– А где он? – Здесь я, – вышел вперед думный дьяк, – прихворнул вот, еле службу выстоял. – Во имя Отца и Сына… – начал священник, вызвав приступ злобы у русских изменников. Внимательно наблюдавший за стычкой священника и Салтыкова, Шеин развернулся, и ничем не выдав своего отношения к происходящему, пошел к своему шатру. – Нет, ты видел? – догнал его злобно размахивающий руками Иван Шуйский. – Совсем холопы распустились. Вот ужо вернемся в Москву, всех в бараний рог скрутим! Будет у нас и царь свой и патриарх… – Патриарх-то откуда? – Как откуда? – изумился князь. – А Филарет? – Федор Никитич-то поумнее нас всех будет, – буркнул, как бы отвечая на какие-то свои мысли, Шеин. – О чем ты? – О том, что он, не будь дурак, не дал себя уговорить в этот поход пойти. Сидит теперь, ни в чем не замазанный… – Если бы королевич сразу за ним сан патриарший признал, так он бы вперед всех побежал, а только все равно призна?ют, другого-то нету… – Дурак ты, Ивашка! – Чего?.. – Поживем, говорю, увидим. Не успел боярин договорить эти слова, как с другой стороны лагеря что-то бабахнуло. Взрыв был не слишком сильный, однако за ним последовал другой, а затем началась заполошная стрельба, перемежаемая паническими криками, яростными воплями и тому подобной какофонией. Потом выяснилось, что коварные московиты, ухитрившись подобраться к са?мому польско-литовскому лагерю, вырезали часовых и подорвали пару фугасов, заложенных прямо под возы. Пока переполошенные взрывами жолнежи и шляхтичи пытались понять, что происходит, и готовились отбивать нежданное нападение, устроивших это лазутчиков и след простыл. Не знаю, кто первым произнес фразу: «Утро добрым не бывает», – но в последнее время именно так и случается. Не успел я продрать глаза и позвать слуг, чтобы принесли умыться, как в шатер буквально ввалился Михальский и «обрадовал» мое царское величество: – К королевичу идет подкрепление! – Что, Сагайдачный прыть проявил? – насторожился я. – Нет, великий канцлер Сапега и еще кое-кто… – Кое-кто? – Епископ Анжей Липский, сохачевский каштелян Константин Плихта, воевода люблинский Якуб Собесский, сенатор Анжей Менцинский… – принялся перечислять Корнилий. – Ты посмотри, какие сановные люди, – подивился я списку из высокопоставленных особ. – Погоди, а что же там за войско, если его возглавляет сразу столько шишек на ровном месте? – Каждый за свой счет снарядил панцирную хоругвь, это не считая слуг и свиты… – Не так уж и много, чтобы бедного-несчастного царя ни свет ни заря будить… погоди-ка, канцлер, епископ, сенатор, каштеляны с воеводами… да ведь это не подкрепление, а надзиратели за Владиславом с Ходкевичем! – Или готовое посольство на случай заключения мира. – Ты думаешь, что сейм хочет мира? – Кто знает, что на уме у радных панов… Однако у Речи Посполитой достаточно проблем с османами, татарами и шведами, чтобы взваливать на себя еще и московские дела. – Пожалуй, ты прав, а скоро ли они прибудут? – Три-четыре дня у нас есть. Вряд ли гетман предпримет что-нибудь до их подхода. – Ходкевич, пожалуй, что и нет. А вот за Владислава Сигизмундовича я бы не поручился. – Что вы имеете в виду? – Елки-палки, воды царю принесут или нет? А то глаза слипаются! – Я вижу, у вас была бурная ночь? – А то! Федька со своими драгунами в польском лагере озоровал, так я глаз не сомкнул, пока эти разбойники не вернулись. Слуги, наконец, притащили ушат студеной колодезной воды, и я с наслаждением засунул в него голову. Сразу стало легче, и я, вытираясь на ходу поданным рушником, продолжил: – Шороху навели у ляхов – страсть! Драгуны наши уже назад вернулись, а те еще стреляли. – Надеюсь, ваше величество не участвовало в этом предприятии? – Нет, конечно, как ты мог подумать! Лицо Михальского так красноречиво показывало, отчего он именно так и думает, что я не смог не рассмеяться. – Никита с Анисимом костьми легли, но не пустили, – пояснил я, успокоившись. – Так что вы говорили о Владиславе? – Ну сам посуди. Это его первый поход, и он хочет себя проявить. Однако нельзя сказать, чтобы получилось. Смоленск он не взял, нас не разгромил, на Москву не прошел, а тут еще целая комиссия от сейма едет. Великий канцлер – это тебе не шутка. Как приедет – так и прощай, волюшка! Оно, конечно, для польского королевича полезно привыкать, потому как воли ему и в королях никто не даст. Но, как ни крути, обидно! Так что, к бабке не ходи, что-то он отчебучит в ближайшее время. – И что же? – А кто ж его знает? Я бы на его месте частью сил фланговый обход изобразил, чтобы выманить меня в поле. Но Ходкевич разделять армию ему не даст, а то ведь можно и не успеть. Тем более если подмога ожидается. – Но он и так ждет Сагайдачного. Или вы надеетесь на то, что он поверит в казачью измену? – Для гетмана с королевичем «казаки» и «измена» – почти синонимы. Но дело не в этом. Только что пришли вести, что запорожцы и реестровые разделились на десять полков и рыщут по всей нашей засечной черте в поисках чего бы пограбить. Пока эта саранча все вокруг себя не сожрет, даже Сагайдачный их с места не стронет. – Сейчас бы по ним ударить, – задумался бывший лисовчик, – пока они не соединились… – Государь, не изволишь ли позавтракать? – заглянул к нам спальник. – Все готово уже. – Изволю, изволю… – пробурчал я. – Корнилий, пошли перекусим чем бог послал, а то на пустой живот плохо думается. – На полный – совсем не думается, потому что спать охота, – усмехнулся стольник, но все же пошел за мной. Когда закончится эта чертова война, непременно отошлю экспедицию в Китай за чаем. Ну куда это годится – царю нечего пить по утрам! Можно, конечно, кофе через персов или итальянцев закупить, но цена будет… к тому же кто бы знал, как я хочу чаю! Вот просто чую вкус и аромат свежезаваренного напитка… Но чего нет, того нет, так что будем пить сбитень. В принципе ничего, пить можно, но надоел… Пока мы с Михальским пили горячий сбитень, заедая его присланными из Можайска пирогами, к нашему столу подошли Вельяминов с Пушкаревым. Ну, Никите по должности положено рядом со мной обитать, а вот у Анисима явно какое-то дело. Обычно он глаза лишний раз не мозолит, чтобы не дразнить знатных дармоедов, завидующих его близости со мной лютой завистью. – Чего стоите, присаживайтесь, – пригласил я ближников, проглотив очередной кусок. – Хорошо князь Пожарский устроился, – хмыкнул окольничий, выбирая пирог из корзины, присланной можайским воеводой. – Хочешь в город на кормление? – усмехнулся я. – Так только скажи… – Нет, – поспешно отказался Никита, – еще зашлешь в тмутаракань какую, а у меня сестра на выданье. Где я ей там жениха искать буду? – Чего-то ты до сего дня не больно искал-то, – не удержавшись, поддел его Анисим. – Не бойся, ты мне рядом нужен, – поспешил я успокоить друга, – да и Алена в девках не засидится, вон она какая красавица. – Дай-то бог… – вздохнул, помрачнев, Вельяминов. – А ты чего вертишься – сказать, поди, хочешь? – повернулся я к Пушкареву. – Коли повелишь, так и скажу, царь-батюшка, – состроил полуголова умильную улыбку. – Так говори. – Как бой закончился, ходили наши раненых да убитых подбирать, чтобы, значит, помощь оказать или похоронить по христианскому обычаю… – Знаю, я сам разрешал, только говорил, чтобы не отходили далеко да ляхам не попались. – Верно, государь, да только разве за всеми уследишь? – делано пригорюнился Анисим, – ведь малым делом беда не приключилась… – И что за беда – вместо своих раненых ляшских нашли и принялись их обирать, то есть исповедовать? – Грех тебе такое говорить, милостивец! Хотя если рассудить, то, может, так оно и было. Отец Василий, отпевая новопреставленных рабов божиих, зашел далеко и наткнулся на ратных людей литвинских. – Это который отец Василий – не тот ли, что в церкви Архистратига Михаила служит, что в вашей слободе? – Он самый, государь.