Махит не сказала «привет». Правда, немного потеснилась, так что образовалось пространство для надлежащей демонстрации Три Саргасс голограммы, над которой работала Два Пена. Офицер по коммуникациям явно умела рисовать: она изобразила двух небольших людей и двух инородцев, похожих на того, что они вскрывали в медицинской лаборатории. Под людьми и инородцами находилось неподвижное изображение Пелоа-2, скопированное из реальной голограммы. На глазах Три Саргасс инородцы и люди спустились по двум параллельным кривым – путем, который Махит только что показала рукой, – и встали друг против друга на поверхности планеты. Изображение живых существ на голограмме категорически не масштабировалось в соответствии с размерами Пелоа-2. Ни люди, ни склонные к потрошению инородцы не имели рост в несколько тысяч футов, даже когда вели критически важные переговоры. – Нужно еще нарисовать корабли, наши и их, – сказала Три Саргасс. – Чтобы было ясно: мы хотим говорить конкретно с ними. Они продолжали вращать свои трехколесные кольца. Кольца вращались, но корабли не двигались, только все больше и больше усиливали звук трансляции, которую записали Три Саргасс и Махит. «Приходите поговорить. Приходите поговорить. Приходите поговорить. К выгоде обеих сторон». Махит кивнула. – Она права. Оба корабля, и когда они прибудут на Пелоа-2, то есть когда мы прибудем – вы знаете, каким символом обозначается сила звука? Усиление звука? Два Пена посмотрела на нее так, словно Махит сказала что-то неразборчивое на своем родном языке, а не произнесла идеально понятное тейкскалаанское предложение. – Глиф для «громко»? – спросила она. – Если хотите, чтобы я его нарисовала, то я могу… На лице Махит появилось особо удивленное, хитроватое выражение, которого, насколько помнила Три Саргасс, у нее никогда не было в Городе. Она опять задала себе вопрос, не видит ли она перед собой другого человека, другого посла со Лсела, умершего и возвращенного к жизни машинным способом Искандра Агавна. А что еще хуже, ввиду неудобного времени осознания она почувствовала неожиданный укол надежды. Вдруг она так отвратительно поссорилась ни с какой не Махит, а с Искандром, и все можно будет вернуть к тому состоянию, как прежде? Вот это было бы мило, правда? А то слишком уж многое, как оказалось, вовсе не было милым, и, пожалуй, ей следует немедленно забыть, что в голову вообще приходили такие мысли. Махит сказала только: – У этого глифа всего двенадцать штрихов, икантлос, он совершенно не годится для «громко». Дайте я вам покажу. На этот раз она не стала рисовать дугу, а сделала движение рукой, сложенной чашечкой, провела ею в воздухе один раз – по малой кривой, потом по кривой побольше, потом еще больше. Типа звукового конуса. – А, громкость, – сказала Два Пена. – Абсолютно. Нет, Три Саргасс нужно как можно скорее раздобыть для Махит облачную привязку, чтобы она могла перемещать голографические изображения, но, черт возьми, едва ли она в этом нуждалась. Два Пена нарисовала именно то, что она показывала: три кривые, кончающиеся чашечкой и увеличивающиеся в размерах, исходящие от инородцев и людей, когда те оказались на поверхности Пелоа-2. Они словно разговаривали друг с другом. – Это хорошо, – сказала Три Саргасс. – Мне нравится. Что-нибудь еще, Махит? Или будем транслировать? «Транслировать и готовиться к полету на Пелоа-2. У нас даже не будет времени накраситься. Может быть, это к лучшему». – Мы довольно долго заставили их ждать, – сказала Махит. – Отправляйте. А еще надо посмотреть, сколько звукового оборудования можно сделать портативным и есть ли у Флота сильнодействующее противорвотное средство. – Вам придется узнать у медиков, – сказала Два Пена. – Кто-нибудь, спросите у медиков, – сказала Махит. – Я ни с кем не имею права говорить. Я не гражданка империи. Она улыбнулась жутковатой и необыкновенно прекрасной улыбкой, обнажив все свои зубы и показывая на то место, где должна была быть облачная привязка. * * * – Я в вас разочарован, Эликсир, – сказал Одиннадцать Лавр, и Восемь Антидота так скрючило от этих слов, что он чуть не упал на скамью, на которой сидел, а с нее – в зеркальный пруд в саду близ Дворца-Земля. Падение такого рода было бы чудовищно позорным, к тому же не пошло бы на пользу аквакультуре. Всплеск, один промокший парнишка и множество погубленных водяных лилий, раздавленных розовых лепестков. – Я не люблю, когда мне устраивают выволочки, – ответил он, что было правдой. И все же не стоило так реагировать на выражение разочарования со стороны учителя. Но он же был абсолютно уверен, что его никто не видит. – Тогда будьте внимательнее, – сказал Одиннадцать Лавр. – Вы здесь как на выставке – открыты всем со всех сторон, при этом не прячете ваши слабые места. Неужели во Дворце-Земля вам не преподают основы самообороны? – Мне одиннадцать лет, – сказал Восемь Антидот. – Я знаю, как лягнуть в пах какую-нибудь мужеподобную личность, как выломать чью-нибудь руку назад так, чтобы твой противник закричал. Но масса моего тела или рычаг роста невелики, к тому же глаза всего города устремлены на меня. Вы не видели, сколько камер наблюдения следит за мной? Если меня похитят, Солнечные тут же меня вернут. – Я определенно на это надеюсь, – сказал Одиннадцать Лавр. Он обошел скамью и сел рядом с Восемь Антидотом. Его длинным конечностям пришлось слишком сильно сложиться – скамья была слишком высока для Восемь Антидота, но слишком низка для Одиннадцать Лавра, его колени торчали. – В Тейкскалаане начнутся воистину плохие времена, если Солнечные проворонят похищение императорского наследника. Восемь Антидот подумал, нет ли в словах его учителя завуалированной угрозы. По ощущениям вполне могли быть, но форму угрозы он не понимал, как не понимал, почему ему угрожают в данный момент и таким вот образом. Не намекал ли Одиннадцать Лавр на то, что Солнечные в настоящее время не вызывают доверия? Или через некоторое время он не будет вызывать доверия, если Восемь Антидот и дальше продолжит его разочаровывать? И то и другое было плохо. И то и другое пугало. – Почему я вас разочаровал? – спросил он. Одиннадцать Лавр сделал вдох, потом долго, усиленно выдувал из себя воздух. – Когда человека – молодого или старого, многоопытного или зеленого – приглашают на заседание вроде того, на котором были вы, Эликсир, заседание, на котором одно министерство подозревает, что другое министерство руководствуется совсем не теми мотивами, о которых говорит, а после заседания это лицо прямиком направляется из министерства, которое пригласило его на заседание, в министерство, которое находится под подозрением… Что ж, это лицо, вероятно, или очень молодо, или очень глупо, или совершенно не вызывает доверия. Или и то, и другое, и третье. Я надеюсь, что в вашем случае мы имеем дело с чем-то одним. – Вы следили за мной. – Как я сказал, вы плохо прячете свои слабые места. Вы хороший шпион, ваше сиятельство, но входя днем в парадную дверь министерства, вы заливаете светом весь дворец. В особенности если речь идет о министерстве информации. Восемь Антидоту нравилось, когда его называли Эликсир, гораздо больше, чем обращение «ваше сиятельство», но, может быть, он теперь и не заслуживал ласкового прозвища. Он совершил идиотскую ошибку, это очевидно. Худшую из всех возможных, ту, о которой не знаешь, что она ошибка, совершая ее, а потому и не можешь избежать. – Я думаю, вам вряд ли понравилось бы больше, проберись я в министерство информации по вентиляционным ходам. Одиннадцать Лавр откашлялся, словно пытался подавить смешок. – Нет, – сказал он. – Мне бы это не понравилось больше. Мне бы это понравилось еще меньше – тогда бы я знал, что вы пытаетесь сделать это тайно. Но вы, по крайней мере, не усугубили мои сомнения и ничего не скрывали. Ну, а теперь скажите мне, что вы рассказали в министерстве информации о совещании в министерстве войны, ваше сиятельство? – Ничего, – ответил Восемь Антидот, пытаясь придать своему голосу обиженную, оскорбленную интонацию, но при этом не позволить голосу по-детски дать петуха. – Я делал перекрестную проверку, заместитель министра, чтобы улучшить мое понимание коммуникаций на межзвездных расстояниях. Чтобы я таким образом мог лучше понять то, что я слышал в министерстве войны. – Что ж, мне это кажется правдоподобным, – сказал Одиннадцать Лавр и замолчал. Восемь Антидот знал этот трюк. Знал о нем от Девятнадцать Тесло, от своих наставников и по собственной попытке использовать его всего лишь час назад на Один Цикламене. Трюк, в котором его приглашали нарваться на неприятности, продолжая разговор, объясняя больше и больше, чтобы понять, как далеко этот разговор может его завести. Нет, он не собирался на это попадаться. По крайней мере, в этот раз. А если он на самом деле был по-настоящему расстроен тем, что Одиннадцать Лавр манипулирует им таким вот образом, словно он некий ресурс, а не человек – что ж, ему никогда и не следовало ждать ничего иного. У таких, как он, не бывает друзей, даже взрослых друзей, и еще он не собирался плакать. Или шмыгать носом, что является предвестником слез. – В чем еще я вас разочаровал? – спросил он, прогоняя эти мысли. Одиннадцать Лавр похлопал его по плечу – прикосновение было короткое, родительское. – Пока ни в чем. Старайтесь прятать свои слабые места, хорошо? Я буду рад дожить до того дня, когда вы сядете на императорский трон. С этими словами он поднялся, руками отряхнул пыль с брюк, поправил свои и без того идеально сидящие манжеты и зашагал прочь через сад. Восемь Антидот хотел было окликнуть его: «Там нет выхода», но передумал. Либо Одиннадцать Лавр хотел побродить по лилиевому лабиринту, либо нет, и Восемь Антидот не был обязан оказывать ему помощь. Он поднялся и скинул комок земли в пруд, хотя и знал, что потакает худшим своим порывам, к тому же поступает безответственно по отношению к среде обитания, но его это ничуточки не волновало. Далее он отправился на разговор к Ее Великолепию императору. Если его обвинит в шпионаже тот, кто, как казалось Восемь Антидоту, симпатизировал ему, то и в самом деле стоит начать шпионить. А он был уверен, что Девятнадцать Тесло захочет знать о неожиданном появлении лселского посла прямо на линии соприкосновения. А может быть, еще и об Одиннадцать Лавре, который дает понять министру войны Три Азимут, что сама император не доверяет министерству войны. Рассказать ей об этом сослужит ему хорошую службу. Интерлюдия Декакел Ончу не принадлежит к людям, которые церемонятся или возятся с каналами коммуникаций, когда можно получить результат, просто воспользовавшись собственной властью. Она советник по пилотам, ее имаго-линия старейшая на станции Лсел. Иногда, если она сильно устает, ей снятся сны о том, как обстояли дела четырнадцать поколений назад: она проводит в голове сложнейшие расчеты, переносит то, что было миром кораблей, в место, где этот мир может вечно оставаться в покое, быть, наконец, домом для всех странников. Просыпаясь, она никогда не помнит цифр, но помнит, что была кем-то, кто умел их находить. Никаких других полномочий ей никогда не понадобится, чтобы направиться прямо в кабинет Акнел Амнардбат без всяких предварительных договоренностей или предупреждений. У нее есть вопросы, она хочет получить на них ответы – и получит, прямо сейчас. Больше она не допустит никаких уклонений от темы саботажа. Она не станет больше дожидаться, пока полуопозоренные послы решат, наконец, что Декакел сто лет знает как истину. У советника Амнардбат не будет ни малейшего шанса аккуратно ускользнуть, избегая разговора с коллегой-советником, как это произошло в грузовом отсеке, когда тейкскалаанскому уполномоченному позволили так бесцеремонно практически похитить Махит Дзмаре. Амнардбат сидит за своим столом, ей хватает достоинства не напускать на себя удивленный вид, когда в дверь входит Декакел; может быть, ее секретарю удалось послать ей предупреждение. Декакел не садится, даже когда Амнардбат показывает ей на стул, стоящий против ее стула. Если она сядет, это будет подразумевать определенное равенство между ними двумя, а Декакел больше не чувствует никакого равенства. – Советник, – говорит Амнардбат. – Чем могу служить? – Вы можете сказать мне, почему позволили Дзмаре сесть в шаттл, когда уже убедили ее, что она вам абсолютно необходима здесь. Она даже приходила ко мне просить о спасении. Начнем с этого, советник. У Акнел Амнардбат было лицо, которое легко приобретало выражение невозмутимого и уверенного отвращения, ее кудряшки и красивые высокие скулы были привычны к тому взгляду, которым она теперь смотрела на Ончу. – Мне все равно, что случится с Дзмаре, пока ее нет здесь, – сказала она. – Пока эта имаго-линия на станции, она калечит все, к чему прикасается. А если ее здесь нет, мне совершенно безразлично. Раз она нужна той тейкскалаанке, пусть забирает. Декакел не позволила потрясенному выражению появиться на лице. «Эта имаго-линия». Агавн и Дзмаре. «Она калечит все, к чему прикасается». Неудивительно, что Амнардбат препятствовала Махит Дзмаре. Она хотела убить всю линию, которая была всего-то длиной в одну имаго-машину, если не считать Тсагкел Амбак, а Декакел ее и не считает – та не была послом, она была переговорщиком и давно умерла. Скупость Агавна на слова по возвращении на Лсел подтвердила это. Устроить саботаж, а империя пусть разбирается со скорбными останками посла; возможно, империя даже возьмет на себя труд убить ее. – А если бы она осталась на станции, что бы вы с ней сделали? – Какая разница пилотам, что «Наследие» делает со своими имаго-линиями? Вы выходите за рамки вашей юрисдикции, советник Ончу. – Пилотам всегда небезразлично, что делает «Наследие», – парировала Декакел, – поскольку «Наследие» является держателем наших имаго-линий, как и всех остальных… Скажите мне, Акнел, что вы не принимаете односторонних решений в том, что касается необходимости повреждения линии и ее пригодности. Скажите мне правду, и я уйду отсюда и оставлю вас в покое. – Я – советник «Наследия», – ответила Амнарбдат. – Моя задача сохранить станцию. Что вы ставите под сомнение – сам мандат или мою приверженность этому мандату? – Вы не ответили «нет». Амнардбат смотрит на нее и демонстративно, медленно и преднамеренно пожимает плечами. – Кто-то должен принимать решения, советник. Решения, которые сохранят не только наши жизни и суверенитет, но и нашу самоидентичность. Вот для чего существует «Наследие». Вот что я делаю на своем посту. – А если Дзмаре вернется? – Декакел не знала, почему задала этот вопрос; она была абсолютно уверена, что Махит Дзмаре погибнет на этой войне вместе с великим множеством тейкскалаанцев. – Тогда я потребую извлечения этой машины из ее мозга, Декакел, выкину машину в космос, а дальше посмотрю, осталось ли от Дзмаре что-то стоящее и нужно ли оно станции. Если она, конечно, проснется, бедняжка. Часть вины лежит и на мне – если бы я дала ей другое имаго, а не Агавна, то ее ксенофильская одержимость могла бы оптимизироваться. – Почему же вы тогда не сделали этого? Амнардбат устало вздыхает. – Кого-то нужно было принести в жертву империи, а ее способности были удивительно низкими даже для имаго Агавна. Так почему не она? Теперь их обоих можно сбросить за борт, советник.