– А где ваши мушкетеры? – спросил не отстававший сегодня ни на шаг от своего приятеля Казановский. – Там, ваша милость, – махнул рукой немец в сторону русских редутов, – мало кто из них смог вернуться из этого пекла. Когда гусары и уцелевшие пикинеры отошли, взбешенный коварством московитов де Мар снова приказал открыть огонь по, казалось бы, уже подавленным редутам. Побаивающиеся его крутого нрава пушкари споро заряжали свои орудия и посылали в сторону неприятеля ядро за ядром. Однако на этот раз русская артиллерия не стала молчать, а принялась энергично отвечать. Несмотря на то что калибр орудий у нее серьезно уступал монстрам де Мара, их было значительно больше, и скоро они просто засыпали польские позиции своими снарядами. Импровизированный бруствер из заполненных землей мешков не смог долго сопротивляться такому напору. Вскоре от него остались одни воспоминания, а русские ядра покалечили нескольких пушкарей. Наконец, одно из них угодило прямо в готовую к выстрелу пушку и разбило ей лафет. – Что вы стоите, канальи? – вызверился француз на прячущихся от обстрела польских пехотинцев. – Немедленно восстанавливайте шанцы, иначе мы не сможем вести огонь! Впрочем, русская стрельба тоже скоро стихла, и над полем боя застыла напряженная тишина. – Кажется, у них все-таки не хватает пороху, – немного сконфуженно сказал гетману королевич, когда они с Казановским вернулись на холм. – Думаю, да, – тут же согласился с ним Ходкевич, – в противном случае они раскатали бы ваших людей. Вы заметили, что московитская картечь летит гораздо дальше обычной? – Разве? – картинно удивился фаворит. – Мне, право же, так не показалось. – Какие у вас потери? – не принял его тона гетман. – Они совсем не велики: три товарища[58] убиты, двое ранены, однако смогли удержаться в седле. Под несколькими пали лошади, но в целом… – Ясновельможный пан, – едко прервал его Ходкевич, – я прекрасно знаю, как составляются отчеты о потерях, но мне нужно знать истинное положение дел. Сколько вы всего потеряли в бою, включая пахоликов, почтовых и всех кто бы с вами ни увязался! – Более полусотни, – тяжело вздохнул Владислав. – Мои гусары под Клушино потеряли меньше! – Но герцог вывел в поле кавалерию и почти истребил нашу пехоту! – Вы все правильно сделали, ваше высочество, – смягчился гетман, – однако же вам следовало послать на помощь пехоте не гусарские, а казачьи хоругви. После того как они прогнали рейтар, их можно было бы спе?шить и еще раз атаковать. Возможно, эта попытка стала бы более удачной. – Но это и сейчас не поздно, – оживился королевич, – тем паче что пушки мекленбургского дьявола снова замолчали. – Мы так и сделаем, но при одном условии. – Каком же? – Вы останетесь здесь и больше не полезете в драку. Чуть в стороне за боем с интересом наблюдала до крайности странная группа. Трое из них были одеты по-европейски и наблюдали за боем в зрительную трубу, по очереди передавая ее друг другу. Чуть поодаль сидел краснолицый толстяк в довольно замызганном кунтуше, поминутно прикладывавшийся к баклаге, а рядом с ним двое молодых людей, одетых как шляхтичи. – А что, пан Мондье, – отвлек переговаривавшихся между собой французов толстяк, – ведь, пожалуй, эти разбойники разбили пушки пана де Мара? – Сколько раз вам говорить, месье Криницкий, – немного раздраженно отозвался старший из них, коверкая польские слова, – мое имя есть де Бессон! Впрочем, вы правы: артиллерия месье де Мара пока что приведена к молчанию. – Посмотрите, – воскликнул один из шляхтичей, оказавшийся Яном Корбутом, – наши строятся для новой атаки! – Держу пари, – буркнул в ответ один из французов, – что это наступление кончится тем же! – Месье Бессон, – второй шляхтич обратился к французу таким мелодичным голосом, что всякий признал бы в нем все еще одетую в мужской наряд прекрасную панну Агнешку, – как вы думаете, наши одержат верх? Француз фыркнул про себя от наивности вопроса, однако дамам полагается отвечать учтиво, и называвший себя де Бессоном сын парижского бакалейщика, слегка поклонившись, ответил: – Видите ли, мадемуазель, очевидно, что у герцога Иоганна Альбрехта весьма сильная позиция. К тому же им удалось ее недурно укрепить и вместе с тем замаскировать. Держу пари, что гетман пошел в атаку, не подозревая о том, что именно встретят его войска. – Вы полагаете, что победят московиты? – Я так не сказал, однако у них очень сильная артиллерия. Я бы даже сказал, совершенно неожиданно сильная. Вряд ли где в Европе есть армия, в которой столько полевых пушек, и к тому же их умеют так ловко использовать. – А если у них кончится порох? – В этом случае войска королевича, несомненно, одержат верх, – отозвался француз и тут же добавил вполголоса: – Боюсь только, что если дела пойдут таким образом, то солдаты у поляков кончатся раньше, чем порох у герцога. Однако панна Карнковская больше не слушала его и, совершенно успокоившись, наблюдала за боем. Тем временем умильно улыбавшийся Криницкий отозвал в сторону Корбута. Надо сказать, что, судя по внешнему виду, дела у Янека пошли в гору. Возможно, старый пан Теодор Карнковский проявил щедрость к бывшему слуге, спасшему его дочь, а может, случилось еще какое чудо, но только кунтуш на парне был новый, равно как и сапоги с шапкой. Эфес его сабли блестел серебром, и вообще он производил впечатление человека зажиточного. – Ты что-то хочешь сказать, пан Адам? – спросил молодой человек у толстяка. – Посмотри туда, дружок, и скажи мне, что ты видишь? – Где? Ах там… это гусары строятся для атаки. – Да, я тоже так подумал, – покивал головой Криницкий, – а чьи это флаги над ними? – Гетманские. – Стало быть, это наши литовские гусары… – задумчиво проронил старый забулдыга. – Не пойму я, к чему ты клонишь? – Янек, ты ведь мне как сын, – начал тот издалека, – я ведь всегда к тебе хорошо относился… – Я знаю, пан Адам, и очень благодарен тебе за твое участие. Да что говорить, даже с этим разбойником Михальским ты меня познакомил, и хотя я чуть не погиб, но если бы не плен – я бы не повстречался снова с панной… – Ну вот, опять свернул на свою Агнешку… – с досадой прервал его толстяк, – я ведь тебе о серьезных делах толкую! – Хорошо-хорошо, слушаю тебя. – Ты знаешь, что оба сына пана Замостского служат в хоругви пана гетмана? – И что с того? – нахмурился Корбут, которому было неприятно упоминание об отчиме и его сыновьях. – Там сейчас будет жарко, – неопределенно проронил Криницкий, явно намекая на поле боя. – О чем ты? – Да ни о чем, а только на войне всякое случается. К тому же пан Замостский стар и других наследников у него нет. – Господи Иисусе! – перекрестился Янек. – Уж не хочешь ли ты сказать… – Я хочу сказать, что тебе нет ни одной причины переживать за пана Замостского и его отродье, а вот если Господь или дьявол приберут их черные души, то имение останется выморочным, и ты сможешь вернуть себе и свой фольварк, и, может, еще что-нибудь в придачу. – Зачем ты так говоришь… Конечно, они дурно обошлись со мной, но, видит бог, я не желаю им зла. – Тебе бы ксендзом быть, – пробурчал пан Адам, – а не шляхтичем. Неужто ты хочешь всю жизнь провести, прислуживая другим? Верни ты свой фольварк – смог бы жениться на хорошей девушке и завести семью. А я бы на старости лет нянчил твоих ребятишек и благословлял бы судьбу, пославшую мне… ты ведь не оставишь без куска хлеба старого друга? – Ну конечно нет, а только об этом рано говорить, фольварка-то у меня еще нет. Хотя… послушай, будь у меня состояние, я мог бы посвататься к панне Агнешке… – Ну вот опять, – нахмурился толстяк, наблюдая за пришедшим в крайнее возбуждение товарищем, – я же тебе сказал, что жениться надо на хорошей девушке, а ты опять о панне Карнковской. Она-то тут при чем? Тем временем поляки возобновили атаку. Поскольку немцы потеряли значительную часть своих копейщиков и почти всех мушкетеров, их усилили остатками венгров, выбранецкой пехотой и спешенными казачьими хоругвями. Однако смешиваться друг с другом ни те, ни другие, ни третьи не захотели, а потому наступали каждый своим отрядом. Чтобы у герцога не было соблазна сосредоточить свои силы на атакуемом месте, Ходкевич приказал Мартину Казановскому, отцу фаворита королевича, проявить активность и на другом фланге. Тот недолго думая соединил несколько хоругвей пятигорцев, литовских татар и казаков и послал их в атаку. Это не слишком решительное наступление было легко отбито несколькими пушечными залпами, и о нем можно было бы и вовсе не упоминать, если бы не последовавшие затем трагические события. После того как на батарее навели порядок, и де Мар еще раз обстрелял русские редуты, польская пехота снова пошла вперед. Однако на сей раз противник не стал ждать, пока они подойдут поближе, а сразу принялся осыпать их ядрами. Кажется, московитские пушкари здорово набили руку, и всякий залп приводил к тому, что в рядах наступающих появлялись целые просеки. Но если немцы или спешенные казаки стойко держались под обстрелом, то выбранецкие всякий раз, когда рядом шмякался чугунный мячик, так и норовили бежать куда-нибудь без оглядки. Впрочем, польские командиры были прекрасно осведомлены о качествах своей пехоты и потому поставили за их спинами немногих уцелевших венгров. Те были злы на русских за погром, устроенный им у Вязьмы, и злы на выбранецких, что те бросили их тогда, и потому безо всяких сантиментов возвращали малодушных в строй, не стесняясь прибегать в случае надобности к оружию. Когда наступающие приблизились к линии русских укреплений, пушкари перешли на картечь, и тем сразу же стало жарче. Каждый залп тяжелых чугунных пуль выкашивал целые ряды противника. Сраженные люди падали, шедшие за ними переступали через трупы, поскальзываясь в лужах крови и запинаясь о тела товарищей. Наконец им удалось приблизиться на верный мушкетный выстрел. Первыми начинали поляки, их пехота, как обычно, построена в десять шеренг. По команде командиров первые девять опускаются на землю, а последняя дает залп. Следом за ними поднимается предпоследняя и тоже стреляет. Таким образом на врага обрушиваются десять залпов подряд, а затем они должны бросаться в атаку. Однако, пока они приближались, русские пушкари подкатили к переднему краю еще несколько орудий, удвоив таким образом количество стволов. И едва выбранецкие отстрелялись – накрыли их залпами. Хуже всего было то, что польские пехотинцы были скверно обучены. Если венгры, у которых они позаимствовали эту тактику, после выстрела сразу же опускались на землю, всячески стараясь укрыться от ответного огня, то поляки остались стоять и приняли на себя картечные залпы в упор. Выдержать подобный огонь было уже выше их сил, и уцелевшие бросились в панике назад, сметая пытавшихся остановить их венгров. Впрочем, далеко не все последовали их примеру. Немцы и спешенные казаки хотя и понесли потери, но не растеряли мужества и ринулись вперед, подбадривая себя громкими криками. Стрельцы немедленно дали залп из пищалей, но яростно кричавшая толпа захлестнула редуты, и началась резня. На наше счастье, они не перемешались между собой, а атаковали каждый свой редут. Немцам сначала удалось потеснить защитников своими длинными пиками, но русские, работая бердышами как дровосеки топорами, отсекали им наконечники, разрубали древки, иной раз отсекали и руки, державшие оружие. Наемники, лишившись своих пик, дрались обломками, хватались за шпаги и даже пытались отбирать у стрельцов их бердыши, но стрельцы, ловко действуя своим грозным оружием, скоро оттеснили врага за линию валов. Несколько хуже было со спешенными казаками. Надо сказать, что в казачьих хоругвях совершенно не обязательно служат казаки. Чаще это такие же поляки или литвины, как и те, кого набирают в гусары, просто не богатые, а потому вооруженные и экипированные по-казачьи, или, если точнее, по-татарски. Тем не менее оружием они владеют изрядно, о дисциплине представление имеют и потому являются опасным противником. Поначалу бой шел с переменным успехом, но в какой-то момент им удалось ворваться внутрь редута и начать теснить отчаянно сопротивлявшихся стрельцов и пушкарей. Так случилось, что в этот момент я остался почти один. Никита и Корнилий бросились к своим ратникам, чтобы подготовить их к контратаке. Ван Дейк командовал артиллеристами, а я, оглянувшись, увидел, что рядом только Первушка да пара рынд с несколькими податнями. – Эй, Незлоб, – окликнул я писаря, – скажи честно – страшно тебе? Парень внимательно посмотрел на меня, отложил в сторону бумагу с пером и вытащил из ножен саблю. – Нет, государь, с тобой не страшно. Пошли, что ль? – И то верно, – хмыкнул я, – давно хотел игрушку твоего тезки в деле опробовать, да вот как-то все случая не было. И это… допельфастеры мои держи, а то мало ли что. Достав из-за пояса револьвер, я подмигнул ошалевшей от моего решения свите и решительно шагнул вперед. – Да как же это, государь, – попробовал возразить один из рынд – Петька Пожарский, но мы с Перваком уже почти бежали к месту боя. – Не отставать, – крикнул я замешкавшимся было телохранителям, – а то заставлю за слоном навоз убирать! – За каким еще слоном? – Эх вы, серость… Вы же себе не представляете, как эта скотина гадит, так что марш вперед!