– Он погиб в результате несчастного случая, когда нам было семнадцать лет. Я кладу ладонь на его руку. – О боже, как печально такое слышать… Он отвечает такой же извиняющейся улыбкой и удерживает мой взгляд, потом выражение его лица теплеет. – Может быть, ты допьешь этот коктейль, чтобы я мог купить тебе еще один? – Но ты не должен… Губы его изгибаются, и на долю секунды я вижу в нем больше сходства с Исайей, чем когда-либо прежде. Такая же озорная, сексуальная улыбка некогда заставила меня пасть ниже, чем я от себя ожидала. Но человек, сидящий передо мной, полная противоположность тому мужчине, который когда-то обнимал меня, показывал мне созвездия ясным весенним вечером, и после того, что я узнала, после того, что я испытала, после того, что я ощутила, было бы просто нечестно сравнивать их двоих. Я еще не совсем знаю Йена. И, как оказалось, я никогда по-настоящему не знала Исайю. Единственное, что я знаю, – я никогда больше не позволю ни одному мужчине заставить меня чувствовать себя расходным материалом, как это сделал Исайя. Никогда больше. Глава 37. Исайя Нервозность – совершенно незнакомое мне ощущение. Чувство страха я действительно испытывал и раньше, как минимум один раз, когда перед глазами у меня буквально пронеслась вся жизнь и сгустилась в облако дыма, такого черного, что я не видел товарища, кричащего от боли рядом со мною. Но это не сравнится с тем, что я чувствую сейчас, стоя перед кафе Марицы и глядя, как она шагает по полу, выложенному шахматным узором. На ней все те же черные шорты, белая блузка и зеленый фартук, она улыбается посетителям, проходя мимо них, – так, словно ничто в мире ее не тревожит. В ней сквозят легкость и жизнерадостность, как и положено женщине, покончившей с бессмысленными отношениями, в которые вляпалась восемь месяцев назад, и нашедшей себе кого-то еще – того, кто будет любить ее и обращаться с нею так, как она заслуживает. Я не могу винить ее за это, иногда что-то происходит, и невозможное преграждает путь тому, чего мы желаем больше всего, – и мы ничего не можем с этим поделать. Я дома уже три недели. Я семь раз останавливался перед этим кафе, но каждый раз обнаруживал, что либо у нее выходной, либо она уже закончила свою смену. Но сегодня звезды сложились так, что я здесь, и она тоже здесь, и в кармане у меня лежит письмо, адресованное ей, – письмо, пережившее авиаудар сирийской армии, военные госпитали и реабилитационные центры. Сделав глубокий вдох, я вхожу внутрь. На двери звонит колокольчик, хостесс поднимает взгляд от своей стойки и приветствует меня заученной улыбкой. – На сколько человек столик, сэр? – спрашивает она, делая вид, будто видит меня не в восьмой раз за эти три недели. – Сегодня я не буду есть. Мне нужно кое-кого увидеть. Улыбка хостесс становится кислой, она указывает мне на место у стойки для завтраков. Кивком поблагодарив ее, я сначала направляюсь в туалет. Мне нужно собраться, умыться – что угодно, лишь бы не повести себя, как неуклюжий идиот, когда я ее увижу. Беззащитность мне ужасно не идет – так же, как и шрамы от ожогов, покрывающую левую сторону моего туловища и заднюю часть рук. Если только она выслушает меня… Если она сможет увидеть что-то, кроме ожогов, хромоты и отстраненного взгляда, который появляется, когда меня одолевают картины прошлого… тогда, может быть, мы сумеем начать с того, на чем закончили. Мужской туалет пуст, в нос бьет запах хлорки и лимонного моющего средства. Склонившись над раковиной, я поворачиваю кран, набираю в ладони холодной воды и плещу себе в лицо. Секунду спустя я вытираю лицо и руки бумажным полотенцем, еще раз смотрю на себя в зеркало и делаю пять долгих глубоких вдохов. Лучше уже явно не будет, и я готов настолько, насколько вообще могу быть готов. Распахнув дверь, я выхожу в коридор и сразу же натыкаюсь на Марицу. Она вздрагивает, отступает назад и прижимается к стене между газетной стойкой и старым автоматом по продаже жвачки. – Марица, – говорю я, делая шаг к ней. – Что ты здесь делаешь? – Лицо ее искажено, и это совсем не то теплое, радостное приветствие, на которое я надеялся. – Я пришел повидать тебя. – Я протягиваю ей руку, но останавливаюсь, когда она коротко отмахивается. – Серьезно, Исайя? Ты считаешь, будто можешь просто… взять и исчезнуть из моей жизни на целые месяцы без какого-либо объяснения, а потом заявиться сюда и вести себя так, словно ничего не произошло? – Она прижимает пальцы к вискам и продолжает: – Ты хотя бы думал о том, как я тревожилась за тебя? Сколько ночей не спала, проверяя списки убитых, потому что была уверена, будто ты мог перестать писать мне по одной-единственной причине – случилось что-то ужасное… Я улыбаюсь и прерываю ее: – Марица… – Нет, дай мне договорить. Я долго ждала возможности высказать это тебе в лицо, и тебе придется меня послушать. Понятно? Я складываю руки на груди. Она такая невероятно привлекательная, когда злится. – Конечно. – Не знаю, как ты можешь просто стоять здесь весь из себя такой беспечный после того, как ты со мной поступил, – говорит она. – Но знаешь что? Я уже не злюсь. Я просто обижена. И даже обижена не на тебя. Я обижена на себя за то, что оказалась достаточно глупой, чтобы поверить, будто время, проведенное нами вместе, что-то значит. Оглядываясь назад, понимаешь, насколько это глупо, верно? Дурацкий музей восковых фигур. Обсерватория. Фермерский рынок. Я придавала всему этому значение, поскольку, видимо, где-то в глубине души хотела, чтобы оно что-то значило, ведь во время этой недели я уже начала влюбляться в тебя. – Марица… – Я поднимаю руку, надеясь, что она даст мне вставить хоть слово. – Я еще не закончила. – Ладно. – Я потверже расставляю ноги и снова скрещиваю руки на груди, внимая ей. Может быть, выговорившись, она даст мне шанс объяснить, почему я не мог связаться с ней. Может быть, она даст мне шанс сказать ей, что я думал о ней каждую минуту каждого часа каждого дня, когда боролся за свою жизнь, неделями лежа в госпитале в коме, а после пробуждения услышал от медсестры, что доктора пытаются найти способ спасти мне ногу… – Ты знаешь, я рада, что так случилось, – говорит она, проводя ладонями по волосам, и на ее губах появляется скептическая улыбка. – Потому что, помимо всего прочего, я узнала, что есть люди добрее, лучше, приятнее, чем ты, а ты – совсем не тот человек, которым я тебя считала. Ты спас меня… от тебя. Так что спасибо. Спасибо тебе большое, Исайя. Она поворачивается, чтобы уйти, но я ловлю ее за локоть и разворачиваю к себе. – Я могу объяснить, – говорю я. – Я все могу объяснить. – Да, но я давным-давно смирилась с тем, что так и не получу твоих объяснений, и теперь, когда ты предлагаешь их мне, я не хочу их слышать. – Ее слова словно вспарывают тесное пространство между нами. – По какой бы причине ты ни перестал писать мне… теперь это неважно. Я оставила это позади. – Я понимаю, ты злишься, – говорю я. – Но мне кажется, ты сделала слишком поспешные выводы… – Выводы? – Она широко раскрывает темные глаза и поднимает брови. – Ты прав, Исайя. Я действительно сделала поспешные выводы. Я решила, что ты хороший человек. Я решила, что мы понимаем друг друга, что между нами нет ни лжи, ни игр. И я решила, что между нами есть что-то особенное – или хотя бы просто дружба. – Нет… – произношу я, поднимая руку, но она продолжает говорить. – Ты ведь вернулся домой уже некоторое время назад? – Да, несколько недель, – подтверждаю я. – Скажи мне, – говорит она, поворачиваясь лицом ко мне. – Это правда, что у тебя есть племянник, которого ты не согласен признавать? Я сдвигаю брови. Откуда она, черт побери, это узнала? – И правда ли то, что ты разрушаешь жизни людей, Исайя? – продолжает допрашивать она. – Это правда… правда, что твои родные винят тебя в смерти твоего отца? Проведя ладонью по лицу, я смотрю ей прямо в глаза. – Да. Это правда. Все это. Марица выдыхает, ее блестящие глаза кофейного цвета устремлены на меня. – Ты должен уйти. И, пожалуйста, не возвращайся больше сюда. Ты не тот человек, которым я тебя считала, и я не хочу быть с тобой. Я не хочу начинать с того, на чем мы закончили. Ни сейчас, ни когда-либо потом. С этими словами она проходит мимо меня и скрывается за дверью женского туалета. Из-за угла выходит синеглазая блондинка в такой же форме, как у Марицы, и замирает на месте, увидев меня. – Ой. Здравствуйте, – говорит она, глядя на меня так, словно я – бомба, которую нужно обезвредить. – Вы не видели Марицу? Я указываю на дверь женского туалета.