– Ну и что, много ли ляхов отче покалечил? – Да господь с тобой, царь-батюшка, они его честию просили с собой в лагерь пройти, чтобы панихиду отслужить по православным, которые польскому королю служат. Ну, он в такой просьбе отказать не смог, да и пошел. Провел службу чин чином, да и вернулся поутру. – А что у них, своих священников не стало, что пришлось отца Василия просить? – Да сказывают, что были у них попы православные, да вернулись к своим приходам. Уж больно их ксендз Калиновский преследовал, окаянный! Рассказ Анисима меня крайне заинтересовал: дело в том, что отец Василий был не простым священником. Познакомил нас мой духовник Мелентий, и, похоже, что он был одним из его людей. – Что еще батюшка в ляшском лагере видел? – Да так… – неопределенно пожал плечами полуголова. – Хорошо, передай отцу Василию, чтобы пришел ко мне. Что-то я у исповеди давно не был. – Передам, государь. Настоятель храма Архистратига Михаила на первый взгляд выглядел как обычный поп, которых в Москве и ее окрестностях было немало. Среднего роста, с бородой лопатой и внимательным взглядом. Придя по моему вызову, он поначалу ни словом не обмолвился о своих ночных приключениях. Напротив, отслужив полностью службу, батюшка сам принялся вопрошать меня о моих грехах, на что я ему максимально честно ответил, что ничем, кроме смертоубийства, в последнее время не занимался, но на войне без этого никак. Что касается прочих заповедей, то в походе я чист аки голубь, а вот как он закончится, так сразу и нагрешу. Неодобрительно вздохнув в ответ на мою вольность, отец Василий отпустил мне грехи и принялся рассказывать про свои похождения. В общем, ничего особо интересного я не услышал. Про то, что с войском Владислава идет целый полк русских изменников, я в общих чертах знал. То, что Салтыков и Шуйский злобятся, для меня также неожиданностью не было. Собственно, из всех русских бояр, оказавшихся в польском плену, меня интересовали только два человека. Михаил Борисович Шеин и Федор Никитич Романов. Первый был весьма толковым воеводой с репутацией, не запятнанной многочисленными изменами, а второй… второй был, как ни крути, номинальным главой русской церкви. Как я ни старался, но от выборов нового патриарха церковные иерархи отказывались наотрез. Филарет же все это время вел себя примерно, рассылал по стране письма, призывающие к отпору латинянам и единению православных перед всеобщей угрозой. Одно из них, с его благословением, пришло и ко мне. Тушинский патриарх явно искал примирения. К тому же в народе нахождение в плену лишь добавило ему популярности. Любят у нас «страдальцев за веру», а то, что Федор Никитич в неволе кайлом не махал, так кому это интересно. – …а когда я уходил, некий холоп мне письмо сунул, – продолжал подробный и обстоятельный рассказ отец Василий. – Письмо… какое письмо? – насторожился я. – Вот оно, государь, – протянул мне сложенную в несколько раз грамотку священник. – Что там? – Письмо тебе адресовано. Я не читал. – Да? – хмыкнул я без особого доверия в голосе. – Ну давай почитаем. Решить вопрос о приступе на можайский кремль без гетмана все же не удалось. Слишком много сил надо было задействовать в этом предприятии, и королевич скрепя сердце пошел к Ходкевичу. Впрочем, старый вояка выслушал его не без воодушевления. Скорый приезд канцлера его тоже не слишком радовал. Как ни крути, а именно его объявят виноватым, если поход сорвется, а неудач было уже слишком много. Хорошенько поразмыслив, гетман внес в план, предложенный младшим Казановским, некоторые изменения, и подготовка началась. Ворота в можайский кремль были устроены прямо в Свято-Никольском соборе, и чтобы до них добраться, надо было пройти по деревянному мосту через речку Можайку. К счастью, разрушать его осажденные не стали, и подъемных механизмов на нем не было. Единственной защитой моста была небольшая бревенчатая башенка, которую, впрочем, еще в первый день разрушили артиллеристы де Мара. Московиты наверняка оставили там охрану, но эту проблему брались решить люди пана Кишки, собравшего у себя большинство бывших лисовчиков. Для того чтобы доставить петарду к месту подрыва, была устроена специальная тележка, ободья колес которой обмотали всяким тряпьем, чтобы она не грохотала по бревенчатому настилу. Итак, сначала было необходимо вырезать защитников разбитой башни, затем подкатить «адскую машину» к воротам и подорвать их. Если подрыв окажется удачным, в дело вступят снова люди пана Кишки, а затем им на помощь придет панцирная хоругвь Ржевутского. Все вместе они должны будут захватить собор и подорвать вторые ворота, ведущие непосредственно внутрь крепости. Для этого была изготовлена вторая петарда, впрочем, значительно меньшая, нежели первая. В общем, план был сложным и мог на любом этапе сорваться, но другого у них не было. Руководить штурмовой группой должен был сам хорунжий Ржевутский, а устанавливать петарду – французы. Узнав об этом, Безе пришел в неистовство и долго на чем свет стоит ругал католиков и поляков вообще, а также лично королевича Владислава. Впрочем, поскольку он предусмотрительно делал это на французском языке, его мало кто понял. Де Бессон хотя и отреагировал менее эмоционально, но также не выглядел счастливым. В ночь, назначенную для атаки, храбрецы двинулись вперед. Как и ожидалось, в развалинах башни сидели московитские сторожа, но лисовчики без единого звука взяли их в ножи. Путь был свободен, и четверо дюжих жолнежей, впрягшись в телегу с закрепленным на ней колоколом петарды, осторожно покатили свой смертоносный груз по мосту. Французы мрачно двинулись следом, а вместе с ними пошли Ржевутский и мальчишка-трубач. Мост был довольно длинным, и, казалось, прошла целая вечность, пока им удалось добраться до ворот. Совсем рядом по стенам кремля ходили часовые, время от времени переговаривающиеся друг с другом. Однако окутавшая окрестности темнота укрыла их противников своим одеялом и позволила-таки добраться до цели. Повинуясь приказам де Бессона, жолнежи развернули тележку и принялись прилаживать ее к воротам. – Месье Ржевутский, укройтесь где-нибудь с мальчиком… – прошептал ему Безе, – не то будет весьма досадно, если вы с ним пострадаете от взрыва. Хорунжий кивнул и, тронув трубача за плечо, хотел было отойти с ним в сторону, как вдруг ему на шею кто-то накинул петлю и принялся душить. Отчаянно сопротивляясь, поляк попытался выхватить оружие, но появившиеся непонятно откуда люди крепко схватили его за руки и не дали исполнить это намерение. Мальчишке тоже зажали рот, однако малый не сплоховал и укусил своего противника за палец. Беззвучно матерясь в ответ, нападавший двинул трубачу в ухо, после чего тот упал как подкошенный. Хуже всех пришлось жолнежам, тащившим тележку – их просто закололи кинжалами. – Жорж, умоляю тебя, не двигайся! – успел сдавленно крикнуть своему товарищу Безе. – Что это значит, Жак? – крикнул он, вытаращив глаза, чего, впрочем, никто в темноте не заметил. – Ничего, кроме того, что я не собираюсь идти на верную смерть! – буркнул в ответ француз. – Тихо вы, басурмане, потом пособачитесь! – прервал их один из нападавших и подтолкнул к воротам. Те, против ожидания, беззвучно открылись, и нападавшие затащили внутрь «адскую машину» и незадачливых инженеров. Внутри башни было немного светлее, и де Бессон смог разглядеть захвативших их в плен. «Африканцы!» – с немалым изумлением подумал он, увидев абсолютно черные лица, но тут же сообразил, что они просто вымазаны сажей. – Кто должен подавать сигнал? – спросил я командовавшего засадой Михальского. – Трубач. – А где он? – Да вот… – Что с ним? – Пантюшка зашиб. – Тьфу ты, пропасть, – беззлобно выругался я, – а кто теперь сигнал подавать будет и, самое главное, какой? – Я протрублю, – отмахнулся Корнилий, – невелика наука. – Ну, тогда с Богом! Охранявшие башню стрельцы тут же выпихнули в открытые ворота освобожденную от груза тачку и, подложив под нее небольшой бочонок пороха, зажгли фитиль. Пыхая искрами, огонек побежал к заряду, и едва служивые успели запахнуть ворота, как раздался взрыв. В башне ощутимо тряхнуло, так что даже затухла лампада, тускло светившая рядом с надвратной иконой. Стрельцы принялись креститься, а я подтолкнул вперед своего бывшего телохранителя: – Сигналь, раз умеешь! Михальский с готовностью схватил захваченный музыкальный инструмент и довольно сносно протрубил атаку. Как мы и ожидали, услышав взрыв и последовавший за ним сигнал, поляки кинулись в бой. Первыми пошли на приступ бывшие лисовчики из хоругви пана Кишки. Бегом преодолев небольшое расстояние между разбитой башней и Никольскими воротами, они кинулись внутрь и тут же угодили в засаду. Охранявшие ворота ратники обрушились на них со всех сторон и вырубили в яростной схватке, прежде чем те успели сообразить, что что-то пошло не так. Однако на выручку им уже двинулась панцирная хоругвь Ржевутского. Еще до начала атаки их командир приказал, чтобы каждый конник посадил себе за спину одного пехотинца, и теперь они мчались вперед, гулко стуча копытами по бревенчатому мосту. Увы, добраться до места схватки им было не суждено. Стоящие на стенах можайского кремля пушки были наведены заранее, и теперь их прислуге оставалось лишь палить в двигавшегося по узкой дороге противника. Картечь в мгновение ока смела наступавших в ров и лишь немногие, прорвавшись сквозь губительный огонь, смогли доскакать до площадки перед воротами, но лишь для того, чтобы защитники забросали их там гранатами. Гранаты, или как их еще называли, «чертовы яблоки», представляли собой глиняные горшки, заполненные порохом вперемешку с мелкой галькой. Взрываясь, они пугали лошадей, заставляя их сбрасывать своих седоков, и поражали осколками и тех и других. В какие-то минуты все было кончено. Если кому-то и удалось уцелеть под градом картечи и импровизированных гранат, то их не было ни видно, ни слышно. – Чего ждешь, – снова подтолкнул я Михальского, – труби еще, зови на помощь! – Вы думаете, они попадутся на это? – Попадутся не попадутся – твое дело трубить. Да еще прикажите всем в крепости орать погромче, да саблями звенеть. В темноте все равно ничего не видно, так пусть хоть слышно будет, что внутри бой идет. – Скоро рассветет, и они увидят, что ворота целые, – нерешительно возразил командир стрельцов. – А вот это вряд ли, – ухмыльнулся я и приказал вытащить наружу загодя заготовленную кучу тряпья, пропитанную дегтем и еще какой-то гадостью. Подожженная, она давала клубы густого черного дыма и совершенно закрывала от вражеских взоров наши ворота. Еще несколько таких же куч запалили внутри крепости, и в утренних сумерках все выглядело так, будто внутри кремля идет жестокий бой. Тем временем Михальский не переставая призывал поляков на помощь. И вскоре на его отчаянный призыв откликнулась еще одна хоругвь, расстрелянная точно так же, как и первая. – Хитро придумано, государь… – прохрипел князь Пожарский, когда я, оставив защитников ворот на Корнилия, зашел внутрь. – Ишь сколько супостатов побили… – То ли еще будет, Дмитрий Михайлович, – усмехнулся я, – мы ведь только начали! А ты чего хрипишь так, или нездоров? – Ничто, государь, вот отобьем ляхов, тогда и прихворнуть можно будет… – начал было отвечать князь и вдруг покачнулся. Стоящие рядом с ним ратники едва успели подхватить своего воеводу под руки и попытались удержать. Однако одевшийся ради предстоящего боя в бронь Пожарский оказался слишком тяжел, и его едва не уронили. – Батюшка! – тонко вскрикнул его сын Петр и рванулся к отцу. – Ты чего это удумал, Дмитрий Михайлович? – с тревогой спросил я, когда воеводу наконец усадили на принесенную откуда-то скамью и сняли шлем. – Ты погоди, мы с тобой еще на Петькиной свадьбе погуляем… – Фух, – с трудом отозвался воевода, – тяжко. Да расступитесь вы, дыхнуть не даете… – Вот что, служивые, – коротко приказал я, – ну-ка тащите князя в дом да доспехи снимите. Петька, проследи! «Час от часу не легче», – подумал я, но предаваться унынию было некогда. Оглянувшись, я заметил стоящих под стражей французов и держащегося за горло хорунжего, которого поддерживал мальчишка-трубач. – Здравствуйте, господа, – кивнул я им. – Я доволен вами и принимаю вас на службу. Безе и де Бессон учтиво поклонились, а поляк лишь яростно зыркнул в их сторону, но ничего не смог сказать. – Так, поляка с мальчишкой в темницу, а французов в воеводский дом покуда отведите, – приказал я караульным, – не до них сейчас. – Сир, могу я задать вам вопрос? – неожиданно воскликнул один из них. – Да, конечно, – отозвался я, – правда, не могу гарантировать, что отвечу вам сразу, я теперь несколько занят. – Сир, почему вы затащили нашу петарду внутрь, а не подорвали ее перед воротами? – Как вам сказать, месье… все дело в том, что я ужасно люблю все эти взрывающиеся штуки, и мне стало любопытно, как она устроена. – Да, но это могло быть опасно… – Жизнь вообще чертовски опасная штука, месье. Вы не поверите, но от нее умирают! Де Бессон с немалым удивлением проводил меня взглядом, а Безе толкнул его в бок и наставительно сказал: – Вот видишь, Жорж, я же говорил тебе, что герцог… то есть русский царь, понимает в инженерном искусстве и ценит знающих людей! – Да, вижу, – помотал головой Бессон, – он такой же чокнутый, как и ты, Жак! – Зато богатый. – Я еще не видел ни единого су, но уже успел стать изменником в глазах поляков! – Не стоит беспокоиться об этом, дружище. У наших прежних работодателей начались неприятности, и им, держу пари, не до нас!