я отправил несколько посылок. Но почему мы сидим здесь и разговариваем? Иди и осматривай своё новое владение, Пибоди. – Он легко выпрыгнул из коляски и подал мне руку. – Без сомнения, тебе захочется кое-что изменить, как и любой женщине – поторопись, Рамзес, протяни Нефрет руку, берег дьявольски скользкий, – но я уверен, что всё, что ты обнаружишь, тебе понравится. Дьявольски скользкий берег был завален множеством мерзких предметов – от гниющих фруктов до мёртвых крыс. Я вцепилась в руку Эмерсона и нервничала, ибо хотела задать вопрос и страшилась получить ответ. – Кто обустраивал судно, Эмерсон? Это был… Конечно, это был не... – Абдулла, конечно, кто же ещё, – ответил Эмерсон, поддержав меня, когда я пошатнулась. – Смотри, куда ты ступаешь, Пибоди. – Абдулла, – слабо повторила я. – Конечно… Он ждал на вершине трапа, и когда я увидела знакомую фигуру в белоснежных одеяниях и тюрбане, соперничавшем по белизне с бородой, любовь преодолела мой страх перед тем, что он совершил – или, точнее, скорее всего, не совершил. Абдулла уже много лет был нашим реисом (главным мастером). Эмерсон обучил научным методам раскопок и его самого, и членов его обширной семьи, и эти родственники стали не только незаменимыми и ценными помощниками, но и надёжными друзьями. Жаловаться на тот факт, что, как и все мужчины, Абдулла не имел ни малейшего представления о том, что представляет собой надлежащее ведение домашнего хозяйства, было бы неразумно. Поэтому я почтительно обратилась к нему, как к «моему отцу» и знала, что это доставляет ему удовольствие, хотя собственное достоинство и наблюдавшая аудитория – вышеупомянутые члены его семьи, подпрыгивавшие и выкрикивавшие приветствия – не позволили ему проявить какие-либо чувства. Официальные арабские поздравления могут занять довольно много времени. К моему вящему удивлению, Абдулла оборвал их и бросил на Эмерсона странный взгляд: – Здесь находится некто, желающий увидеть тебя, Отец Проклятий. – Что? – Эмерсон высвободился из нежных объятий Дауда, племянника Абдуллы, и направил грозный хмурый взор на реиса. – Здесь? О чём, чёрт побери, ты думал, позволяя чужаку подняться на борт, когда ожидается празднество в узком семейном кругу? Вышвырни его. – Он настаивал… – начал Абдулла. Грубая ошибка, и кому, как не Абдулле, знать об этом? От рёва Эмерсона у меня зазвенело в ушах. – Настаивал? Ах, он настаивал, вот как? Где он? Ко всем чертям, я сам выброшу его за борт! Бородатые губы Абдуллы задрожали. – Этот подвиг не под силу даже тебе, Эмерсон. Он на верхней палубе. Эмерсон рванулся к лестнице. Я последовала за ним по пятам, потому что не рискнула позволить Эмерсону, в очередной раз пришедшему в ярость, встретиться с посетителем. Мне пришло в голову – как, вероятно, и вам, читатель – что на сцене снова появился «мистер Салех», но я тут же отвергла эту идею. Только исключительно важная персона могла убедить Абдуллу нарушить приказы моего мужа. Хедив[48]? Генеральный консул Великобритании? Лорд Китченер[49]? В своём нынешнем состоянии Эмерсон вполне мог выбросить любого из этих выдающихся персонажей за борт, а то и всех сразу. Верхняя палуба, образовывавшая крышу кают, была оборудована стульями и шезлонгами, навесами и столиками для создания приятной гостиной на открытом воздухе. Мой хозяйский взгляд не мог не заметить, что навесы провисали и что ковры совершенно не соответствовали обивке стульев, но сейчас внимание полностью сосредоточилось на человеке, который растянулся на самом большом из диванов – и, как я опасалась, едва ли достаточно большом, чтобы устоять под такой ношей.