Декакел с ужасом задает последний вопрос: – Есть ли какая-то другая имаго-линия, с которой вы поступили подобным образом? – Вы хотите порекомендовать мне какую-то? Декакел Ончу надолго запомнит легкость, с которой Акнел Амнардбат ответила ей. Она вдруг поняла с ужасающей отчетливостью, что никогда больше не может верить ни одной имаго-линии, к которой прикасалась эта женщина, потому что нет гарантий, что она в нее не вмешивалась. В это мгновение она ясно увидела, что представляет собой Амнардбат: человека, настолько влюбленного в станцию, что свои этические обязанности она подменила ужасающей яркостью своей любви, ничуть не заботясь о том, что уничтожает во имя ее сохранения. Глава 11 Предлагается работа в промышленности СИЛИКА-2318А – Вахтовый метод, надбавка за тяжелые условия, ротация через четыре месяца. Требуются стеклоделы, сотрудники производственных линий с управленческим опытом, специалисты по природным ресурсам (в особенности тейкскалаанцы с опытом работы в добывающих отраслях и/или в засушливых местностях), приглашаются граждане империи, готовые переместиться в систему Пелоа минимум на четыре месяца. Доплата за тяжелые условия труда вызвана высокими планетарными температурами, но на Пелоа-2 нет эндемичных хищников или векторов известных болезней. Противопоказания: астма, реактивное расстройство дыхательных путей, чувствительность к высоким температурам, случай солнечного удара в прошлом… Вакансии, заявленные на сайте предложений рабочих мест Тейкскалаанского правительства, ежемесячный апдейт Я создан для смерти? / Это тело упокоится / чтобы моя дрожащая память перелетела / в неизвестный мне разум? Наш дом в глубокой тени / уловленный пилотскими узлами / блестящие районы мертвецов / где не забывается ничто! Как только я выйду из плоти / что станется со мной? / вечная память дарована / такова теперь будет моя участь. И пробужденный станцией, принадлежащий ей, / я восстаю из моего тела / и вижу моего преемника, увенчанного славой / на наших пылающих звездами небесах! Народная лселская песня, источник неизвестен, возможно, появилась еще до учреждения станции. Махит дурманила мысль о ее первой пустыне. Дурманила даже без предвкушения предполагаемых переговоров со смертоносной и непонятной чужеродной жизнью. Пустыня лежала повсюду вокруг посадочной зоны бесконечными волнами костно-белого кремнезема без малейших признаков наличия поблизости воды или растительности, если не считать рощицы невысоких серо-зеленых деревьев с широкими кронами близ зданий, в которых жили работники нефтеперерабатывающего завода, перед тем как их всех убили. Эти здания тоже были белыми, выжженными солнцем. Даже небо имело какой-то выгоревший цвет и казалось голубовато-белым сводом, подернутым туманом. Махит никогда не бывала на столь жарких планетах, как Пелоа-2. Ей никогда и в голову не приходили мысли о планетах с такой высокой температурой – уж конечно, не как о планетах, на которых можно жить. Такие высокие температуры находились на грани переносимости человеком. Если бы на Лселе возникла подобная тепловая аномалия, то половина станциосельников стала бы готовиться к срочной эвакуации из-за отказа важнейших систем жизнеобеспечения. Солдаты «Грузика для колеса» предупреждали ее и Три Саргасс перед посадкой в шаттл для атмосферного спуска: возьмите побольше воды. Пейте, даже если не хочется. Если пробудете там больше восьми часов, примите таблетки соли. Старайтесь не оставаться на прямых солнечных лучах. Махит думала, что они специально нагнетают атмосферу и поддразнивают агента министерства информации и варвара, которая то ли родилась в Городе, то ли стопроцентная чужестранка: ни одна из них, конечно, не принадлежала к тем, кто знает, как вести себя во враждебной среде. Но они не дразнились. Воздух на Пелоа-2 был настолько сухим, что высасывал всю влагу с языка за время выдоха. Свет казался одновременно и тяжелым, и невесомым. Она чувствовала жару, как груз, солнечные лучи на своей коже, и сам горячий воздух, все глубже проникающий в ее респираторную систему. Частота ее сердцебиений замедлялась, как если бы гравитация в два раза превосходила реальную гравитацию Пелоа-2, в то же самое время Махит чувствовала себя пьяной, легкой как перышко. Словно она могла вечно идти в яркую пустыню Пелоа-2 и вернуться в полном порядке. А потом ветер переменился, и запах склепа поплыл на нее, Три Саргасс и их маленький эскорт из солдат Флота. Мертвые колонисты гнили в зданиях обогатительной фабрики. Дело рук этих существ – людей; Махит хотела думать о них, как о людях, на протяжении этой встречи. Как о людях, с которыми необходимо встретиться. Ей еще не доводилось бывать на планете, по которой во всем Тейкскалаане был объявлен траур. Она подозревала, что никто из них не был: ни она, ни Три Саргасс, ни сопровождающие их специалисты по наземному бою, ощетинившиеся энергетическим оружием с черными стволами. У нее не было времени, чтобы поговорить с Три Саргасс наедине. Времени было в обрез и на подготовку последовательности коротких записей на том, что, по их мнению, было языком инородцев. Повторение двух «привет-мы-здесь» и «урра!»; и еще что-то вроде «лучше не суйтесь», поскольку перехваченная запись содержала нечто, похожее на это, перед тем как инородцы заметили «Острие ножа», но до начала преследования. Еще удалось прихватить с собой довольно большой, но все-таки портативный голопроектор, запрограммированный на графические презентации. Очень кстати, поскольку пока они знали всего приблизительно шесть слов, которые были не столько словами, сколько тональными маркерами, выражающими чувства. Что бы они с Три Саргасс ни собирались делать со своими отношениями, это следовало отложить до окончания переговоров. – Из тебя художник получше, чем из меня, – сказала Три Саргасс голосом, напоминающим колеблющийся далекий завиток дыма в жару. Махит подумала, не искажает ли жара звук, или же у нее просто наблюдается незначительная слуховая галлюцинация. – Если они захотят говорить картинками, я дам тебе мою облачную привязку, чтобы ты могла рисовать. – Отлично, – сказала Махит. Она не хотела начинать переговоры вслепую, когда их двоих не связывает ничего, кроме общей работы, и потому спросила: – Неужели все пустыни такие? Пустыня действительно была прекрасна и ужасна одновременно в своем далеко растянувшемся мерцании. Три Саргасс отрицательно покачала головой. – Ничего подобного я не видела, – сказала она. – Пустыни, которые знаю я, – это красный камень, плато, монолиты гор, цветы. Южный континент у нас дома. Здесь перед нами песчаная пустыня. Она… – Она вызывает у меня желание прогуляться по ней, – сказала, вернее призналась Махит. Вернее, сделала предложение: «Я попытаюсь доверять тебе, по крайней мере, в самых крошечных мелочах, если попытаешься и ты». – Я знаю, – сказала Три Саргасс, и голос ее прозвучал уверенно: да, знаю. Словно жара пустыни и на нее подействовала таким же образом. – Знаешь что, Махит? Нам-таки нужно туда прогуляться. Немного. Место встречи в пятнадцати минутах отсюда. Они поднялись на плато, плоское пространство, где дюны были менее ползучими и сопровождавшие их солдаты могли натянуть тент для тени. Судя по упаковкам, принесенным солдатами, которые двигались с натренированной сноровкой, Махит предположила, что это будет брезент с высокой отражающей способностью и штук десять опорных стоек. Но когда тент развернули и они с Три Саргасс расположились под ним вместе со всем аудиовизуальным оборудованием, она увидела, что нижняя сторона брезента изрисована серебряными, розовыми и золотистыми с голубыми прострелами лотосами и кувшинками, что это не брезент вовсе, а тканая материя, пристроченная к светоотражающему пластику. Часть Города развернулась над их головами, как разборный дворец для путешествий. <Тейкскалаанцы не пренебрегают символикой, – пробормотал Искандр. – Даже в пустынях>. Махит поняла, что не придала этому значения. Или Искандр не придал – впрочем, без разницы, кто из них. Иметь символический балдахин для каждого, даже самого малозначительного действия – знакомо, это утешало, даже если она не искала утешения. Даже если это ощущение комфорта было еще одним свидетельством того, как Тейкскалаан перестроил ее мозг, ее чувство прекрасного. – Ты взяла это из Города? – спросила она у Три Саргасс, показывая на материю. – Хотела бы я ответить «да», – сказала Три Саргасс. – Прекрасная вещь. Нет, мне это дал Двадцать Цикада. Махит недоумевала, пытаясь понять, когда это случилось. В какой-то момент долгой ночи, проведенной ими раздельно и без сна?.. Видимо, это судьба, и теперь Махит обречена на недосып каждый раз, когда проводит день в обществе тейкскалаанцев. Выходит, Три Саргасс вручили элемент тейкскалаанской пропаганды, зашифрованный в этом прекрасном гобелене? «Даже в пустыне есть вода. Мы – люди, приносящие цветы». <Тебе бы поэтом быть, – снова заговорил Искандр. – Поэты спят чаще политтехнологов>. «Но не в Тейкскалаане», – подумала Махит и в ответ получила электрический смех, прошедший по ее локтевым нервам. – Здорово, – сказала она Три Саргасс. – Его идея или твоя, думаю, что это пойдет на пользу. По крайней мере, если они родом из системы, где есть растительная жизнь… Она замолчала. Что-то приближалось к ним с другой стороны плато. Они двигались размашистым шагом, каким ходят охотники, быстро сокращая расстояние, хотя под ногами был вязкий песок. Их плечи перекатывались с каждым шагом, мощные, тяжелые, мускулистые. Их было двое. Они пришли без эскорта. Махит прежде всего бросились в глаза черные кератиновые когти на пальцах рук, невероятно длинные и подвижные шеи, заканчивающиеся головами в намордниках, с круглыми, немного волосатыми ушами. У них была пестрая, пятнистая кожа, они возвышались над человеческими головами на два фута – на три в случае более низкорослых тейкскалаанцев, как Три Саргасс. На них были серые тактические формы для пустыни, и пришли они без оружия – по крайней мере, его не было видно. Они ни на кого не были похожи – напоминали людей, но, судя по всему, другого оружия, кроме когтей, им не требовалось. Каждое вступительное слово, какое приходило в голову Махит, засыхало во рту, словно жара похищала не только слюну, но и дар речи. Три Саргасс рядом с ней распрямила плечи и пошевелила челюстью, будто собиралась выступить с речью перед императором. Махит прежде видела Три Саргасс в таком состоянии, видела эту сосредоточенность, которая означала, что та играет роль, и спрашивала себя, когда же она научилась так хорошо распознавать Три Саргасс, как узнала это про нее, не зная практически ничего другого. Прискорбно мало другого. – Воспроизведи звук приветствия, Махит, – сказала она. – Ты почувствуешь, когда надо. А потом, будто она пришла на встречу с функционером из какого-то другого министерства, а не с существом из другого мира, который возвышался над ней плечами и зубастой головой, Три Саргасс подошла к краю тени под пологом едва ли в пяти футах от инородцев, сложила вместе кончики пальцев обеих рук и склонила над ними голову. Махит протянула руку к пульту управления аудиопроектора, надеясь, что он заработает, что он не спекся на этой изнуряющей жаре и в него не надуло клейкого песка. Ее пальцы замерли над поверхностью пульта, вызывая требующийся отвратительный шум. Сильного нажатия не требовалось. Это напоминало спусковой крючок энергетического оружия – для приведения в действие хватало малейшего движения… – Я уполномоченный Тейкскалаанской империи Три Саргасс, – сказала инородцам Три Саргасс, прижав одну руку к груди. Я – а потом всеохватывающий жест, указующий на полог с цветами над ней: Это мое, то, что я представляю. – Я говорю с вами от имени Ее Великолепия Императора Девятнадцать Тесло, Блеска Ножа, чье правление прогоняет всю темноту. Ничто из сказанного Три Саргасс не могло быть понято инородцами. Но для этого и была здесь сейчас Махит. Она прижала пальцы к пульту и проиграла «привет» во всем его тошнотворном вопле, сопровождаемом помехами. Инородцы замерли. Один из них посмотрел на Три Саргасс, потом подбородком повел в сторону проектора. Второй тоже посмотрел в ту сторону. Махит пожалела, что не понимает их телесного языка – ни назад, ни вперед они не двинулись. Что они чувствуют теперь – недоумение, интерес, злость? Это было труднее, чем пытаться понять сдержанную изысканность выражений тейкскалаанских лиц. Гораздо труднее. Она знала, что инородцы коммуницируют между собой, но не могла понять как. Не звуками. Может быть, они коммуницировали запахами, или движениями ушей, или чем-то другим, что она и представить себе не могла. Она была в лучшем случае лингвистом, а скорее поэтом-дипломатом с претензиями. Махит никогда не слушала никаких курсов по ксенолингвистике[12], к ее услугам был весь тейкскалаанский язык, с которым можно играть, и в те времена она даже не думала, что ей может понадобиться что-то другое. Если у этих инородцев нет слов для расшифровки… Второй инородец открыл рот и произвел шум, означавший «привет»: ему не понадобились ни усилители, ни звуковая обработка. К нему присоединился первый, который только что показывал на звуковое оборудование. Тот же самый звук, гулкий. На «Грузике для колеса» Махит, Три Саргасс и все их сопровождение наелись противорвотного, лучшего, какое нашлось у медиков, и тем не менее теперь она с тревогой почувствовала, как в ее желудке начинается бунт. Вибрации. Их помехообразный шум, пробирающий до костей. На самом деле это был инфразвук со всеми его физическими ужасами. Но все же, все же они услышали «привет». Инородцы ответили «привет», две острозубые челюсти широко распахнулись. Языки у них были такими же пятнистыми, как и кожа. Махит посмотрела на Три Саргасс и пожала плечами, словно говоря: «Ну, что теперь?» Три Саргасс поймала ее взгляд, выдержала: дикая напряженность и полуистерическое головокружение. Махит помнила этот взгляд. Так выглядела Три Саргасс после первого покушения на Махит, случившегося на ее глазах в посольских апартаментах Дворца-Восток. Как далеко отсюда! Смотри внимательно и делай, как я, – начали, словно сказала Три Саргасс. Она сделала вдох, который расширил и ее узкую грудь, и живот: так дышат не только для произнесения слов, но и для чего-то более громкого. На выдохе она начала петь. – В каждой клетке цветок химического огня, – пела Три Саргасс альтом чистейшего звучания, таким голосом зовут домой потерявшихся людей, основательным голосом, который слышен издалека. – Преданные земле, мы взойдем тысячью цветов – многочисленных, как наши дыхания за срок жизни. И мы вспомним наши имена и имена наших предков, и в этих именах расцветает кровь, которая тоже с наших ладоней… То были тейкскалаанские погребальные стихи. Махит слышала их в самых различных вариантах – в декламации, в песне. Эти стихи она впервые прочла в учебнике в классе на станции, «химический огонь» и идея цветов из крови вызвали у нее недоумение. Но в таком исполнении она эти стихи никогда не слышала. Три Саргасс пела так, что их можно было принять за военную песню. Обещание. Вы пролили нашу кровь, и мы взойдем. К тому же это было чертовски умно. Не гулкие вибрации инородцев, а вполне человеческая версия. <Она показывает им, что мы можем говорить и у нас есть язык, – пробормотал Искандр. – Она более чем умна. Мастерский ход. Я понимаю, почему она стоит твоих расстроенных чувств>. Три Саргасс жестикулировала одной рукой, приглашая Махит выйти вперед. Махит вышла, словно ее притащили на привязи – от жары у нее по-прежнему кружилась голова. Она подумала: как это переносят инородцы, насколько их это беспокоит, каковы климатические условия на их планете?.. Махит заняла место, которое сейчас казалось ей единственно правильным: встала так, чтобы Три Саргасс находилась слева от нее. Они вдвоем выстроились перед неразрешимой политической проблемой. Они – и призрак Двенадцать Азалии, словно эхо, имаго, которое никогда не будет существовать. Эта мысль оказалась сродни рыболовному крючку на губе – неожиданная, не отпускающая боль. – Ты знаешь эту песню? – пробормотала Три Саргасс. Махит кивнула. Она довольно неплохо помнила слова. – Хорошо. Посмотрим, будет ли их рвать, когда и мы начнем производить гулкие волны. Махит давно не пела ни с кем на пару. Поэзия была другим делом. Она могла читать, могла декламировать, но петь она не умела: не было ни привычки, ни склонности. Пение несло в себе странную интимность, неожиданную для Махит. Они должны были дышать вместе, должны были настроиться на одну частоту. Все это время инородцы смотрели на них, бесстрастно и оценивающе, а их убийственные когти спокойно висели по бокам. Их не рвало. Махит радовалась; она не хотела почувствовать прикосновения потенциально токсичного инородца к своей коже – а стояла слишком близко. Пахло от них, как от животных, и чем-то еще – сухим и растительным, такого она прежде не чувствовала. Песня была долгой – похоронная поэма. Махит продолжала тяжело дышать, даже когда пение закончилось. Жар разрывал ее легкие, горло саднило. Она сделала глотательное движение, но слюны, чтобы смочить рот, не было. Стоявший слева инородец произвел низкий напевный звук, каких Махит не слышала никогда прежде. Звук был металлический, машинно-плавный, как у синтезатора, но, очевидно, органический. От этого звука Махит испытала боль в груди, словно ее сердце бесконтрольно пустилось вскачь. Инородец с другой стороны подошел на два размашистых шага ближе к ним, и теперь она знала наверняка, как быстро колотится ее сердце, знакомый мгновенный приток адреналина и утробный страх. Она боялась упасть в обморок или закричать. Плечо Три Саргасс потерлось о ее плечо. Их обеих трясло. <Прекрати. Успокойся. Если ты умрешь, то умрешь оттого, что эти ребята выпотрошат тебя, а не по какой другой причине>. Искандр был ее бальзамом, ясным, безопасным местом в разуме, чем-то, принадлежащим ей… как и внезапный прилив дрожащего тепла, хлынувшего в ее тело. Имаго снова играл с ее эндокринной реакцией, но сейчас она испытывала благодарность за любое чувство, которое не было вызвано внешним воздействием. Инородец прижал один из когтей к груди, аналог того, что сделала Три Саргасс. Потом показал себе за спину, хотя там не было совершенно ничего, на что можно показывать – ни тента, ни эскорта солдат. Потом он стал производить звуки. Почти осмысленные звуки, почти слова, по ощущениям Махит. Неистовые, отягощенные множеством согласных, восходящие по высоте звучания слоги, ни один из которых она не смогла бы сымитировать. Даже если бы попыталась их пропеть. «Нужно было брать уроки пения», – подумала она и попробовала – как в самый первый раз, оказавшись в тейкскалаанском лингвистическом классе, – собственным ртом воспроизвести доносящиеся до нее незнакомые звуки.