Черт меня побери, я не какой-нибудь эгоистичный мужлан, который сам будет сидеть, а женщину заставит стоять. Минуту спустя мы заказываем выпивку. Заведение шумное и набито до отказа, несмотря на будний день, но я решаю наслаждаться этим, поскольку это истинный рай по сравнению с тем, где мне предстоит оказаться через неделю. – Я умираю от голода, – со вздохом говорит Марица, выпячивая полные губы. – Я забыла позавтракать. По крайней мере, сегодня перед уходом я не забыла покормить пса. Телефон у меня в кармане жужжит, я достаю его и вижу на экране имя Калисты, моей сестры. Она всегда звонит мне только насчет мамы, поэтому я поднимаю палец. – Извини, но мне нужно принять этот звонок. – Конечно. – Марица улыбается и поворачивается к стойке. – Алло, Калиста, – говорю я. – Что случилось? – Знаешь, я должна была сегодня вечером привезти маме ужин, но у Эванджелины температура, у Грэйсона баскетбол, а Род работает сверхурочно. – В ее голосе звучит смесь изнеможения с бессилием. – Ничего страшного, – говорю я. – Я заеду и привезу ей чего-нибудь к вечеру. – Спасибо, братишка, буду тебе должна. – Ты мне ничего не должна, – возражаю я. – И что я буду делать, когда ты уедешь? – вопрошает она, тяжело вздыхая в трубку. – Будешь делать то же, что и всегда, – отвечаю я. В разговор врываются грохот погремушки и вопли телевизора на заднем плане, и Калиста говорит, что ей нужно идти. Это постоянный предмет наших с ней споров: Калиста ненавидит то, что я служу в армии. Она ясно дала это понять в тот же день, когда я завербовался. И не то чтобы она что-то имела против армии как таковой – она боится за меня, вот и все. Она боится потерять меня. В детстве мы с ней были очень дружны. Потом она вышла замуж и обзавелась детьми, а я был за границей. Теперь наше общение свелось к коротким телефонным звонкам насчет мамы и безмолвному «я тебя люблю», которое никогда не произносится вслух, но и никуда не девается. Это действительно самое большее, что я позволяю себе чувствовать, честно говоря. Сунув телефон в карман, я поворачиваюсь к Марице и обнаруживаю, что какой-то тощий урод с зататуированным «рукавом» и сплошь пирсингованными ушами привалился к барной стойке и, дебильно ухмыляясь, пялится на Марицу, словно акула на кету. Я должен вмешаться. Потом она скажет мне «спасибо». Я возвращаюсь к ней, кладу руку ей на плечо и награждаю этого хмыря пристальным взглядом. До него не доходит. Он ухмыляется, а потом вообще смеется, как будто считает это какой-то шуткой. – Этот тип пристает к тебе, малышка? – спрашиваю я. Она смотрит на меня, потом аккуратно убирает мою руку со своего плеча. – Исайя, перестань. Хмырь чешет висок, оглядывается по сторонам, едва удерживается от инстинктивного подергивания пальцев. Я заставил его нервничать. – Найди себе кого-нибудь еще, ладно, приятель? – продолжаю я, широко улыбаясь – мол, отвали. – Она моя. – Исайя. – На этот раз голос Марицы звучит настойчивее, она сдвигает брови. Хмырь сутулит плечи, его самоуверенность сдувается, словно проткнутый воздушный шарик, он ковыляет прочь и исчезает в толпе. – Зачем ты это сделал? – Она бьет меня ладонью по руке. Кажется, она действительно зла. – Я оказал тебе услугу. – Нет, ты вел себя, как ревнивый болван. Неужели тебе нужно напоминать, что между нами нет ничего такого? И что это не свидание? И что у тебя нет на меня прав? – Мне не нужно ни о чем напоминать, – отвечаю я, потому что настроен считать точно так же. – Я увидел, что ситуация требует вмешательства, – и вмешался. Марица закатывает глаза. – Охрененное объяснение. Приносят наши напитки, и она хватает свой бокал так резко, что едва не опрокидывает его. – Он просто хотел к тебе подкатить, – говорю я ей. Повернувшись спиной ко мне, она подносит к губам бокал с мартини. – И как ты это узнал? Раскусил его всего за три секунды? – Я знаю мужчин, – говорю я. – Я знаю, как мы думаем, как мы действуем. Последние десять лет – ну, чуть меньше – я провел среди изголодавшихся по сексу мужчин, для которых бары – это, типа, как долбаная игра в «Сожри рыбку», а этот тип явно был настроен на охоту за добычей. Она ничего не говорит, только делает очередной глоток. Но я хотел бы, чтобы она ответила, потому что уже я начинаю чувствовать себя козлом. – Марица, – произношу я. Спустя несколько секунд она все же поворачивается ко мне. – Знаешь, если честно, сейчас я оскорблена. Я оскорблена тем, что ты считаешь меня дурой, не понимающей разницы между мужчиной, который искренне мной интересуется, и мужчиной, который просто хочет подкатить ко мне яйца. Этот парень был очень милым, мы разговаривали с ним про группу «Aerosmith», потому что на нем была настоящая футболка с их тура 1993 года, а ты обошелся с ним, как с каким-нибудь пикапером. Она сжимает пальцы и снова отворачивается. – Извини, – говорю я, проводя ладонью по жесткой щетине, уже пробившейся у меня на подбородке. – А вдруг он в будущем мог стать моим мужем? Что, если бы мы с ним понравились друг другу? – спрашивает она, все еще сидя спиной ко мне. – Вдруг бы нам было предназначено когда-нибудь пожениться, завести пятерых детей и жить в красивом доме в Темекуле? А теперь я никогда этого не узнаю. – Марица снова разворачивается ко мне. – Я надеюсь только, что ты сможешь с этим жить. – Что? – Тебе придется жить, зная, что ты, по сути, убил моих будущих детей, вмешавшись в судьбу, – говорит она, поднимая свой бокал. – Это какой-то дерьмовый вариант «Назад в будущее», капрал. Я совсем сбит с толку. А потом она начинает смеяться. – Я тебя разыграла. Выдохнув, я отступаю на полшага. Она меня подловила. И еще как подловила. – Меня ничуть не заинтересовал этот парень, – говорит она. – Он милый, но совершенно не в моем вкусе, так что спасибо за то, что спас меня. На стойке вякает звонок – должно быть, освободился столик для нас. – Ты чертовски хорошая актриса, – сообщаю я ей с полуухмылкой. Если бы мы были знакомы ближе, сейчас я ущипнул бы ее за задницу. Вместо этого я бесстыдно опускаю взгляд, пока иду за ней: можно считать, что это наказание за ее розыгрыш. – Это в моей крови, – отвечает она. – Буквально. Минуту спустя мы уже сидим в уютной угловой выгородке и читаем меню, отпечатанное на линованной бумаге. Снаружи в полном разгаре ясный день, но здесь царит интимный полумрак, везде расставлены свечи. И хотя это вовсе не свидание, хотя последнее, что мне нужно, – это привязанность к этой женщине, однако какой-то маленький, самый крошечный кусочек моей души желает, чтобы мне не нужно было уезжать на следующей неделе, чтобы я мог остаться здесь и узнать ее немного лучше. Что-то говорит мне, что я мог бы ее полюбить. И это о многом говорит, потому что на самом деле я никого не люблю. * * * – Что ты делал сегодня, Исайя? – спрашивает в тот вечер мама, устраиваясь за столиком-подносом и протягивая руку к пульту от телевизора. – Да просто гулял. Она смотрит на меня. Конечно, она больна, устала, время от времени ее мозги затуманиваются, но она хорошо знает меня. – Не лукавь со мной, – говорит она и смотрит на меня исподлобья. – Чем ты занимался? – Ходил на Пирс. Мама приглушает звук телевизора и сжимает губы. Она многое забывает, но пирс Санта-Моники помнит хорошо. – Один? – спрашивает она. Присев на край ее постели, я качаю головой. – С другом. – С каким другом?