– Я уже связался с ними, – заявил Риттерман. – Хотя пока они не говорят ничего определенного, они дали понять, что достигли положительных результатов на второй стадии клинических испытаний. Росс широко раскрыл глаза: – Ну и?.. – Подробностей не знаю, Росс. – Ты ничего не слышал? – Нет. Но… – Пройдет много месяцев, прежде чем они перейдут к третьей фазе, – перебил его Росс. – Да нет, они уже начали испытывать лекарство на добровольцах. – Ты можешь включить ее в программу? – У меня неплохие отношения с одним типом, который работает в их аналитическом отделе… Снова помешав гостю договорить, Росс заявил: – Не хочу, чтобы ей давали плацебо. Пусть получает настоящее лекарство. Риттерман тоскливо улыбнулся: – Надеюсь, мне удастся включить ее в программу клинических испытаний, но не могу гарантировать, что она будет получать именно лекарство. Тебе прекрасно известно, как все проходит. И никто не может такого гарантировать. Когда лекарственные препараты испытывают на людях-добровольцах, пациентов, участников программы, всегда делят на две группы. Первая группа получает собственно лекарство, вторая – плацебо. Испытания проводятся вслепую, причем они бывают двух видов. В более простых случаях врачу известно, кому дают лекарство, а кому – плацебо. Но если испытание проводится двойным слепым методом – а именно так проводят завершающую стадию экспериментов, – ни врачи, ни пациенты не знают, кто что получает. Ключ к кодам находится в руках немногочисленных руководителей эксперимента, сотрудников фармацевтической компании. – Джулс, я хочу, чтобы ей давали не пустышку, а лекарство. Делай, что считаешь нужным. Наверное, как-то можно раздобыть настоящее лекарство и на третьей стадии испытаний. Может, ты нажмешь на нужные кнопки – включишь ее в список выдающихся пациентов? – Сделаю, что смогу. Росс медленно отошел от окна. – Послушай, Джулс, окажи мне услугу – мне бы не хотелось, чтобы ты сообщал ей все подробности, понимаешь? Не говори ей, насколько серьезно она больна. Я сам все ей скажу в свое время. – Разумеется. Но что же мне ей сказать? Дрожащей рукой Росс вытащил из сигарной коробки на боковом столике гаванскую сигару и крепко сжал ее. Вместо ответа он прошептал: – Джулс, она ведь не умрет. Мы обязательно ее спасем… Да? Риттерман ответил беспомощной, растерянной улыбкой. Росс оперся на подлокотник широкого кресла. По лицу у него текли слезы. – Тебе придется помочь мне, Джулс. Без Веры я не могу жить. Мне не по себе даже тогда, когда мы несколько дней не видимся! – Конечно, сделаю все, что в моих силах. Росс вытащил носовой платок и промокнул глаза. Голос его дрожал. – Пойми меня правильно, Джулс. Вера – ребенок. В эмоциональном плане она так и не стала взрослой. Она очень ранима, и ей нужна защита – которую я ей предоставляю. – Росс, по-моему, ты ошибаешься. Твоя жена вполне зрелая, разумная женщина. Шмыгнув носом, Росс возразил: – Возможно, так она ведет себя, когда приезжает к тебе. Риттерман улыбнулся: – Я так не думаю. Росс начал ногтем срывать сигарное кольцо. Без десяти семь, но сегодняшний ужин потерял для него всякое значение. – Джулс, я знаю, что для нее лучше. Вряд ли ей пойдет на пользу, если она узнает, насколько серьезно она больна, – верно? Не стоит сообщать ей о ее состоянии – ни сейчас, ни потом. – Хочешь, чтобы я ей лгал? – Я не прошу тебя лгать; просто не нужно говорить ей всю правду. Господи! Раз мы пока не в силах ничего для нее сделать, по крайней мере, дадим ей иллюзию надежды. – Ты ставишь меня в трудное положение. – Джулс, ты ведь не скажешь правды больному с неизлечимой стадией рака, верно? – Если он спросит меня прямо, я скажу ему все как есть. Постараюсь, так сказать, подать все как можно в более позитивном свете, но скажу правду. Росс недоуменно уставился на друга: – Мы ведь с тобой в хороших отношениях… Мы всецело доверяем друг другу. Пожалуйста, положись на мое суждение о Вере. Риттерман ответил ему таким же пристальным взглядом: – Вера очень серьезно больна. Чего ты собираешься добиться, держа ее в неведении? – А чего добился бы ты, открыв ей правду? Ты только запугаешь ее – а взамен не дашь никакой более или менее прочной надежды. – Полагаю, когда пациенты знают правду, у них появляется время, чтобы подготовиться… – К смерти? – Да. – Тебе не кажется, что ты пораженец? – Я реалист. – Какова первая заповедь врача? Риттерман пожал плечами: – «Не навреди». – Совершенно верно. Если сказать человеку – особенно такому, как Вера, – что он скоро умрет, то он действительно умрет. Страх завладевает подобными натурами, и твои слова становятся самосбывающимся пророчеством. Если она ничего не будет знать, у нее появится больше шансов на выживание. Риттерман посмотрел на друга. «Скорее это ты, Росс, не в состоянии справиться с реальностью», – подумал он и произнес: – Я с тобой не согласен. Не может быть, этого разговора между нами нет… Неправда! Росс закрыл глаза и несколько секунд тряс головой, словно ожидал, что Риттерман исчезнет, а весь их разговор окажется вымышленным. Но Риттерман сидел на месте, и его спокойствие начало действовать Россу на нервы. Почему он, черт бы его побрал, может оставаться таким хладнокровным? Потому что Вера – всего лишь одна из сотен, а может, и тысяч пациентов, какие есть у Риттермана. Вера Рансом. Просто имя в списке. Поймав неодобрительный взгляд Риттермана, Росс закурил сигару и выдохнул в потолок струю густого душистого дыма. – Я ее муж. Думаю, ты согласен, что я имею полное право сам сообщить ей о ее состоянии? – Разумеется, но, если она спросит меня прямо, я не смогу солгать ей. – Тебе придется всего лишь сказать ей, что она подцепила вирус и что ты назначишь ей курс лечения. Все, конец. – Что ж, – нерешительно проговорил Риттерман, – придется согласиться… по крайней мере, сейчас… но мне такое не по душе. Росс, внутри которого вскипал гнев, встал и мрачно уставился на друга: – Тебе не по душе? Мне тоже, Джулс. А знаешь, что еще мне, черт побери, не по душе? Мне не по душе мысль о том, что у моей жены болезнь Лендта. Так что, похоже, нам с тобой обоим придется смириться кое с какими вещами, которые нам не нравятся! 17