— Да, так и было, — подтвердил Фрикке. — Вы не солгали? — с непонятным, жадным интересом спросил Айзек. — Он действительно так сказал? Или вы блефовали, чтобы принудить меня к работе? — Увы, ваш помощник и ученик предал вас, — подтвердил «ягер». — Он сообщил нам, что эффект нельзя обойти, но если изменить конфигурацию резонаторов и использовать систему специальных конденсаторов и антенн, его можно безопасно отвести в демпфирующую среду. Не держите на него зла, он сопротивлялся до последнего. Айнштайн одернул рукава, пригладил редкие седые волосы. Мимолетно пожалел о том, что в кают-компании почему-то не предусмотрены окна или иллюминаторы. Зал походил на богатую и роскошно обставленную гробницу. — Сейчас? — очень спокойно спросил он, и Томас против воли удивился мужеству и твердости старика. — Да, — коротко произнес Фрикке и тоже встал. Айзек повернулся к нему спиной и заложил руки за спину. Он ожидал еще какой-нибудь красивой фразы напоследок, но Томас покинул зал в молчании. Айнштайн закрыл глаза. Он не боялся смерти, давно уже привыкнув к осознанию ее неизбежности. В какой-то мере Айзек даже приветствовал ее и воспринимал с некоторым научным любопытством. Он был материалистом и потому не особо верил в жизнь по ту сторону бытия. В то же время, предельно научный склад ума не позволял однозначно отвергнуть теоретическую вероятность того, что разум может принять какую-то иную форму существования, после того как погибнет тело. Но больше всего старому ученому хотелось покоя. Покоя, свободы от воспоминаний и сожалений. Вновь стукнула дверь, послышались шаги. Уверенная, тяжелая поступь, непохожая на кошачью мягкость движений Фрикке. «Пора», — подумал Айнштайн. И когда неизвестный остановился у него за спиной, в последние мгновения жизни старик позволил себе улыбку, полную мстительного торжества. Так улыбаются в лицо судьбе, когда все уже сделано, и ничего нельзя изменить. * * * — Я нашел решение, — сказал Айзек, и в этих простых словах отразилось все — годы адского труда, десятки тысяч экспериментов, бесплодные блуждания в лабиринтах тупиковых решений и мучительные поиски выхода. — Я все-таки его нашел, — негромко, с печалью в голосе повторил профессор, отходя от окна, у которого стоял до того. — Странно… Я думал, что это будет триумф, экстатический подъем или еще что-нибудь в том же духе… Но я ничего не чувствую, Франц, совершенно ничего. Пропп промолчал, впрочем, Айзек и не ждал ответа. Сейчас говорил не столько с ассистентом, сколько с самим собой, с тем Айзеком Айнштайном, который более двадцати лет назад решил, что силой своего гения стал равен богу. — Знаете, я когда-то читал, что японцы говорили: «самое сложное — кажущаяся безыскусность», — промолвил Айнштайн. — Я не понимал, как это может быть, ведь простое всегда проще сложного, в познании и исследовании. А теперь… Древние самураи оказались правы. Решение лежало на поверхности — нужен демпфер. И специальная система антенн, действующая в резонансе с основным комплексом. Эффект отката нельзя обойти, но его можно перенаправить, как инженеры отводят реку в искусственное русло. Стихия все та же, но ее мощь уже лишена угрозы. Здесь тот же принцип — если все правильно рассчитать и синхронизировать процессы, «уплотненный вакуум» разрядится в демпфирующую среду. — Я не сомневался, Айзек, что вы сможете, — ободряюще улыбнулся Пропп. И вдруг подумал, что впервые за все время совместной работы назвал профессора по имени. Ранее он почтительно именовал учителя «господин профессор», в крайнем случае, просто «профессор», но это в совсем исключительных случаях. — Увы, друг мой, я все равно так и не смог обуздать процесс. — Поясните, — попросил Франц. — вы только что сказали про демпфер… — Представьте себе камертон, вы стукнули по нему, он «отзвонил» положенное. Казалось бы, процесс закончен. Но теперь представьте себе, что колебания никуда не исчезли, они просто фазово сместились, за пределы чувствительности ваших ушей и приборов. Вы снова использовали камертон, и снова, и снова, в полной уверенности, что это безопасно. Но при каждом воздействии вы умножаете сумму колебаний, которые вам не видны и не слышны. Рано или поздно они входят в резонанс и … Перенаправление энергетического потока — это и есть тот самый камертон. Паллиатив, который просто отодвигает откат и изменяет форму его проявления. — Понял, — коротко ответил Пропп. — Использование демпфера — это не ликвидация последствий, а кредит. — Именно. — И в какой форме будет… расплата? — Не представляю, честно говоря. Это процесс, который невозможно просчитать на нынешнем этапе развития науки. Вероятнее всего, температурные аномалии, внезапные и скачкообразные. В любом случае, последствия неизбежны, их можно оттянуть, но тем разрушительнее проявится ответная реакция. Причем она будет еще и весьма продолжительной во времени. Конечно, предстоит еще немало работы и практических экспериментов, но я почти уверен — на современном этапе технического развития обуздать мой эффект невозможно. — Печально, — заметил Пропп. Он тоже думал, что испытает что-то необыкновенное, какой-то подъем или наоборот, упадок душевных сил. Но Франц не чувствовал ничего, хотя профессор только что поставил крест на работе нескольких десятилетий. Мысленно Пропп уже был в Уилмингтоне, где должны были строиться новые самодействующие боевые корабли. — Да. И, признаюсь, Франц, я почти поверил в существование высшей силы. Бога, если хотите. Есть что-то мистическое и одновременно строго-гармоничное в том, что невероятная энергия находится от нас на расстоянии вытянутой руки, но при этом надежно заперта. До тех пор, пока человечество не поднимется на следующую ступеньку технического и научного развития. И горе тому, кто осмелится взять то, к чему он еще не готов… Глава 23 Настоящее Крамневский закашлялся, стакан выпал из безвольных пальцев, звонко стукнувшись донышком о стол в «желтой» кают-компании. Илион надеялся, что приступ пройдет быстро, но ошибся. Глотку словно раздирали наждаком, приступы надсадного, рвущего кашля следовали один за другим. В тот момент, когда Илион согнулся в три погибели, ожидая, что сейчас на пол извергнутся уже не брызги слюны, а клочья легких, приступ пошел на спад. Командир бессильно привалился к стене, скрючившись на правую сторону. Под ребрами и в районе печени пульсировала боль, словно от раскаленного пояса, в груди жгло огнем. Перед глазами роились черные мушки, каждый вдох прорывался в легкие с боем, царапая воспаленную носоглотку. Ощутив влагу на подбородке, он промокнул ее платком и долго смотрел на хлопья мутной розовой пены, испачкавшей чистую белую ткань. Головная боль, мучившая его последние сутки, чуть отодвинулась, словно в насмешку, чтобы дать командиру «Пионера» беспристрастно и в полной мере оценить все недавние события… * * * «Пионер» всплыл днем. Словно приветствуя измотанных подводников, природа умерила свой гнев, и впервые за все время путешествия, шторм, казавшийся вечным, затих. Комплексы гидроакустики, радиолокации и эфирной радиоразведки раскинули вокруг подлодки огромную сторожевую сеть, сотканную из показаний приборов и пристального внимания операторов. Никакая цель, ни воздушная, ни морская, ни подводная, не приблизилась бы к субмарине незамеченной. Пятеро поднялись на ходовой мостик — командир корабля, старпом, вахтенный офицер, рулевой и, напоследок, научный консультант. Пять фигур, заключенных в герметичные комбинезоны с ИДА замкнутого цикла. Аккуратно расположив свой специальный чемоданчик, Радюкин одну за другой извлекал из мягких ложементов длинные тонкие трубочки тонкого стекла. Переломить трубку, пробить ампулу внутри нее, вставить в гнездо насоса. Повторить для следующей. Три минуты… пять… Крамневский беглым взглядом окинул манипулятор руля и репитеры гирокомпаса, затем глянул на водную гладь, сквозь иллюминатор под козырьком волноотбойника. До того, как посмотреть на окружающее собственными глазами, он думал, что теперь местная Атлантика покажется почти родной. Обычное солнце, обычная вода. Но командир ошибся. Солнце, небо, редкие тучи — они действительно ничем не отличались от родных. А вот океан… Покуда хватало взгляда, от бортов «Пионера» и до самого горизонта, во все стороны простиралось морское кладбище. Сотни тысяч, наверное, миллионы мертвых морских обитателей превратили океан в устрашающее подобие гигантской суповой миски. В основном рыбы, всех возможных видов и размеров. Несколько дельфинов, подставивших солнцу бледно-серое брюхо и даже какое-то веретенообразное страшило, раскинувшее безвольные щупальца длиной метров по двадцать каждое. Оно очень походило на гигантского кальмара, но без двух основных «рук». Время от времени набегавшая волна колыхала тушу дохлого морского чудища, и щупальца скользили по борту подлодки, словно стараясь вцепиться в него. Радюкин стукнул по стене пробиркой, привлекая внимание, негромкий, но очень чистый, какой-то по-особенному музыкальный звон далеко разнесся вокруг. Илиону представилось, как звуковые волны беспрепятственно расходятся все дальше и дальше, пересекают сотни километров, чтобы в конце концов найти приют в акустических приемниках врага… «Становишься мнительным» — подумал Крамневский. Радюкин стащил маску, брезгливо сморщил нос и вынес вердикт: — Много аммиака и сероводорода. В остальном пригодно для дыхания и технического использования. С этого мгновения время понеслось как отпущенная тугая пружина. Прихватив секционный ящик для образцов, Радюкин полез на палубу, собирать дохлятину для исследований. Крамневский деловито заговорил в микрофон, отдавая короткие указания и слушая отчеты. Илион буквально видел, сквозь толщу корпуса, как весь сложнейший организм «Пионера» пришел в движение, как заработали компрессоры, устремилась в «горячую» зону аварийная команда, вооруженная ремонтными наборами. И двинулась к рубочному люку первая партия «курортников». У подводников очень устойчивая и тренированная психика. В их ряды изначально набирают людей с крепкими нервами и высоким порогом тревожности, а затем природная стрессоустойчивость дополнительно укрепляется специальными тренировками. Но все же, каким бы не был отбор и последующая закалка, человек по своей природе не приспособлен к долгому существованию в тесном замкнутом пространстве, на глубине, под постоянной угрозой гибели. Поэтому командиры военных подлодок при каждом удобном случае дают экипажу возможность немного «развеяться», посмотреть на солнце вместо искусственного электрического света и вдохнуть настоящий свежий воздух вместо регенерированной атмосферы субмарины. И чем больше и опаснее был поход, тем больше ценятся краткие минуты наверху. В просторечии такие быстрые вылазки на палубу называются «забегом на курорт». Чистого воздуха здесь и близко не было — тяжелый смрад гниющей органики забивал все естественные запахи моря, но свет и много открытого пространства наличествовали. Со стороны «курортники» напоминали заключенных на прогулке — небольшие партии по три-четыре человека, один за другим споро карабкались по трапу вверх, пробираясь через рубочные люки. Затем спускались на трехметровой ширины палубу и форменным образом сходили с ума, по крайней мере, так казалось со стороны. Кто-то начинал бегать по чуть пружинящему настилу, спеша побольше нагрузить мышцы, кто-то валился на спину, широко раскинув руки и устремляя восторженный взор в небо, кто-то просто ходил, впитывая и смакуя каждое мгновение как выдержанное вино. Прогулка несколько омрачалась всепроникающей вонью разложения, но все же доставляла немало радости. Затем следовал свисток старпома, и «курортники» так же быстро устремлялись обратно, в стальную утробу подлодки, а им на смену спешила следующая партия. Режим был жестким, но командир должен был принимать во внимание возможность того, что враг может появиться в любой миг. Команда «Пионера» относилась к этому с пониманием. Налетел ветерок, морская вода пошла крупной рябью коротких, «дробленых» волн. Когда по палубе рассыпалась третья группа, Крамневский тоже решился подарить себе немного свободы, и стащил дыхательную маску. Тяжелая вонь гниющих обитателей моря ударила в нос как молотком, после привычных запахов металла и озона органический смрад казался особенно мерзким. Илион задержал дыхание, претерпеваясь. Еще полчаса, самое большее — сорок минут, и «Пионер» вновь уйдет на глубину, словно его никогда здесь и не было. Прочь от чужого холодного солнца, мертвого океана и опасности, которая буквально разливалась в воздухе. Пристегнувшись карабином страховочного пояса к специальной проушине, Радюкин длинными щипцами придирчиво отбирал достойные исследования трупики, рассовывая их по банкам. Старпом Русов дирижировал «курортниками» и, похоже, уже прикидывал, как организует второй круг. Крамневский внимательно слушал доклады с главного командного пункта и неосознанно все сильнее сжимал гофрированный «хобот» маски, повисшей на груди. Ветер усиливался. Командир подлодки тщетно старался избавиться от морозящего чувства, буквально впивающегося в кожу вдоль позвоночника. В животе будто завязался узел из внутренностей, все естество капитана вопило «Опасность!», но Илион не понимал, почему взбесилась интуиция. В радиусе контроля не было ни одного корабля, самолета или вражеской субмарины. А если бы и появились, у «Пионера» хватало времени, чтобы экстренно и незаметно уйти на погружение. Ремонтные работы шли по графику и близились к концу. Ничто не располагало к тревоге. — Опять пыль, — досадливо пробормотал старпом, делая движение, будто что-то стирая с плеча. Действительно, в воздухе повисла легкая пелена, но не та пыль, какую, случается, гонит ветер, а какая-то необычная серая взвесь, как будто хлопья пепла тщательно растерли до состояния невесомого праха. Металлический настил под его ногами едва заметно завибрировал — включилась дополнительная группа компрессоров. Крамневский резко хлопнул ладонью по перилам ограждения, будто стремясь выбить панический настрой, удивительно, но это отчасти помогло. Стало немного спокойнее. Радюкин закончил сбор океанических покойников и, отмахиваясь от редких шуточек подводников, деловито подтянулся на ремне, нырнул под ограждением, забираясь обратно на палубу. Аккуратно поставил чемодан рядом, покрутил руками и сделал несколько широких шагов. Помахал рукой в сторону мостика, Крамневский кивнул в ответ. Безмятежно улыбаясь, Радюкин сделал движение, словно ловил бабочку. Поднеся почти к самому носу перчатку, испачканную пылью, он сдвинул брови и полез в карман, доставая продолговатый предмет. Крамневский повидал в жизни всякое, но никогда еще не видел, чтобы обычное лицо нормального здорового человека за секунду превратилось в мертвенно-бледную маску воплощенного ужаса. Радюкин взмахнул руками и что-то нечленораздельно закричал, бросаясь со всех ног к трапу, ведущему на мостик. И сразу же в наушнике Крамневского полоснул вопль боцмана из глубин «Пионера». * * * — Что ж, импровизированное стратегическое совещание объявляю открытым, — с трудом выдохнул Илион. Боль в горле слегка отпустила. Лица присутствующих уже не расплывались в бесформенные пятна на желтом фоне. Научный консультант Радюкин, механик Шафран, старпом и медик Русов, штурман Межерицкий, специалист по радиоразведке Трубников, реактор-инженер — люди, которым Крамневский доверял безоговорочно, и с которыми счел возможным и нужным посоветоваться относительно дальнейших планов. — Егор Владимирович, дайте краткий итог, с точки зрения науки, — попросил командир. — Пыль и пепел с континента, — кратко сообщил Радюкин. Ученый был бледен, а вокруг глаза, наоборот, обозначились темные, почти черные круги, испарина выступила на лбу. — Этого обычно не бывает, такие образования рассеиваются довольно быстро, еще в континентальной зоне, но здесь все возможно. Это что-то вроде направленной атмосферной воронки, которая буквально «высосала» воздушные массы как через пылесос. — Конструкторов — на рею, — сумрачно изрек Шафран. — Если бы они озаботились внешними датчиками радиации… — Не надо реи, — ответил Радюкин. — Они не виноваты. — Точно, — поддержал реактор-инженер. — Это инерция мышления. Никто не ждет, что из водопроводного крана, скажем, потечет фтор, поэтому на кранах нет индикаторов химической защиты. Так же никто не ожидал, что радиация может угрожать извне, поэтому все усилия были направлены на безопасность от реактора и неисправностей трубопроводной системы.