Из шлюза всё выглядело… ну, скажем так, терпимо. Чернота, не темнота, а именно чернота, но в космосе можно увидеть и такое — если посмотреть на неосвещённую сторону необитаемой планеты. Горчаков шагнул из шлюза — и мир перевернулся. Вполне ожидаемо, Марк подготовил отчёты тех исследователей, что покидали корабли в червоточине, но всё равно это было странное ощущение. Внутри червоточины не было гравитации, как не было ни материи, ни энергии, ни скорости. Всё было иллюзией, но обретшей реальность. И то, что он сейчас испытывал — притяжение тела к поверхности «Твена», — тоже было иллюзией. Несущийся (условно) в червоточине корабль притягивал (условно) Валентина к своей поверхности, будто настоящая планета. Очень странно… Страховочный фал, с вплетёнными в него кабелями связи, подачи энергии и кислорода, тянулся от пояса Горчакова в люк. Механизм отсоединения фала предусмотрительно испортили ещё в шлюзовой, Валентин был намертво соединён с кораблём, и это, что уж греха таить, успокаивало. Командир стоял на поверхности корабля, местами стеклянистой, местами из серого металла и белой керамики. Где-то под внешней обшивкой шёл силовой корпус, прятались датчики, генераторы, люки для выпуска исследовательских дронов, закрытые сейчас сопла вспомогательных двигателей. Горчаков видел и широкую сверкающую полосу там, где Мегер ухитрилась прижать корабль к стенке червоточины. Позади, над кормой, нависала «тарелка» Ауран, плотно прижавшаяся к корпусу «Твена». Верхняя полусфера «Несущего ужас и раскаянье врагам, радость и торжество друзьям» была равномерно усеяна выпуклыми линзами иллюминаторов. Ауран почему-то предпочитали видеть космос воочию, а не через экраны. Обычно эти иллюминаторы слабо светились, но сейчас были непроницаемо тёмными. Командир отвернулся. Ломиться в корабль Ауран было бессмысленно, он не откроет люки. Саму червоточину Горчаков тоже видел. Вытянутая туша корабля, напоминающая старинную подводную лодку, неслась по туннелю с идеально чёрными стенками. Туннель казался прямым, но если смотреть вперёд, по ходу движения, слегка изгибался. «И это тоже иллюзия, — напомнил себе Валентин. — Тут нет расстояний, поворотов, скорости. Ничего нет. Только корабль в складке пространства-времени. Это как несущаяся пуля — есть траектория, есть завихрения воздуха вокруг, но пуля пролетела, и всё исчезло». Со светом тоже была странность. Свет шёл из открытого шлюза, но словно исчезал за пределами корабля. Где-то на носу работали прожектора, но их лучи терялись во мгле червоточины. И в то же время всё вокруг было различимо, словно светилась сама пустота. «Условность, — мысленно повторил себе Горчаков. — Иллюзия. Относись к этому спокойно». А вслух сказал (и мысленно одобрил свой голос, спокойный и деловитый): — Вышел на поверхность корабля. Ощущения странные, выглядит всё необычно, но паники нет. Быстрыми движениями глаз (простенький искин скафандра отслеживал его взгляд и те символы на лицевом щитке шлема, в которые Горчаков всматривался), командир вывел на шлем датчик освещённости. Ну да, всё верно. Согласно экспонометру, вокруг царила полная тьма. — Тогда я выхожу, — отозвался Криди. Лапы кота высунулись из люка, он осторожно потянулся через комингс, шагнул на обшивку. Остановился. Криди стоял на четырех лапах, видимо, в критических ситуациях инстинкты брали верх над разумом. Грубоватый неварский скафандр, прихваченный с «Дружбы», казался не таким удобным, как человеческий, но другого варианта для кис не было. — Очень странно, — сказал Криди. — Но я попробую всё сделать. Больше ничего не говоря, он побежал по обшивке. Последние наставления кот помнил и, несмотря на скорость движения, по меньшей мере одна из его лап всегда касалась поверхности корабля. Лишь однажды Криди забылся, все четыре лапы оказались в воздухе, и он начал подниматься над поверхностью, утратив иллюзию притяжения. Но тут же извернулся, коснулся обшивки, шлёпнулся назад и побежал уже медленнее и аккуратнее. Тонкий фал тянулся за ним, бухта сверхпроводящего кабеля была аккуратно закреплена на спине. «Он молодец, — подумал Валентин. — Справится». С ним самим что-то происходило. Нет, не паника, не страх… давящее ощущение пустоты. Он погружался в ничто, или это ничто проникало в него? Почему-то похолодели пальцы на ногах и руках, а ещё кончик носа. — Как ты, Валя? — спросил Матиас из шлюза. — Всё в порядке, — ответил Валентин. — Командир, я фиксирую у вас лёгкое замедление пульса и частоты дыхания, — сказал Марк. — Возможно, вам стоит вернуться в шлюз? — Всё в порядке, — упрямо повторил Валентин. — Я повышу температуру внутри скафандра на градус, а также отрегулирую состав газовой смеси, — отозвался Марк. — Командир, в случае необходимости примените стимулятор. — Пока терпимо, — буркнул Горчаков. Дышать и впрямь стало… не то, чтобы легче. Захотелось дышать чаще, пожалуй. И нос перестал мёрзнуть. Но пальцы и кисти рук холодило по-прежнему. Чёрное и белое. Вокруг всё было только чёрным и белым. Чёрные стены червоточины, чёрно-серо-белый корпус «Твена» (серый — это ведь только переход от чёрного к белому). Будто на древних фотоснимках, не пропущенных через программу раскраски. Горчаков поднял руку, посмотрел на перчатку. Она казалась белой, но ведь она оранжевая? В мире есть цвет, Валентин это знал… помнил. Он поморщился, глядя на перчатку, и та неохотно налилась оранжевым. Всё странно… Валентин посмотрел вслед коту. Криди уже добежал до стёсанного эмиттера. На месте ажурной решётки торчали какие-то жалкие металлические лохмотья. Кот снял со спины кабель и возился, закрепляя зажимы на одном из уцелевших стержней. Потом стянул с пояса баллончик и щедро полил крепёж токопроводящим клеем. Криди справится. Валентин подумал (мысли были тягучими, чёрно-белыми, иллюзорными), что главная задача командира — это правильно выбрать того, кто выполнит задание. Что, если разобраться, он плохой командир по всем параметрам. Лезет в опасные ситуации, то высаживается на Невар в неправильной реальности, то идёт зачищать инопланетный корабль, полный зомби, то выбирается на обшивку в червоточине. И ещё он куда менее способный, чем Матиас, не зря Ксения предпочла старпома, а не командира. Влюбилась-то она потом, а вначале ей просто хотелось испытать человеческие отношения. Пожалуй, единственное, в чём он хорош — умение окружать себя правильными людьми. И нелюдьми, конечно. Криди уже бежал назад. Сколько прошло времени вне корабля? Валентин скосил глаза на забрало шлема. Медленно-медленно менялись цифры. Когда он вышел? Валентин мигнул, взглядом «смахнул» часы влево. С небольшой задержкой искин понял и вывел таймер. Что? Всего пятьдесят три секунды? Криди подбежал к нему. Фал втягивался назад в корабль, за Криди разматывался кабель, закреплённый на остатках антенны. — Я странно ощущаю своё тело, — пожаловался кот. — Как вы, командир? — Нормально, — сказал Валентин. Звуки выкатывались изо рта, будто камешки разной формы. «Эн» топорщилось во все стороны затуплёнными углами, «о» оказалось ожидаемо округлым и гладким, будто обточенная водой галька, «эр» ощущалось, как нечто вытянутое и плоское. — Держитесь, я скоро, — сказал кот. Кажется, он что-то почувствовал? Валентин медленно развернулся, глядя, как Криди бежит ко второму генератору. Там работа сложнее, повреждённый нижний эмиттер на боковой части корабля, ему придётся перейти через край. Гравитационный вектор не изменится, но это сложно психологически… Кот справится. Валентин не смог бы, а неварец сумеет… Таймер на столе у доктора звякнул, и Тедди осторожно присел на кушетке. Пошарил рукой, нащупал оставленные Соколовским тампоны и осторожно стёр гель с век. Кисти были в раздутых пластиковых перчатках, наполненных гелем, даже взять тампон оказалось проблемой. Боли он уже не чувствовал, кожу на лице пощипывало, но не более того. Сломанный нос, куда Лев безжалостно вколол какой-то препарат, уже не ныл тяжёлой дёргающей болью и снова выправился. Даже жалко немного, сломанный нос — это так брутально! Осторожно открыв глаза и проморгавшись, Тедди нашёл заботливо оставленное у кушетки зеркальце и посмотрел на себя. Ну… губы опухшие до сих пор, левое ухо немного оттопырено, но доктор сказал, что это отёк, а когда окончательно прирастёт, то будет незаметно. Во рту, конечно, вместо былого великолепия — какие-то руины. Тедди горестно вздохнул. Насколько он понимал, сломанные зубы ему вначале вырвут, а уже потом подсадят зачатки новых. Неделю придётся питаться через трубочку жидкими кашицами и киселями. Он встал, порадовавшись тому, что спятившая Лючия не била его ниже пояса. А то лежал бы сейчас голым, что обидно и постыдно. В штанах как-то увереннее себя чувствуешь. Тедди вышел из кабинки изолятора. Отлучившийся куда-то Лев («Ваша задача, кадет, отдыхать, а не задавать вопросы!») ещё не вернулся. Тедди подошёл к стеклянной двери реанимационного блока, посмотрел на Гюнтера и Алекса. Оружейник и навигатор лежали неподвижно, но приборы вокруг мерцали оранжевыми, а не красными огоньками, подключенные капельницы что-то вливали в их тела, манипуляторы киберхирурга висели неподвижно. Значит, всё в порядке. Значит, медикаментозный сон. Тедди давно не верил в Бога, что вполне обычное дело для мальчика, выросшего в крайне религиозной семье, но сейчас непроизвольно прошептал короткую молитву. Ну просто так, на всякий случай. Кому плохо-то от этого? Потом системщик осторожно подошёл к кушетке, на которой лежала Лючия. Да, удар копытом в лицо — это не шутка. Доктор, конечно, произвёл все необходимые процедуры. И сорванную кожу прилепил на лоб, и нос тоже выправил (хотя у Лючии, пожалуй, останется пикантная горбинка), и восстанавливающий гель щедро наложил. Но… как-то без души он это сделал. Словно через силу. Разумеется, Лючия тоже была погружена в сон. — Вот зачем ты так… — прошептал Тедди, почувствовав кисловатый вкус лекарства на губах. Лючия открыла глаза и посмотрела на него. Тедди вздрогнул и отступил на шаг. Девушка медленно подняла руки и посмотрела на глубоко въевшуюся в запястья пластиковую стяжку. Прошептала тонко, по-детски: — Больно…