– Вот, велено в руки передать, – еще раз поклонился Первак и подал роспись. Пожарский, в отличие от многих бояр, был не только грамотен, а скорее, даже хорошо образован, так что, подхватив грамотку, быстро прочел ее содержимое и нахмурил брови. – Пушки лишними не будут, – задумчиво проронил он, – но на стены их сразу не затащишь… Ладно, государь мне сказывал, что отдаст пушки, у ляхов захваченные. Сейчас пошлю людей за ними. – Не прикажешь ли чего, князь Дмитрий Михайлович? – Ступай с Богом, да скажи: все сделаем, как государь повелел. Вернувшись после разговора с воеводой в лагерь, Анциферов кинулся к царскому шатру и застал там прелюбопытнейшую картину. Вышедший из шатра государь на чем свет стоит материл валяющегося у него в ногах боярина. – Да лучше бы ты сам утонул, песий сын! Чтоб тебя, проклятущего, все окрестные русалки защекотали скопом и к сожительству принудили! Толпящиеся вокруг свитские смотрели на провинившегося боярина без малейшей приязни, похоже, прикидывая уже, где его ловчее будет повесить. Царь, однако, приказа о расправе не дал и, закончив ругаться, коротко приказал, будто сплюнул: – Пшел вон отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели! Первушка бочком протиснулся к стоящему неподалеку Янеку и тихонько спросил: – Чего это тут стряслось? – Кажется, этот боярин… – Князь Петр Пронский… – Да, наверное; так вот, он должен был доставить пороховой обоз, но по какой-то причине порох, им доставленный, оказался подмоченным. То ли под дождь попали, то ли при переправе намочили. – Беда-то какая! – Угу, – неопределенно буркнул литвин, внимательно наблюдая за царским шатром, как будто высматривая кого-то. – Первак, где тебя черти носят? – беззлобно ругнулся подошедший к ним Пушкарев. – Да как же, Анисим Савич, сам же посылал с росписью к князю Пожарскому! – Верно, посылал, – вспомнил полуголова, – ну и что, отдал роспись-то? – А как же; Дмитрий Михайлович велел передать, что все исполнит, как государь повелел. – Исполнит, куда же он денется, – вздохнул Пушкарев, – вот только теперь без ляшского зелья. Пушки и ядра отдадим, а порох себе оставим. – Нешто все так худо? – А-а!.. – махнул рукой, поморщившись, Анисим и продолжил: – Ты вот что, бери в охапку своего литовского дружка и ступайте-ка оба к государю. – Зачем? – испугался Анциферов. – А вот там и узнаешь… идите, кому сказано! Делать нечего, пришлось Первушке, взяв с собой Янека, идти к царскому шатру. Государь к тому времени уже зашел внутрь и дорогу им преградили скрещенные протазаны податней. – Куда вас нелегкая несет? – хмуро спросил один из них, рослый детина в посеребренном панцире и шлеме. – Государь велел… – Нет, ну ты посмотри, какие сановные люди! – едко воскликнул второй, несколько более тщедушный податень, одетый точно так же. – Их, оказывается, государь кликнул… – Не говорили про вас ничего, – решительно перебил его здоровяк, – шли бы вы, болезные, отсюда подобру-поздорову, пока целы, уж больно царь нынче гневен! – Государь велел, – насупившись, повторил Анциферов. – Ничто, другой раз будешь знать, как рындам и податням дорогу переходить! – злобно прошипел второй. – Иди отселева, пока ратовищем[54] не огрел! Тут из шатра выглянул сам Михальский и, увидев, что Первушка с Янеком уже пришли, велел их пропустить. – А вот и они, прекрасная панна, – воскликнул я, увидев входящих молодых людей. – Насколько я понимаю, с паном Корбутом вы знакомы, а второго зовут Акакием Анциферовым. – Паном Корбутом? – с непередаваемой интонацией, в которой удивление смешалось с легким сарказмом и презрением, воскликнула Агнешка. – Ах, это ты, Янек… – Счастлив видеть вашу милость в добром здравии, – пролепетал литвин, едва не упав в обморок при виде предмета своей страсти. – Ну, насколько я понимаю, ваш старый знакомый – шляхтич, а потому «пан», – широко улыбнулся я. – В Речи Посполитой много шляхтичей, – проворковала в ответ полячка и снова повернулась к Корбуту. – Спасибо, мой добрый Янек, я так рада увидеть хоть одно родное лицо, среди всех этих… – Отвратительных рож, – любезно подсказал я замявшейся девушке. – Что же, я счастлив, прекрасная панна, что смог доставить вам хоть маленькую радость. Вашему бывшему слуге совершенно нечем заняться, а потому он поступает в ваше полное распоряжение. Насколько я понимаю, дело для него привычное. Также я поручаю вас попечениям господина Анциферова, он будет следить за тем, чтобы у вас всего было в достатке, и отвечать за вашу безопасность. – Благодарю ваше высочество за заботу. – Агнешка манерно присела в книксене, выглядевшем довольно нелепо, принимая во внимание ее мужской наряд. – А что, пан Анциферов тоже шляхтич? – Поверьте мне, дорогуша, – ухмыльнулся я на явный намек спесивой полячки, – с высоты его происхождения, разница между вами и королевичем Владиславом совершенно незаметна! Услышав это, панна Карнковская вздрогнула, как от пощечины, и, поджав губы, стремительно вышла вон. Корбут, пожирая ее глазами, был готов двинуться следом, но Первак удержал его. – Вот что, молодые люди, – внимательно посмотрел я них, – глядите, чтобы все ладно было. Ты, Янек, поди, и сам знаешь, чего делать, а ты, Акакий, – ну и имечко тебе родители подобрали, прости господи! – сходишь к немецким маркитанткам и прикупишь для девицы чего положено. Рубашек там, на смену, или еще чего. Да скажи им, чтобы цены не задирали, не то я сам с ними торговаться начну. – Сделаю, государь. – Ну, ступайте. Дождавшись, когда приятели, отвесив церемонные поклоны, выйдут, я подошел к походному трону и, усевшись на него, спросил у Михальского: – Как думаешь, Корнилий, слыхал твой пленник, как я Петьку Пронского крыл? – Вы так кричали, ваше величество, что вас слышал весь лагерь! – Хреново… – буркнул я, но что именно хреново, уточнять не стал. Выйдя из шатра, Первушка с Янеком опять оказались рядом со стоящими на часах податнями. Служивые дружно скрестили на них взгляды, как будто недоумевая, дескать, чего это вас живыми выпустили? Но говорить ничего не стали, и приятели двинулись прочь, обсуждая свалившуюся на них службу. – Для госпожи необходим отдельный шатер, – решительно начал Корбут, – совершенно невозможно, чтобы паненка жила под одной крышей с мужчинами! – Оно так, – почесал голову Анциферов, давно сообразивший, в каком качестве путешествовала Агнешка, – кабы с королевичем или хоть с воеводой каким… – Зачем ты так говоришь, – страдальчески поморщился литвин, – разве ты не видел, она ведь ангел! – Ладно, – отмахнулся от жертвы амура Первак, – я побегу к немцам да приведу маркитантку, а ты подожди, пока воевода Корнилий выйдет. Пусть скажет, где для нее шатер брать. – К какому воеводе? – непонятливо переспросил Янек. – А… ты, верно, про пана Михальского… – Во-во, про него толкую. Он царев телохранитель, ему никто не откажет. – Но ведь его величество приказал… – Эх, Янка, – тяжело вздохнул его новый приятель, – ты вроде и латыни учен, и семь свободных искусств ведаешь, а простых вещей не понимаешь. Государь, конечно, приказал, да только нам. А мы с тобой царевым спальникам не указ, и если мы его передадим, то они и пальцем не пошевелят. Если же им об сем Корнилий поведает, то они исполнять ринутся так, что подковки с каблуков потеряют. – Но можно же обратиться к царю… – Ты что, совсем дурак?! У него и без этой паненки хлопот хватает; иди, говорю, к Михальскому, а я побежал к маркитанткам. Корбут немного помялся, но, в конце концов, мысленно осенив себя крестным знамением, побрел к своему похитителю. На самом деле парень просто ужасно боялся бывшего лисовчика, справедливо полагая, что тому нет никакой разницы: что чарку выпить, что человека на тот свет отправить… Впрочем, ради прекрасных глаз Агнешки он был готов и не на такие жертвы. Дождавшись, когда Михальский выйдет из царского шатра, юный литвин кинулся к нему, снимая на ходу шапку. – Чего тебе? – вопросительно взглянул тот на него. – Пан Казимеж, – жалостливым тоном начал Янек, – прошу вашу милость простить меня, но мне не к кому больше обратиться. Ведь вы единственный настоящий шляхтич здесь… – Говори, – коротко приказал Корнилий, поморщившись от вкрадчивости просителя. – Как известно вашей милости, его величество поручил моим заботам прекрасную панну Карнковскую. Но не во гнев будь сказано, я же гол как сокол. Будь у меня свой шатер, я бы поселил ее у себя, а сам бы лег у входа, охраняя покой несравненной панны, но что толку говорить об этом, когда у меня нет шатра? – Ах, вот ты о чем, – усмехнулся Корнилий, – а отчего ты не вспомнил об этом, пока был у государя? – Да разве мог я осмелиться побеспокоить его царское величество такими пустяками, когда у него столько забот! – Тоже верно, а ты не так глуп, как иногда выглядишь. Но не беспокойся, вон видишь – мои люди ставят шатер? Это для панны Агнешки, несколько позже сюда принесут ковры, подушки и кое-какую утварь. Ты проследишь, чтобы все было как надо, а когда все будет готово, то дашь знать. Разумеешь? – Так, пан, – поклонился Янек.