Если говорить о работе ума, то в чём она: в активности или неактивпости ума? Если в неактивности, то мы ничем не лучше пошлых дураков. Но сказать «в активности» — значит признать, что ум относится к сфере обладания и что мы связаны ‘страстями’ (клеша). Какой же путь выбрать нам для освобождения? Шраваки культивируют пустоту, пребывают в пустоте и связаны ею. Они культивируют концентрацию, пребывают в концентрации и связаны ею. Они культивируют покой, пребывают в покое, и связаны им. Если бы работа с умом заключалась в дисциплинирование своего ума, то какое же это освобождение? (1:118)[49] В этом же духе Сюань-цзюэ начинает своё знаменитое стихотворение «Песнь реализации Дао» (Чжен-дао-Ге): Видите вы этого беспечного человека Дао, Что расстался со знанием и ничего не добивается (у-вэй)? Он не бежит ложных мыслей и не стремится, к истинным, Ибо неведение и есть природа Будды, А это призрачное, неверное, пустое тело — и есть тело Дхармы.[50] Следующая история — о Хуай-джане. Рассказывают, как он обратил в Дзэн своего будущего преемника Ма-цзы (ум. 783 г.), когда тот упражнялся в сидячей медитации в монастыре Чжуань-Фа: — Ваше преподобие, — сказал Хуай-джан, — какую цель преследуете вы, сидя в медитации? — Цель, — отвечал Ма-цзы, — в том, чтобы стать Буддой. Тогда Хуай-джан подобрал плитку, мостившую пол, и стал шлифовать её о камень. — Что вы делаете, учитель? — спросил Ма-цзы. — Я полирую плитку, чтобы она стала зеркалом. — Как можно, полируя плитку, сделать её зеркалом? — Как можно, сидя в медитации, стать Буддой? [2:5] Ма-цзы был первым из учителей Дзэн, который прославился своими «странными словами и необычайным поведением». Он ступал, как бык, и смотрел тигром. Когда один монах спросил его: «Как вы достигаете гармонии с Дао?», он возразил: «Я уже вне гармонии с Дао!» В ответ на вопросы о буддизме он первым стал наносить удары вопрошающему или отвечать возгласом «Хо!». Случалось, однако, что он выражался и более членораздельно. Одна из его лекций посвящена вопросу дисциплины. Он говорит: Дао не имеет ничего общего с дисциплиной Если признать, что оно достигается дисциплиной, то при совершенной дисциплине его можно опять потерять (или: совершенная дисциплина окажется утерей Дао)… Если же вы скажете, что дисциплина не нужна, то выходит то же самое, что у обыкновенных людей.[2:4| Ещё откровеннее высказывался ученик Си-су по школе Сото Ши-тоу (700–790 гг.): Моё учение, которое восходит к самым древним Буддам, не опирается ни на ‘медитацию’ (дхьяна), ни на какой-либо иной усердно применяемый метод. Когда обретёшь интуицию, как её обрёл Будда, то постигнешь, что ум — это Будда, Будда — это ум, что ум, Будда, всё живое, бодхи и клеша состоят из одной и той же субстанции, хотя и различаются по имени. [79, с. 123] Собственное своеобразное имя «Каменная голова» Ши-тоу получил из-за того, что жил на вершине горы около монастыря в Хен-чжоу. У ученика Ма-цзы Нань-чжуана (748–834 гг.) и его преемника Чжао-чжоу (ок. 778–897 гг.) учение Дзэн приобретает чрезвычайно живой и вызывающий характер. В книге «У-мень гуань» рассказывается, как Нань-чжуань однажды вмешался в спор монахов, обсуждавших, кому принадлежит кошка. Он пригрозил, что разрубит животное лопатой, если никто из монахов не скажет «доброго слова», т. е. не выразит немедленно свой Дзэн. В наступившей мёртвой тишине учитель разрубил кошку пополам. Вечером того же дня Нань-чжуань рассказал об этом Чжао-чжоу. Тот тут же, возложив туфли себе на голову, вышел из комнаты. «Если бы ты был при этом — сказал Нань-чжуань, — кошка осталась бы жива!» По преданию, Чжао-чжоу получил пробуждение после следующего разговора с Нань-чжуаном: — Что такое Дао? — спросил Чжао-чжоу. — Твой обычный (т. е. естественный) ум и есть Дао, — ответил учитель. — Как можно вернуться к гармонии с ним? — Стремясь к гармонии, ты неминуемо отклоняешься от неё. — Но как можно познать Дао без стремления? — Дао — ответил учитель, — не принадлежит ни знанию, ни незнанию. Знание — это ложное понимание. Незнание — это слепое неведение. Для действительно постигшего Дао оно подобно пустому небу. Зачем же притягивать сюда истину и ложь? [102:19] Когда Чжао-чжоу спросили, обладает ли собака природой Будды (что утверждает общепринятая доктрина Махаяны), он ответил одним возгласом: «Нет!» (У, а по-японски — Му). [102:1] Когда монах пришёл к нему за наставлениями, он спросил только, съел ли тот свою кашу, и затем добавил: «Пойди вымой чашку!» [102:7] В ответ на вопрос о душе, которая остаётся живой, когда тело сгниёт в могиле, он заметил: «Сегодня опять ветрено». [102:13] Другим известным учеником Ма-цзы был Бо-чан (720–814 гг.). Его считают создателем первой чисто Дзэн-буддийской общины, которую он основал на принципе: день без работы — день без еды. С тех пор Дзэн-буддийские монастыри стали делать особый упор на ручном труде, и по возможности добиваться самообеспечения. Следует оговорить, что монастыри эти не совсем то же самое, что западные. Это скорее воспитательные школы, и в любой момент монах может покинуть монастырь, — никто не станет его удерживать. Одни остаются всю жизнь монахами, другие уходят из монастыря и становятся священниками при каком-нибудь небольшом храме, а кто желает, может вернуться и к светской жизни.[51] Бo-чану приписывают знаменитую формулу Дзэн: «Когда голоден — ешь, когда устал — спи». Говорят, что его сатори произошло после того, как Ма-цзы накричал на него так, что он на три дня оглох. Обучая учеников Дзэн, Бо-чан обычно говорил им: «Не цепляйся, не ищи!». В ответ на вопрос о поисках природы Будды он сказал: «Это вроде того, как верхом на быке отправиться искать быка». Ученик Бо-чана Хуан-бо (ум. 850 г.) — также был весьма заметной фигурой этого периода. Он — не только учитель прославленного Линь-чжи, но и автор «Трактата об основах учения сознания». (Чуань-синь фа Джао). В его книге содержатся те же самые идеи, что и в сочинениях Хуэй-нена, Шень-хуэй и Ма-цзы. В ней встречаются строки удивительной ясности, а в конце — несколько откровенных и продуманных ответов на вопросы. Именно тем, что так ищут её (природу Будды), они добиваются обратного — теряют её, ибо это значит — с помощью Будды искать Будду, с помощью ума — хватать ум. Они ничего не достигнут, даже если целую кальпу будут стараться изо всех сил. [1] Если те, кто изучают Дао, не пробуждаются к этой субстанции ума, они создают ум «сверху» и ум «вне», ищут Будду вне самих себя и привязываются к формам, упражнениям и церемониям, в то время как всё это — не путь к высшему знанию, а нанесение вреда. [3][52] Большая часть трактата посвящена выяснению того, что подразумевается под терминами ‘пустота’, ‘не-ум’ (у-синь) и ‘не-мысль’ (у-нянь). Хуан-бо тщательно разграничивает их и буквально понимаемую «пустоту» и «ничто». Весь трактат пропитан даосскими стилем языка и представлениями: Опасаясь, что вы ничего не поймёте, они (Будды) назвали это именем Дао, но не стройте на этом своих концепций. Помните, как говорят: «Когда рыба поймана, про сачок забывают (из Чжуан-цзы), когда тело и ум обретают спонтанность, — Дао достигнуто, и постигается универсальный ум…» (29)…В прежние времена у людей был живой ум. Достаточно было им услыхать одну-единственную фразу, и они отказывались от дальнейшего обучения. Поэтому их звали «мудрецы, расставшиеся с обучением и пребывающие в спонтанности». А в наши дни люди стремятся только к тому, чтобы напичкать себя знаниями и выводами; они полагаются во всём на письменные разъяснения и называют это практикой. (30) Складывается впечатление, что в личных контактах с учениками Хуан-бо был, однако, далеко не так разговорчив. Линь-чжи (по-японски Ринзай — умер в 867 г.) не мог добиться от него ни слова. Каждый раз, когда он решался задать вопрос, Хуан-бо бил его. Доведённый до отчаяния, он ушёл из этого монастыря и обратился за советом к другому учителю, Да-ю, который осудил его неблагодарность доброму, как родная бабушка, Хуан-бо. Это послужило толчком для пробуждения Линь-чжи, и он вернулся назад к Хуан-бо. В своё время сам Линь-чжи бил своего ученика и приговаривал: «В конце концов в буддизме Хуан-бо нет ничего особенного!» [2,12] Запись учения Линь-чжи, «Рассказы об учителе Линь-чжи» (по-японски Ринза року), изображает характер, полный огромной жизненной силы и яркого своеобразия. Со своими учениками Линь-чжи разговаривает языком неофициальным и часто весьма «вольным». Он как бы вкладывает всё в энергию своей личности, чтобы силой ввергнуть их в немедленное пробуждение. Вновь и вновь бранит он учеников за отсутствие веры в себя, за то, что их умы «блуждают вокруг да около», в поисках того, что никогда не терялось и что находится «прямо перед вами в этот самый миг». Пробуждение для Линь-чжи в первую очередь — вопрос дерзости, решимости «отпустить себя» тут же, не откладывая, ни на миг не сомневаясь в том, что естественное, спонтанное поведение человека и есть ум Будды. Его отношение к концептуальному буддизму и мании учеников достигнуть уровней и выдвигать идеалы, полно беспощадного иконоборчества: Почему я говорю здесь? Только потому, что вы, последователи Дао, суетитесь вокруг да около в поисках ума и никак не можете остановиться. А вот предки наши поступали по-другому, они действовали не спеша, отвечая (возникающим) обстоятельствам. О вы, последователи Дао! Если вы поймёте то, о чём я говорю, вы будете восседать во славе… на головах будд. Те, кто превзошёл десять ступеней, покажутся вам просто мелочью, те, кто достиг Высшего просветления, будут жалкими колодниками. Арханы и пратьекабудды — это просто грязный сортир; бодхи и нирвана — колья для привязи ослов.[53] Особенно настойчиво проповедует он необходимость ‘естественной’ или ‘непосредственной’ (у-ши) жизни: В буддизме нет места усилиям. Будь обыкновенным человеком — вот и всё. Мочись и испражняйся, надевай платье, ешь пищу. Когда устанешь — ляг, отдохни. Невежды могут смеяться надо мной, но мудрый — поймёт. Попадая из одного места в другое, считай каждое своим родным домом, и все они и вправду будут им. Ибо когда обстоятельства складываются, ты не должен пытаться изменить их. Тогда твои обыкновенные навыки чувствований, которые создают карму для пяти преисподних, сами собой превратятся в Великий Океан Освобождения. [Выше, с. 11] И ещё о той карме, которая создаётся поисками освобождения: Нет Дхармы вне ума, и внутри тоже нет ничего, чем можно овладеть. Чего же вы ищете? На всех углах вы кричите, что нужно упражняться в Дао и проверять его. Не делайте этой ошибки! Если же есть кто-то, кто может упражняться в Дао, то это карма, создающая рождение-и-смерть. Вы говорите о полной дисциплине и контроле над своими шестью чувствами и десятком тысяч поступков. Но, по-моему, это и есть создание кармы. Искать Будду и искать Дхарму — именно и означает создавать карму для преисподней. [Выше, с. 11] У Ма-цзы, Нань-чжуаня и Чжао-чжоу, Хуан-бо и Линь-чжи мы находим «дух» Дзэн в лучшем его проявлении. Дзэн вдохновлён даосскими и буддийскими идеями, но выражает и нечто новое. Он так прост, житейски приземлён и прям. И трудность перевода текстов этого периода в том, что их китайский язык не классический и не современный, скорее всего — это разговорный язык эпохи Тан. Его естественность не так изысканна, не столь откровенно изящна, как стиль даосских мудрецов и поэтов. Этот язык почти груб и площадей. Я говорю «почти» потому, что выражение это неточно. Но найти параллель такому стилю в другой культуре невозможно. Человеку западному легче увидеть его в произведениях искусства, вдохновлённых Дзэн. Этот стиль можно ощутить в каком-нибудь садике дзэн-буддийского храма: ровное песчаное поле, несколько необтёсанных камней, поросших мхом и лишайником — и всё. Такие сады сохранились в храмах Киото до наших дней. Здесь использованы минимальные средства. Вмешательство человека почти незаметно, кажется, что пейзаж этот целиком перенесён сюда с берега моря. Но на самом деле только тончайший и искуснейший художник может добиться такого впечатления. Конечно, может показаться, что «дух Дзэн» — это сознательный и расчётливый примитивизм. Иногда так и бывает. Но подлинный дух Дзэн возникает, когда человек почти чудодейственно естествен без всякого намерения быть таковым. Он — дзэн-буддист не потому, что сделал себя таким, а потому, что так растёт. Из всего вышеизложенного должно быть ясно, что естественность учителей эпохи Тань не следует понимать буквально, как будто дзэн-буддист просто гордится тем, что он совершенно обыкновенный пошлый тип, который плюёт на идеалы и живёт себе в своё удовольствие, — ибо это само по себе было бы позой. А дзэн-буддийская «естественность» расцветает лишь в том, кто расстался с самоутверждением и самосознанием в любом виде. Но этот дух приходит и уходит, как ветер, и учредить его или удержать абсолютно невозможно. Тем не менее, в конце эпохи династии Тан энергия и дух Дзэн были так высоки, что постепенно он становился преобладающей формой буддизма в Китае, будучи при этом тесно связан с другими школами. Цзун-ми (779–841 гг.) был одновременно учителем Дзэн и Пятым патриархом школы Хуа-янь, которая опиралась на философию «Аватамсака Сутры». Эту чрезвычайно тонкую и зрелую форму философии Махаяны использовал Тунь-шань (807-69 гг.), развивая своё учение о «Пяти классах» (у-вэй). Его теория рассматривала в пяти планах отношение абсолютного (чжен) и относительного (бянь). Впоследствии его ученик Цао-шань (840–901) связал эту теорию с философией «И-цзин» («Книги перемен»). Фа-янь (885–958) и Фень-ян (947-1024) также были влиятельными учителями, глубоко изучившими доктрину Хуа-янь, которая, собственно, и до наших дней является интеллектуальным аспектом Дзэн. С другой стороны, такие учителя, как Да-чжао (891–972) и Янь-шоу (904-75), поддерживали тесные связи со школой Тянь-тай и Школой Чистой Земли. В 845 году буддизм претерпел яростное, хотя и недолгое гонение со стороны даосского императора У-дзуна. Храмы и монастыри разрушались, земли их подвергались конфискации, а монахов принуждали вернуться к мирской жизни. К счастью, увлечение императора даосской алхимией вовлекло его в опыты с «Эликсиром бессмертия» и он, отведав этого зелья, скончался. Дзэн перенёс преследования лучше, чем другие школы, и с этих пор вступил в длительный период процветания, пользуясь успехом как у властей, так и в народе. Сотни монахов наполняли его богатые монастыри; материальное благосостояние школы так выросло, а число сторонников так увеличивалось, что серьёзной проблемой стало сохранение самого духа учения. Популярность почти неминуемо ведёт к снижению качества и, превращаясь из неофициального духовного движения в стабильный общественный институт, Дзэн подвергался любопытным изменениям. Возникла необходимость в «стандартизации» его методов и в создании средств, обеспечивающих воздействие учителя на большие массы слушателей. С новыми проблемами столкнулась и монашеская община: численность её росла, традиции становились твёрже, а послушниками всё чаще оказывались простые мальчики без особого призвания, которых набожные семьи посылали в монастырь на обучение. Влияние этого последнего обстоятельства на эволюцию Дзэн трудно переоценить. Дзэн-буддийская община становилась постепенно не столько объединением зрелых людей с глубокими духовными интересами, сколько закрытым учебным заведением церковного типа для юношей. В этих условиях первоочередной задачей стала проблема дисциплины. Учителя Дзэн вынуждены были заняться не только освобождением от конвенций, но также и внедрением конвенций — обычных манер и моральных принципов — в душу неотёсанных подростков. Взрослый человек Запада, который интересуется Дзэн как философией или путём освобождения, должен всегда иметь это в виду. Иначе его весьма неприятно поразит тот монашеский Дзэн, который существует в наши дни в Японии. Он увидит, что Дзэн — это суровая палочная дисциплина. Он увидит, что, хотя «в конечном счёте» Дзэн остаётся эффективным методом освобождения, в основном он занят дисциплинарным режимом, который «закаляет характер» точно так же, как это делалось в бывшей английской public school или в иезуитском колледже. Однако выполняет эту задачу Дзэн на редкость хорошо. «Дзэнский тип человека» — прекрасен, насколько вообще могут быть прекрасны типы. Это человек уверенный в себе, с чувством юмора, опрятный и аккуратный донельзя, деятельный без суетливости и «твёрдый как сталь», хотя и не без тонкого эстетического вкуса. В общем, эти люди, подобно куклам «Дарума», поражают своей устойчивостью, в них нет жестокости, но уложить их на лопатки невозможно. Ещё одна проблема, которая возникает, когда духовное движение приходит к власти и богатству, — самая что ни на есть мирская — проблема соперничества за место, за право быть учителем. Тревогу такого рода можно найти уже в сочинении «Чуань Дэн Лу» или «Рассказе о передаче светильника», созданном в 1004 г. Дао-юанем. Эта книга, в частности, преследовала цель создать в Дзэн традицию «апостольского наследования», так, чтобы никто не имел права претендовать на верховный авторитет, если его сатори не было одобрено тем, кто в свою очередь был одобрен… и т. д. вплоть до самого Будды.