– Так посадили под арест князя Петра… – Поздно посадили! Вон сколько беды от их болтовни приключилось. Я чаю, за Лизку Лямкину с дочкой государь спросит. – Вельяминов чего-то волком глядит… – Твой бы терем подпалили – ты бы еще не так глядел. – Думаешь, знает уже? – Уж конечно, нашлось кому доложить. – Да ведь потушили терем! – Так то стрельцы потушили, когда бунтовщиков от слободы отогнали, а не ты. А уж куда его сестра делась – и вовсе никто не ведает. – Ой, беда-то какая… Закончив молиться, я встал и направился к стоящим кучкой думцам. Те, ни слова не говоря, повалились в ноги и уткнулись бородатыми рожами в землю. Стоящий рядом Никита, казалось, был готов кинуться на них с саблей, но сдержался. За спинами бояр выросли стремянные стрельцы во главе с Анисимом, и лица их не выражали ничего доброго. – Встаньте, – коротко велел я. Бояре стали подниматься, причем одни, не чуявшие за собой особой вины – сразу же, другие еще бы повалялись, пережидая царский гнев. Дождавшись, пока все встанут, я спросил: – Ну, рассказывайте, что у вас тут приключилось? – Виноваты кругом, государь, – выступил вперед Черкасский, – недоглядели. Ратники побитого Пронского как в Москве появились, так стали кричать, сукины дети, что иноземцы тебя предали, оттого и замятня приключилась. Одни сдуру на Кукуй напали, других нечистый на Стрелецкую слободу понес. – Иноземная слобода стенами огорожена, – сумрачным голосом заметил я. – Так ее и не взяли, – вступил в разговор Романов. – Сначала стража отбилась, а потом и мы на помощь подошли. – А… – То в городе приключилось, – со вздохом ответил боярин на мой невысказанный вопрос. – На карету их напали. Видать, по должникам ездили. – Девочку нашли? – Нет, государь, ищем покуда. – Так зачинщик – Пронский? – Нет. Он как узнал, что бунт приключился, тоже со своими людишками бросился с бунтовщиками биться, да только поздно было уже. – А кто? – Ивашка Телятевский, чтобы ни дна ему, ни покрышки! – Нашли? – Прости, государь, как сквозь землю провалился, проклятый. – Не вели казнить, государь, вели слово молвить, – выступил вперед Лыков. – Говори, Борис Михайлович. – Моя то вина, – скорбно вздохнул князь. – Упустил главного супостата. – Как так? – На двор его напали тати, – пояснил Черкасский. – Большая драка была! Всех татей посекли, а главарь утек. – Племяша моего, молодого князя Щербатова, едва до смерти не убили, – снова подал голос Лыков. – А что это он не в полку был? – На линию его посылали по службе, – тихо сказал мне Никита, несмотря на горе, ничего не забывающий и не упускающий. – Как вернулся, полк уже в походе был. – Что до твоего терема, Никита Иванович, то его стрельцы отбили и пожечь не дали. А вот где твои домашние укрылись, пока не ведаю. В принципе, если не считать нескольких мелких деталей, обо всем произошедшем я уже знал. Кто-то умело воспользовался паникой, возникшей после прибытия беглецов из полка князя Пронского, и спровоцировал бунт. Иноземцев в Москве никогда особенно не любили, а уж после Смуты тем более. Так что призыв: «Бей немцев!» упал на благодатную почву. Как это обычно бывает в таких случаях, сначала оставшиеся ведать город думцы впали в ступор, но затем пришли в себя и стали действовать. Взявшие на себя руководство Романов с Черкасским подняли оставшихся стрельцов с немногочисленными поместными и разогнали толпы бунтовщиков, после чего занялись сыском. Так что волнения довольно скоро прекратились, но вести о них распространились и едва не привели к печальным последствиям. Впрочем, взяв ситуацию под контроль, бояре тут же уведомили об этом меня, и на переговорах с поляками это никак не отразилось. А возвращение в Москву отбитых у врага наших пленных окончательно принесло успокоение в сердца и мысли столичных жителей. Но все же меня не отпускала мысль, что есть во всей этой истории какая-то недоговоренность. Какая именно, я еще не знал, но был уверен, что рано или поздно все равно докопаюсь до истины. – Ладно, не будем людям праздник портить, – вздохнул я, – все же не каждый день такие победы случаются. Пусть порадуются, благо есть чему. Бояре, облегченно вздохнув, понятливо закивали и бросились заниматься своими прямыми обязанностями. Затрубили трубы, и войска двинулись внутрь города. Сначала кавалерия, затем повезли захваченные у врага пушки, причем рядом с ними шли глашатаи и, громко крича, объясняли собравшимся, что это за орудия и при каких обстоятельствах они перешли в наши руки. Дойдя до кремля, процессия разделилась: трофеи отправились в Пушечный двор, стрельцы и рейтары двинулись к своим домам, а люди начальные во главе со мной отправились сначала в собор, а лишь затем, отстояв службу, смогли разойтись. На Москву уже спустилась ночь, когда я наконец освободился. Придворные приготовили для меня и моих приближенных баню и готовились накрыть на стол, однако сил выдерживать томительную неизвестность больше не было. Хотелось хоть какой-то ясности, и поэтому я с Никитой, Анисимом и небольшой свитой тайком покинули кремль и поскакали напрямую в Кукуй. Где-то в стороне гремели радостные крики, а мы, терзая бока коней шпорами, стремительно неслись к цели нашего путешествия. Завидев нас, часовые тут же открыли ворота, и мы, не останавливаясь, промчались до самой лютеранской кирхи. Спрыгнув с коня, я ворвался внутрь и остановился как вкопанный. Посреди молельного зала, распространяя вокруг явственный запах тлена, который ничто не могло перебить, стояли три гроба. На нетвердых ногах я прошел к ним и, стиснув зубы, заглянул внутрь. В первом лежало тело Курта Лямке. Говоря по совести, при взгляде на него я не испытал особых чувств. Еще один солдат, павший в еще одном сражении. Наверное, я становлюсь циником, а точнее, давно им стал. В среднем покоилась Лизхен, и я задержался рядом чуть дольше. Похоже, над ее лицом хорошо потрудился бальзамировщик, но все равно были видны следы, оставленные нападавшими. Постояв минуту, я двинулся дальше, и тут мои ноги едва не подкосились. Старый Фриц лежал с таким невероятным спокойствием на лице, что казалось, будто он не умер, а лишь на минуту прилег отдохнуть от множества дел, выпавших на его долю. Не в силах стоять, я опустился рядом с гробом и застыл. – Крепитесь, ваше величество, – раздался голос незаметно подошедшего патера. – Ваши близкие сейчас в лучшем из миров. – Это плохое утешение, святой отец, – пробурчал я в ответ. – Мой Фридрих не заслужил такого конца. – Не говорите так, мой кайзер, – мягко возразил тот, – я хорошо знал старину Фрица и могу вам точно сказать, он был бы доволен. Старик всегда хотел умереть за вас и очень переживал свою немощь. Я был на месте, где все случилось, и могу сказать, что это была славная битва. Они с Куртом не отступили ни на шаг и дрались до последнего, защищая госпожу Элизабет и маленькую Марту. – Может, вы еще скажете, где она? – Я не знаю, где ваша дочь, но говорят, ее вырвал из рук нападавших и увез какой-то драгун. Я уверен, что она жива и скоро найдется. – Мне бы вашу уверенность, святой отец… Кстати, вы довольно живо рассказывали о последнем бое старого Фрица. – Я не всегда был священником, мой кайзер. Вы меня не помните, но я когда-то служил в том же эскадроне, где вы начинали службу. – Святоша Рудди?.. – Да, ваше величество, именно так меня и называли. – Вы были хорошим рейтаром. – Пастор из меня получился не хуже, – одними губами улыбнулся бывший наемник. – Это я настоял, чтобы их не хоронили без вас. – Вы все правильно сделали, отец Рудольф, но теперь предайте эти тела земле. Они заслужили покой. Договорив, я снял с пояса кошелек и передал его священнику, после чего сразу же вышел. Мои спутники терпеливо ожидали меня, и я вдруг отчетливо увидел, как осунулись и посерели лица Никиты и Анисима. – Про твоих-то что слыхать? – спросил я у Пушкарева, припомнив внезапно, что его терем с лавкой стояли рядом с вельминовским. – Поехали посмотрим, – пожал плечами тот, – авось чего сыщем. – Ты деревянный, что ль, – скривился от душевной боли Никита, – не чувствуешь ничего, ровно чурбан! – Может, и деревянный, – не стал спорить полуголова, и что-то в его безмятежном виде так меня удивило, что я, ни секунды не медля, вскочил в седло. Кривые улочки Стрелецкой слободы были переполнены вернувшимися домой стрельцами и телегами из полкового обоза. Кое-где навзрыд рыдали женщины, как видно, оплакивая павших в бою. В других местах стрельцы деловито таскали с повозок привезенные домой трофеи, а в третьих уже рекой лилось хлебное вино и раздавались разухабистые песни. Чернобородый Семен, получив разрешение от полусотника, прихрамывая, отправился домой. Лошади у него не было, так что добычу пришлось тащить на себе в перекинутом через плечо узле. Впрочем, последний был невелик, и стрелец, отказавшись от предложенной ему помощи, бодро ковылял по улице. Поначалу по давней своей привычке бухтел, дескать, мало выделили за таковой-то поход. И то сказать, разве это доля для пораненного в сече? Два польских жупана, не слишком испачканных кровью, несколько пар исподнего да справные сапоги на немецкий манер! Всякий сведущий человек скажет, что это курам на смех, и Семен не преминул излить желчь на товарищей, деливших добычу. Однако с каждым шагом, приближавшим его к дому, лицо служивого разглаживалось. Припрятанные им несколько драгоценных перстней, срезанных с убитых, украшенный серебром кинжал и, самое главное, полный кошель диковинных золотых монет приятно грели душу. «Корову куплю и лошадь. А лучше две коровы… хотя что там коровы, это же теперь можно в торговлю удариться али еще чем заняться, – размышлял он над своей удачей, – тут главное, не обмишулиться и все хорошенько обдумать!» У ворот его никто не ждал, и стрелец снова почувствовал злобу. Как же так, он раненый из похода с добычей, а домашним и горя мало! Открыв калитку, он сбросил узел на землю и зычно заорал: – Эй, где вы там! Маланья, выдь сейчас же!!! Жена, худая женщина с поблекшим лицом, испуганно выскочила на крыльцо и тут же с поклоном бросилась к мужу. За ней следом выбежали дети, но не кинулись к отцу, а нахохлившись, встали у двери, с тревогой наблюдая за происходящим. Пока мать с поклонами встречала своего кормильца, младший тихонько шепнул сестре: – Видать, тятенька не пошел в кабак. – Значит, бить будет! – со вздохом отвечала старшая. – Что-то неласково вы меня встречаете, – ощерился Семен на своих домашних, – даже кобель не показался! – Издох Серко, – робко возразила ему жена. – Давно? – насторожился хозяин. – Вчера еще. Скулил бедолага и на амбар рычал, мы уж думали, хорь там завелся… – Без собаки худо, – задумчиво протянул Семен, – того и гляди лихие люди залезут!