В можайском кремле, помимо Никольских ворот, устроенных прямо в Никольском соборе, были еще и Петровские ворота, смотрящие в другую сторону. Опасаясь, что через них может подойти подмога гарнизону, гетман отправил туда сильный отряд под командованием Мартина Казановского. Выполняя приказ, польский военачальник еще ночью поднял своих людей и тайком вывел их из лагеря. Укрыв основную часть своих войск за ближайшими холмами, он стал дожидаться развития событий. Поначалу все шло по плану. Прогремевший взрыв и последующие звуки боя со всей определенностью показали, что осаждающим удалось ворваться внутрь, и в Можайске идет бой. Как и ожидалось, на рассвете из московитского лагеря строем вышел отряд пехотинцев и, перейдя по мосту через речку Можайку, быстрым шагом направился по направлению к Петровским воротам. Криво усмехнувшись, Казановский ударил шпорами коня и, подняв буздыган, выскочил перед гусарским строем. – Братья-панове, – крикнул он им, потрясая своим оружием, – покажем москалям, где их место! Вперед, марш-марш! Те громко выразили свой восторг и, повинуясь приказу, двинулись в атаку. Затрепетали на ветру пестрые значки на гусарских пиках, застоявшиеся великолепные кони понесли вперед своих седоков сначала шагом, затем рысью, постепенно переходящей в галоп. Следом за первой гусарской хоругвью развернулась вторая, затем за ними двинулись панцирные и казачьи. Заметив приближающуюся вражескую кавалерию, русская пехота не запаниковала, а принялась строиться, собираясь дать отпор. Немногочисленные пикинеры стали в центре, а на флангах заняли свое место стрелки с мушкетами. Ведущий свою конницу в атаку Казановский отметил с досадой, что несмотря на обычные русские кафтаны, эта пехота обучена по-европейски. А еще у них были две небольшие пушки. «Впрочем, это вам не поможет», – успел подумать поляк, прежде чем те успели выстрелить. Врезавшиеся в польскую лаву картечные залпы оказались неожиданно болезненными. Особенно от них пострадали лошади, но и многие храбрые шляхтичи повылетали из седел, нафаршированные чугунными пулями. Впрочем, гусары лишь плотнее сомкнули свои ряды и, стиснув зубы, продолжали двигаться на неприятеля. Казалось, еще мгновение, и они сомнут, растопчут дерзнувших стать у них на пути, но русские пушкари в который раз успели удивить их своей скорострельностью. Еще один залп ударил практически в упор, а вслед за этим стрелки разрядили свои мушкеты – и в тех, кому посчастливилось до этого уцелеть, врезался плотный рой свинца. Идущая первой гусарская хоругвь оказалась практически выбитой, но идущая за ней следом почти не понесла потерь и с яростью обрушилась на ощетинившуюся пиками баталию. Большая часть мушкетеров успели укрыться, пройдя сквозь строй своих товарищей, а те, кому повезло меньше, спрятались им под пики. Пока кавалеристы и пикинеры с воодушевлением кололи и рубили друг друга, стрелки, взявшись за сабли и бердыши, подрубали ноги гусарским коням, пытались стаскивать седоков из седел или заколоть ударом кинжала под кирасу. Отчаянная схватка кипела и у орудий. Поскольку у пушкарей не было ни пик, ни мушкетов, они дрались банниками, гандшпугами и вообще всем, что подвернулось под руку. Большая часть из них были тут же вырублены, однако они дорого продали свои жизни. Тем временем отступившие назад мушкетеры успели перезарядить свое оружие и, не дожидаясь команды, принялись ссаживать гусар и панцирных одного за другим выстрелами в упор. К такой подлости паны-братья явно оказались не готовы, и напор их несколько стих. Бедственное положение пехоты не осталось незамеченным. Со стен можайского кремля ударили пушки, а из русского лагеря к ним на помощь вышли рейтары. Быстро развернувшись, первая шеренга взялась за карабины и, дав залп по ближайшим к ним противникам, бросилась в атаку. Хотя кони русских рейтар и уступали чистокровным скакунам поляков, они были свежими, и в мгновение ока донесли седоков до места битвы. Кроме того, как ни приучал я подчиненных Никиты к сложным перестроениям и слаженной стрельбе из пистолетов, любимым видом боя для них оставалась сабельная рубка. С диким ревом налетели они на панцирную хоругвь и тут же продемонстрировали, что слухи о тотальном превосходстве польской фехтовальной школы сильно преувеличены. Но даже если кто-то из шляхтичей и впрямь оказывался виртуозом, то совладать с выстрелом в упор у него все равно не получалось. Вырубив панцирников, ратники Вельяминова оказались в тылу крылатых гусар, увлеченно избивающих русскую пехоту. Казалось, что победа уже близка и московиты вот-вот обратятся в бегство, но роли переменились. Теперь рейтары, яростно вклинившись в гусарские ряды, смяли их и заставили отступить, дав краткую передышку погибающим пехотинцам. Правда, шляхтичи и тут не дрогнули: бросив, у кого остались, ставшие бесполезными пики, они взялись за корабелы и чеканы и оказали ожесточенное сопротивление. Клинок против клинка, чекан против шестопера, боевой задор против ярости… закованные в латы всадники, ничем не уступавшие друг другу, рубили, кололи, стреляли из пистолетов и даже их благородные кони, поддавшись всеобщему безумию, кусались и топтали копытами выпавших из седла. Как оказалось, только что погибавшую русскую пехоту тоже рано было сбрасывать со счетов. Избавившись от верной гибели и переведя дух, солдаты, повинуясь приказам немногих уцелевших начальных людей, сомкнули ряды и медведями поперли на ненавистного противника. Орудуя длинными пиками как рогатинами, они принялись разить своих противников одного за другим. Те же, у кого не было пик, кидались на врага с бердышами и саблями или стреляли из мушкетов. Зажатые между пехотинцами и рейтарами гусары оказались в ловушке. Первыми бросать оружие и сдаваться на милость победителя стали почтовые. Однако их противникам, озверевшим от пролитой крови, было не до милосердия. Бросивших сабли слуг рубили так же, как и продолжавших отчаянно сопротивляться шляхтичей, и лишь немногим удалось спасти свою жизнь бегством. Однако поляки ввели в бой еще далеко не все силы. Быстро сообразивший, что гусары попали в беду, Казановский двинул в бой еще по две хоругви панцирных и казаков. Судьба сражения опять повисла на тонкой ниточке. Я в этот момент стоял на стене, наблюдая за ходом битвы и время от времени давая указания пушкарям. Впрочем, стрельба их была не слишком результативной, хотя несколько ядер весьма изрядно проредили польские ряды. Сначала я не собирался лезть в драку лично, по крайней мере, не на этом участке. Но болезнь, так некстати сразившая Пожарского, спутала мои планы. В тесноте можайского кремля стояли наготове три сотни поместной конницы, которые должен был повести в сечу прославленный воевода. Вообще, это был его бой, а я, убедившись, что все идет по плану, собирался вернуться в лагерь и руководить сражением оттуда. Но оставшиеся без начальства командиры сотен увлеченно собачились на тему, у кого род древнее и борода гуще. И надо же было князю Дмитрию Михайловичу захворать! – Эй, служивые, – крикнул я сотникам, спускаясь по лестнице, – есть среди вас такие, что знатнее меня? – Государь… – пробежал шепот по рядам поместных. Надо сказать, что сегодня я против обыкновения нарядился не в обычные свои рейтарские латы, а в парадный доспех, подаренный мне после завершения Кальмарской войны датским королем Кристианом. Обильно украшенные золотой насечкой латы прямо говорят, что перед вами не кто попало, а целый герцог. Ну да, корона на шлеме – герцогская, с зубцами и земляничными листьями. Вот не озаботился прежде переделкой, да и как? Королевская теперь вроде не по чину, я же как-никак царь, а каким образом на нее шапку Мономаха пристроить… кстати, о шапке или точнее – венце. Он по идее сейчас у Владислава, вместе с другими регалиями, взятыми для венчания на царство. Я, конечно, наговорил перед боем Модзалевскому всякого вздора, типа нет мне до титулов никакого дела. Оно вроде так, а только пусть царскую регалию вернут. Историческая реликвия как-никак! Но это все дела будущего, а сейчас главное, что в этих доспехах меня хорошо видно, а в тонкостях европейской геральдики мои подданные не слишком-то разбираются. – Коня мне! Повинуясь приказу, рынды с податнями тут же подвели мне Алмаза и помогли взобраться в седло. Застоявшийся конь радостно забил копытом и сверкнул огненным глазом в сторону остальных представителей конского племени. – Вот что, разлюбезные мои подданные. В бой вас поведу я. Бронь мою издалека видно, так что следите. Кто не оплошает – того пожалую, кто отстанет – не взыщите! Не ожидавшие такого поворота поместные ошеломленно молчат, и только какой-то совсем молодой парень, в немного съехавшем набок шлеме, срываясь на дискант, восторженно орет: – Веди, царь-батюшка, не оплошаем! Его порыв тут же поддерживают остальные и дружно кричат не то «ура!», не то «многая лета!». Рынды и податни после последнего моего приключения в редуте стараются не спускать с царя глаз, тут же прыгают в седла и занимают места следом за мной. Снаряжены они как кирасиры, собственно, они и являются первой ротой кирасирского полка. Правда, сейчас со мной всего два десятка человек, но ребята храбрые, хоть и молодые. В крайнем справа узнаю Петьку Пожарского. Надо бы спросить, как отец, но раз его оставил – значит, жив. Велеть вернуться к нему сейчас все равно что нанести кровную обиду. – Ну и вы не отставайте, – хмыкаю я и сжимаю ногами бока Алмаза. Петровские ворота открываются с неприятным скрипом, и я, успев подумать, что на смазке воротные экономят, вихрем проношусь мимо них. Тем временем рейтары и пехотинцы успели покончить с попавшими в западню гусарами и развернулись фронтом против несущихся на них панцирных и казаков. Последние, разумеется, не чета крылатым гусарам, но все равно противники опытные и искушенные в военном деле. Перезаряжать пистолеты и карабины некогда, но Никита успел перестроить своих ратников так, что впереди оказались бывшие до того задними шеренги, не успевшие расстрелять свои заряды. Снова гремят выстрелы, и почувствовавшие вкус победы рейтары бросаются на противника. Сабли со свистом пластают воздух и обрушиваются на врага, высекая искры из доспехов и кромсая незащищенную плоть. Там, где клинки не могут пробить железо лат, вступают в дело чеканы и шестоперы. Пусть их острые грани не всегда могут пробить крепкие кольчуги и кирасы, но под ударами трещат размозженные кости, и враги валятся из седел как подкошенные. Вылетев из ворот, мы, не тратя времени на перестроение, рассыпаемся в лаву и с ходу врубаемся во вражеский строй. Мой Алмаз рвется вперед, и я перестаю его придерживать, рубя противников шпагой. Похоже, нам попалась казачья хоругвь, в которой мало у кого есть доспехи. Тяжелая кавалерийская шпага легко пронзает беззащитные тела, отрубает конечности и раскалывает черепа. Несколько раз противники кидаются на меня, но бдительные рынды не зевают и тут же приходят на помощь, отбивая их удары. Введя в бой три свежие сотни, я отбиваю очередную польскую атаку и, прорубившись сквозь атакующих, оказываюсь прямо перед Вельяминовым. Прошедший бой нелегко дался моему окольничему. Борода его растрепана, а богатые латы с отметинами вражеских сабель сплошь покрыты пороховой гарью и брызгами крови. В первый момент он вскидывает свой шестопер, но тут же узнав меня, в изумлении останавливается. – Ты как здесь?.. – хрипит он. – Стреляли, – усмехаюсь я в ответ и вкладываю шпагу в ножны. – А Пожарский где? – Живой, – машу я рукой, дескать, не спрашивай, не до того сейчас. – Как же тебя Корнилий отпустил одного? – А он не знает, – улыбаюсь в ответ своему ближнику и чешу латной перчаткой нестерпимо зудящую переносицу, измазав все лицо кровью. – Я думал, ты сейчас с войсками уже польский лагерь штурмуешь. – Как видишь – нет! Впрочем, там все готово, и необходимые распоряжения отданы. Так что давай поторопимся. – Ага, вот ты и поторопись, тем более что тебя есть кому проводить. А я тут немного занят – вон видишь, ляхи разворачиваются. Поляки и впрямь, приведя в порядок свой строй, готовились в очередной раз обрушиться на нас. Однако не успели они исполнить свое намерение, как в их шеренгах начались рваться бомбы, выпущенные из подтянутой к месту боя батареи. Опытным жолнежам пушечный обстрел был совершенно не в диковинку, и будь это обычные ядра, они бы выстояли. Но вот к тому, что вражеские снаряды будут с грохотом разрываться, убивая и калеча осколками всех вокруг и к тому же пугая лошадей, воины оказались не готовы. – Черт бы побрал мекленбургского герцога и его вездесущую артиллерию! – зарычал Казановский. – Надо отводить наши хоругви, пока у нас есть что отводить, – хмуро отозвался один из ротмистров. – Эдак они нас всех перебьют! – И отдать им победу? – Полноте, ваша милость, они и так уже победили. И ваше упорство приведет лишь к еще большим потерям. – Но мы уничтожили их пехоту! – Нет, ваша милость, мы разменяли две гусарские и две панцирные хоругви на пару их пеших. И герцог Ян с удовольствием повторит размен, благо пехоты у него много. – Но мы не дали им прийти на помощь крепости! – Помилуйте, ясновельможный пан, да это из Можайска к ним на помощь подошла кавалерия. Вы и впрямь до сих пор думаете, что там идет бой? Да мекленбургский дьявол смеется над нами и устроил одну из своих ловушек! – Но что делать? – Возвращаться, пока московиты и этот треклятый герцог не сообразили, что у вашей милости нет больше войск, и не уничтожили нас совсем! – Но что я скажу королевичу и гетману? – Вы скажете, что пришли им на помощь, потому что если я хоть что-то понимаю в военном деле, то московиты сейчас штурмуют наш лагерь! – Матка Бозка!.. Запели трубы, и уцелевшие польские хоругви, четко развернувшись, двинулись прочь. Наши пушки послали им вдогонку еще пару бомб, но они лишь пришпорили своих коней и вышли из-под обстрела. – Догнать! – загорелся взгляд у Вельяминова. – Никита, стой! – осадил его я. – Успеешь еще своей дубиной помахать. – Так это же не дубина, государь, – изумился тот. – А что? – Шестопер! Ты же сам мне его подарил… – Ну вот видишь: раз я подарил, стало быть, мне виднее! Сказано тебе – дубина, значит, дубина. Распорядись лучше, чтобы пехота уцелевшая в Можайск шла, да раненых пусть не забудут. Бог не без милости, кто-нибудь да выживет. А поместных с собой возьмем, пригодятся, я чаю. Выжившие в схватке солдаты тем временем приводили себя в порядок, перевязывали раны и собирали оружие. При этом многие поглядывали на меня, и лица их светлели. «Царь!.. – шептались они, – сам на выручку пришел, не бросил!» Не выдержав их взглядов, я отвернулся. – Ты чего, – встревожился Вельяминов, – али вспомнил что? – Ага, вспомнил, – мрачно пробурчал я в ответ, – вспомнил, что я их на верную смерть послал. А они на меня как на Спасителя смотрят! – Ты царь, – пожал плечами не понявший моих переживаний Никита, – на тебя так и положено смотреть. А что смерть принимать, так это дело служивое. Тем временем солдаты собрались и пошагали в сторону Петровских ворот. Мало кто из них был одет как положено – в кафтан и сапоги. Большинство, включая начальных людей, были в зипунах и поршнях. На пикинерах вместо кирас и морионов были в лучшем случае кольчуги и шишаки. Вместо протазанов – бердыши, вместо шпаг – сабли, да и те не слишком казистые. Лишь мушкеты у стрелков были новые, купленные в Европе. Мощные и дальнобойные, сегодня они многим из них спасли жизнь. Набирались в этот полк даточные люди из царских вотчин, по жребию. Большинство из них и обучить толком не успели. Только начальные люди назначались из отслуживших в немецких полках фон Гершова и Гротте. Но несмотря ни на что, они, встретившись с опытным врагом, не дрогнули, а дрались отчаянно и бесстрашно. Мне захотелось сказать им что-нибудь ободряющее. Но, против обыкновения, не нашлось слов, и я, молча развернув Алмаза, поскакал к мосту через Можайку. Говоря, что раздал все необходимые распоряжения для боя, я совершенно не кривил душой. Чем хорош мой старый приятель Хайнц Гротте, так это тем, что умеет беспрекословно выполнять приказы. Сказано ему, чтобы оба немецких пехотных полка на рассвете построились и были готовы к наступлению, значит, они построятся и будут готовы. Вышедшие за линии редутов пехотные баталии ощетинились пиками, в промежутках между ними встали пушки, а фланги прикрыли драгуны Панина. – Что это значит? – встревоженно спросил королевич у гетмана. – Это значит, что ваш кузен желает боя. – Но почему он не идет на выручку Пожарскому? – А вы не догадываетесь? – Но судя по всему, диверсия удалась, и в Можайске идет бой! – Судя по чему? – Как по чему? Был взрыв, проход свободен, внутри кремля звуки боя… – Да? – Голос Ходкевича звучал издевательски. – Посмотрите внимательнее, мой принц. Проход действительно открыт, но ворота целы! Значит, московиты сами их открыли.