Он отводит от меня унылый взгляд и смотрит через стол на пустое место напротив. Постукивает пальцами по столу и ерзает на сиденье. – Майлз, мне очень жаль, – повторяю я. Мне не хватает тонкости в подобных вещах, но я хочу принять на себя полную ответственность за то, что я устроила все это и сделала ему больно. В тот вечер выпивка лилась рекой, мы смеялись, и я думала только о том, что мне нужна быстрая разрядка, а секс есть секс… но в пьяном угаре я не остановилась, чтобы подумать о том, что у нас с Майлзом может быть разное отношение к этому. Он складывает меню и отодвигает на другой край стола, тяжело вздыхая. – Верно. Я и в первый раз тебя услышал. – Может быть, поговорим об этом как-нибудь потом? – спрашиваю я, оглядываясь на человека за соседним столиком – тот уже с минуту пытается привлечь мое внимание. – Когда я не буду на работе. Майлз плотно сжимает губы. – Звучит совершенно бессмысленно. – Встав с места, он останавливается напротив меня, запах его дорогого одеколона наполняет мое личное пространство. – Видимо, до встречи. Он уходит. Я чувствую себя полным дерьмом. Мысленно отмахнувшись от всего этого, я подхожу к соседнему столику, наливаю мужчине еще порцию кофе, потом возвращаюсь в раздаточную. – Что это было? – спрашивает Рейчел, наливая в стакан апельсинового сока. – Почему он ушел? Сделав глубокий вдох, я смотрю на часы. – Он уже некоторое время как запал на меня. Несколько недель назад мы переспали, а потом я стала динамить его. Ее алые губы складываются в кривую улыбку. – Ты ужасно плохая девушка. – Я не плохая, я жестокая. – Не-а. Ты не жестокая, ты просто слишком сурово к себе относишься. Мужчины постоянно делают такие подлянки. А мы, сделав что-то подобное однажды, потом по нескольку месяцев грызем себя, – говорит она. – Брось это, солнышко. Он это переживет, как все они. И давай не сбрасывать со счета то, что ты динамила его, а ему хватило духу явиться к тебе на работу, чтобы получить твое внимание. С ним что-то не так, поэтому не ешь себя с хвоста, ладно? Ты не смогла идеально справиться с этой ситуацией, но и он не справился тоже. Понимаешь? Вы квиты. Вздохнув, я отвечаю: – Я люблю тебя, Рейч. – Я тоже тебя люблю, Риц. – Она коротко обнимает меня за плечи, потом берет поднос с апельсиновым соком и направляется к седьмому столику. Остаток утра смазывается в единое пятно, и это даже неплохо. Мы переживаем обычный «час пик» в восемь утра, потом подъезжает туристический автобус, полный пенсионеров, которые прибыли из самого Рено, чтобы отведать наших знаменитых блинчиков с корицей. Ближе к вечеру я возвращаюсь домой с ноющими ногами и непрекращающейся зевотой. Я уже собираюсь провести остаток дня на диване в виде овоща, когда Мелроуз пишет мне и просит выгулять Мерфи. Я стягиваю с себя одеяло с узором в виде зебровой шкуры, сползаю с дивана и зову самого балованного в мире мопса, одновременно снимая с крючка возле двери его поводок. Раздается перестук когтей по плитке и звяканье жетонов на ошейнике, а секунду спустя песик пытается запрыгнуть мне на руки. Я прицепляю поводок к его ошейнику и направляюсь наружу. Выйдя за ворота, я оказываюсь возле почтового ящика. Я сую руку внутрь и достаю небольшую стопку спама, счета и последний номер «Vogue» – его выписывает Мелроуз. Мерфи мочится на ствол ближайшей пальмы. Жизнь продолжается. Глава 24. Исайя Сегодня я едва не погиб. Конечно, этот риск всегда присутствует здесь, в стране авианалетов, наземных мин и взрывников-смертников, но это было другое. Сегодня были ранены четырнадцать моих человек. У меня на глазах. Но один из нас, рядовой Натаниэль Янссон, заплатил окончательную цену. Войне плевать, сколько тебе лет и насколько ты отважен. Войне плевать, насколько упорно ты работаешь и насколько сильно любишь свою родину. Войне плевать, ждет ли тебя дома женщина и сколько месяцев осталось до рождения твоего первого ребенка. Это мог быть любой из нас, но сегодня это был Янссон. Хотя он был молод и зелен, он должен был стать одним из лучших. Я знал это. Я видел это в нем. Может быть, он и был новичком, но в его глазах горели огонь и решимость, каких я никогда прежде не видел. А теперь от него останется лишь ребенок, который только из вторых рук сможет услышать рассказ о том, каким отважным героем был его отец. В ушах у меня все еще звенит, и нет времени сидеть и обдумывать случившееся. Не прошло и половины суток после нашего возвращения с сирийской границы, как наша база оказалась в осаде. Вспышки света и последовавшие затем оглушительные взрывы и крики в ночи будут преследовать меня в кошмарах до конца жизни, но помимо этого со мной случилось нечто странное. Посреди всего этого хаоса, в те мгновения, когда я не был сосредоточен лишь на том, чтобы просто выжить, я ловил себя на том, что думаю о ней. О Марице. Подобная близость к смерти что-то делает с человеком, заставляет его заново оценить свои приоритеты и то, чего он действительно хочет от жизни. Она вынуждает его задаться вопросом: действительно ли жизнь, которую он ведет, имеет хоть какое-то значение? Или он просто дрейфует по течению, веря, как последний дурак, в собственную ложь – в то, что он счастлив в одиночестве, в то, что никто другой никогда не будет ему нужен дольше, чем на одну пьяную ночь в номере отеля? Но я покончил с ложью самому себе. Я хочу, чтобы в моей жизни было значение. Я хочу, чтобы в моей жизни была она. Я хочу узнать ее – по-настоящему узнать. Я хочу сделать так, чтобы она улыбалась. Я хочу чувствовать клубничный вкус ее губ и убирать пряди волос, упавшие ей на лицо. Я хочу вместе с ней ходить на дурацкие туристические экскурсии, делать то, чего ни за что на свете не сделал бы ни с кем другим. Я хочу показать ей еще больше созвездий. Я хочу сводить ее еще на один концерт «Panoramic Sunrise», потому что, черт побери, она заслуживает этого. Я хочу, чтобы она ждала меня, расширяла мои горизонты, делала раздражающе милые вещи и говорила, что скучает по мне. И я не хочу, чтобы она спала с кем-то еще. Засовывая то, что осталось от моих вещей, в армейскую походную сумку, я нашел смятый обрывок бумаги – какой-то старый рапорт, обгоревший по краям. Я достал из ящика стола ручку. Нацарапав записку, я сложил листок вчетверо и сунул в карман. При первом же шансе я отправлю его. – Капрал, нам нужно идти. Я поднимаю взгляд и вижу в дверях лейтенанта Питерса, бледного, словно призрак. Знакомый тошнотворный звук, с которым бомбардировщики прорывают звуковой барьер, грохочет в небесах над нами, сотрясая каждую кость, каждую мысль. К вящему разочарованию моей матери, я не религиозный человек, но я выкраиваю пару секунд, чтобы дать обет Богу. Пусть я вернусь домой живым, и тогда, клянусь, я расскажу Марице о своих чувствах. Я буду тем мужчиной, которого она заслуживает, которым я должен быть. Я изменюсь. К лучшему. Навсегда. И расскажу ей все. Глава 25. Марица Мелроуз обхватывает ладонями складчатую морду своего пса и трется кончиком носа о его нос. – В последнее время у тебя какой-то подавленный вид, – говорит она. – У меня? Или у пса? – спрашиваю я. Она закатывает глаза и сгребает мопса в охапку. – У тебя. Мерфи всегда счастлив. Он ведет отличную жизнь. – Я не… несчастна, – отвечаю я и тянусь за бутылкой воды, стоящей на кофейном столике. Отвинтив крышку, я подношу горлышко к губам и добавляю: – Полагаю, я в последнее время просто слишком много думаю об Исайе. – Все еще? – Мелроуз прямее садится в старом кожаном кресле. – Ты не видела его… сколько?.. Несколько месяцев? А знакомы вы были всего неделю? – Знаю, знаю. – Я делаю глоток воды. – Девять дней. Я все это знаю. Не думай, будто я не твержу себе все это постоянно. Полагаю, я просто пытаюсь понять, как так получается: два человека так хорошо провели время друг с другом, потом писали друг другу все эти милые письма, а потом он просто… замолчал. – Тебе нужно какое-нибудь новое увлечение или что-то еще, чтобы ты не застревала на мыслях обо всяком бесполезном тупом мусоре, наподобие твоего капрала Дубины. – Не то чтобы последние месяцы я только и делала, что сохла по нему. Я жила своей жизнью, делала все то же самое, что и прежде, до того, как встретилась с ним, – объясняю я. И это правда. Я хожу в кино. Я пью с подругами. Я обедаю со своими близкими. Я читаю книги и навещаю родных. Я вовсе не сижу, ожидая почтальона или неожиданного стука в мою дверь. Но это не заставляет всю ситуацию в целом меньше беспокоить меня. – Я просто хочу знать, что с ним все в порядке, Мел. Сейчас даже неважно, почему он перестал мне писать. Я просто хочу знать, жив ли он, цел ли он. Это единственное, что меня заботит. Мелроуз встает и собирается что-то ответить, но ее прерывает мой телефон – он начинает вибрировать и ползти по крышке столика. – Ага, – говорю я, взглянув на экран и сбрасывая вызов. – Опять тот неопределяемый номер. Я отвечала на эти звонки несколько раз, но так и не услышала ничего – как будто на том конце нажали кнопку отключения микрофона. – Тебе с него все еще звонят? – спрашивает она, хмуря брови. – Да. Не реже, чем через день. – Это началось пару месяцев назад, и я не особо о них задумывалась тогда. Чаще всего звонки поступали, когда я была на работе или на занятиях, и мой телефон стоял на беззвучном режиме. Но теперь я получаю их почти каждый день, иногда по два или три раза на дню.