Три часа до назначенного времени, точнее, два с половиной, тянулись невыносимо долго. Он уж не знал, куда себя деть. В душ сходил, уткнулся в книгу – отбросил, вышел в Сеть – его тут же поймала Инга, подруга. Посыпалось: «Как ты?», «Когда вылетаешь в Калининград?», «Скучаешь по мне?» и все в таком духе. И Артем носа не высовывал. Обед ему Вера принесла в комнату. Потом вернулась, сообщила, что от еды мальчик отказался, сам бледный, почти зеленый, лежит, еле дышит. Мать разохалась. Отец снова скривился, но уже без комментариев. Максим бы с удовольствием прошелся по его «болезни», да вообще, мог бы «навестить» приболевшего брата, но не до того было сейчас. Ни на чем, кроме грядущей встречи, не мог сосредоточиться. В сквере был уже в половине третьего. Пришлось выписывать круги по аллейкам – не стоять же у фонтана торчком в ожидании. Алену он почувствовал раньше, чем увидел. Ощутил спиной ее взгляд, и сердце зачастило. Обернулся… и дыхание перехватило. Такой она ему показалась красивой, что не наглядеться. Вчера на похоронах на ней были глухая черная водолазка и серые брюки, волосы собраны в тугой валик. Строгая и неприступная. Сейчас она надела белые босоножки и белый сарафан с коричневыми цветами, отчего золотистый загар казался еще насыщеннее. Ветер соблазнительно трепал подол, оголяя стройные ноги выше колена. Максим аж сглотнул, не в силах оторвать взгляд. Только когда она подошла совсем близко, поднял глаза выше, с жадностью посмотрел в лицо. Темные кудри свободно лежали по плечам. Глаза блестели и завораживали синевой. А губы… На них точно лучше не смотреть. – Присядем или пройдемся? – спросил он, пытаясь скрыть за небрежным тоном нахлынувшее вдруг волнение. Голос все равно дрогнул, да и прозвучал как-то натужно. И в руках чувствовалась легкая дрожь, потому заложил их в карманы джинсов. Она пожала плечами. Бросила искоса быстрый взгляд, тут же отвела… и покраснела. Максиму даже чуть легче стало. Она тоже волнуется! И смущена к тому же! Значит, не все прошло. Что-то да осталось. Он уже увереннее кивнул на освободившуюся скамейку. – Лучше присядем тогда, так удобнее будет говорить. Конечно, удобнее, если ноги стали вдруг как ватные. Она присела от него на довольно почтительном расстоянии, аж смешно. Он что, накинулся бы на нее? Он ведь и раньше ее особо не трогал. Или, может, она не ему, а себе не доверяет? Эта мысль нравилась ему больше. Максим повернулся к Алене и пристально взглянул. Она сидела прямая, как кол, и старательно смотрела перед собой. А щеки меж тем у нее так и полыхали. Чудесным образом ее такое явное смущение помогло Максиму преодолеть собственное. И не просто помогло преодолеть, а вызвало странные желания. Например, смутить ее еще больше, коснуться кожи, вдохнуть запах, поймать взгляд… Но потом он вспомнил, зачем вообще назначил эту встречу, и весь запал сию секунду иссяк. Он отвернулся, тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, затем произнес: – Я извиниться хочу перед тобой. – За что? – не поворачиваясь, спросила она. Тонкие пальцы теребили подол сарафана. – За все, – просто ответил он. – Правда, за все. За то, что принял тебя в штыки, когда ты только приехала. За то, что класс против тебя настроил. И за… За тот спор дурацкий прости. Она вдруг повернулась к нему, посмотрела, чуть нахмурившись. – Знаешь, я давно не держу на тебя зла за то, что ты пытался меня выжить. Я поняла, почему ты это делал. Все из-за отца. Папа был к тебе чудовищно несправедлив. – Да ладно, – хмыкнул Максим. – Нет, это так, – не обращая внимания на усмешку, продолжала она со всей серьезностью. – Поэтому я не могу тебя винить. Я это пережила и забыла… Почти. И вспоминать об этом не хочу. Но почему ты просишь прощения за тот спор? Ты же в нем не участвовал и пытался меня предупредить… – Ну не участвовал, да. Но и не предотвратил. – А как бы ты это мог предотвратить, если ты даже не сразу узнал? – Почему не сразу? – Максим скосил на нее глаза. Она смотрела недоуменно, точно в самом деле ничего не понимала, отчего ему стало совсем стыдно. Мелькнула малодушная мыслишка: может, подыграть? Неизвестно с чего она взяла, что он ничего не знал про спор, но это стало бы неплохой отговоркой. Но тут же себя и одернул: он пришел сказать ей правду, не выкручиваться, не увиливать, а сказать все, как есть, как было, и объяснить, что винит себя безмерно. – Нет, – качнул он головой, отвернувшись. Трудно говорить такое, глядя в глаза. – Я знал про спор с самого начала. Пацаны при мне забились… – Но как же так? Ведь, когда все раскрылось, папа такую бучу поднял. Потом Мансуров приходил к нам, просил прощения. Папа его допытывал, мол, не ты ли это все организовал. Он почему-то был уверен, что ты. Но Мансуров заверил, что ты даже не сразу и про спор-то узнал, а как только узнал – попытался помешать… Я подтвердила его слова… Я же помню, ты мне говорил, чтобы я с ними не встречалась… – Почему так сказал Мансуров, я понятия не имею, но это не так. Все я знал с самого начала. Алена продолжала таращиться на него с каким-то странным выражением. Вырос бы у него на лбу рог – вот так бы и смотрела. – Ты… знал? – выдохнула она. – При тебе они спорили? – Да. – Но ты же… – сморгнула она. – Ты же… «О, только бы она не начала плакать!» – мысленно взмолился Максим. Слезы его всегда обезоруживали, несмотря на то что мать плакала постоянно и он мог бы к этому давно привыкнуть. Но нет. Всегда терялся и до сих пор теряется рядом с плачущей женщиной. – Пойми, я знаю, что это ужасно. Думаешь, я не виню себя за это? Очень виню! Просто, когда они спорили, я был на тебя сильно зол. Поэтому вот… позволил такое. Она молчала, глядя на него во все глаза. – Да, это свинство. Если бы я тогда на тебя не злился, ничего такого, конечно, не случилось бы. Потом уже злость поутихла… Я обдумал все, ну и… пытался помешать, но дальше ты и сама все знаешь. – Злился? На меня? Что же я такого натворила, что ты вот так со мной… – надрывно и все-таки со слезами произнесла она. Сердце тут же защемило. – Ничего, – глухо ответил он, прекрасно понимая, что разговор складывается совсем не так, как рассчитывал, и, возможно, дальнейшие откровения еще сильнее ухудшат ситуацию, но остановиться не мог. – Ты была вообще ни при чем. Я думал, это ты рассказала Шилову про меня. Что я приемный. – Ты думал… – Ну вы с ним на крыльце болтали как раз перед этим. И потом, кроме отца, матери, Артема и вот потом тебя, никто этого не знал. Причем Артем это знал всегда, а ты… Короче, так получилось, что только я тебе рассказал, как об этом тут же узнал Шилов. Конечно, я подумал на тебя! Еще и птичка эта… – Какая птичка? Но Максим отмахнулся, не стал вдаваться в объяснения, понимая, как это глупо и беспомощно прозвучит. – То есть ты просто подумал, что я вот такая подлая и болтливая сплетница, даже не спросил меня, правда ли это, и сразу осудил? Навесил клеймо? И в наказание позволил втоптать меня в грязь? Максим потупился. Горячий стыд душил его. Если бы она хотя бы не нравилась ему настолько сильно, то он наверняка смог бы говорить гораздо увереннее и убедительнее, а так удалось лишь с трудом произнести: – Прости… – Да даже если бы я выдала твой секрет, разве это оправдало бы ту подлость и жестокость? Разве это равнозначные вещи? Сплетни, банальные, глупые сплетни, и… поломанная человеческая жизнь? Максим молчал, наблюдая украдкой, как нервно подрагивали ее тонкие пальцы, ни на секунду не находя покоя. Да, он ожидал, что разговор будет не из легких, но не представлял, до какой степени. Самому ему было все предельно ясно: себя он не оправдывал, но понять в целом мог. Алена же как-то так все извернула, что теперь, как ни крути, а он предстает мерзким мстительным подонком. И тут даже не сообразишь сразу, что сказать в свою защиту. Что вообще говорить? Поэтому Максим в который раз повторил: – Прости. Я правда сожалею… – А как ты узнал, что это не я? Ну, что разболтала твой секрет не я? – Она посмотрела на него, прищурившись. – Артем вчера признался, что это был он. Она невесело усмехнулась: – То есть теперь ты сожалеешь? А не признайся он, то и сожалеть бы не стал? Думал бы, что все нормально, да? В ее глазах полыхал огонь, и щеки горели алым, только теперь явно не от смущения, а от гнева. И такой она ему показалась еще красивее. – Да почему ты так говоришь? Конечно, я так не думал и не думаю! – Но ведь извиниться решил именно теперь, после признания Артема. До этого, видимо, считал, что не нужно, что не за что извиняться. – Да почему?… Но Алена его перебила. Говорила она с таким пылом, с такой убежденностью, что Максим осознал: сейчас он до нее не достучится: – Понимаешь, для меня страшно не то, что ты счел меня сплетницей, хотя это обидно и несправедливо, но ошибиться может каждый. Для меня гораздо страшнее то, что ты в принципе счел возможным разыграть меня в том гнусном споре. Понимаешь, у обычных людей такие вещи просто в голове не укладываются! Она с шумом выдохнула. Ее еле заметно потряхивало. – Потом, видимо, обида тебя отпустила, – уже спокойнее продолжила она, – раз ты все же пытался помешать, но все равно… Разве обида может оправдывать низкий, бесчеловечный поступок? Понимаешь, не важны мотивы. На такое человек либо способен, либо нет. Ты оказался способен. Алена поднялась со скамьи. – Ты куда? – встрепенулся Максим. – Подожди… Она взглянула на него с каким-то щемящим сожалением и покачала головой. – Прости, мне надо идти. Я тороплюсь. Пока. Алена развернулась и стремительно пошла вдоль аллейки прочь. – Пока, – разочарованно пробормотал Максим, глядя ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте.