Вот он, rudis. Волшебный ключ, дарующий свободу. По амфитеатру прошла волна восторга. – Ты хочешь свободы? – спросил Порфирий. – Если будет на то воля господина. – Ты готов мне служить? – Почту за честь. – Тогда, – ответил Порфирий, – ты получишь сейчас свою деревяшку, потому что этого ждут зрители. Но затем ты станешь моим личным слугой. Поклянись служить мне верой и правдой перед лицом богов. Ты будешь награжден как никто другой. – Клянусь. Порфирий кивнул, и деревянный меч лег в мою ладонь. Цирк взорвался. Порфирий встал с места, воздел руку в прощальном салюте – цирк все кричал от восторга – и покинул ложу. Цезарь должен приходить с хорошими новостями и уходить вовремя, на пике ликования, чтобы всегда соединяться в народном уме с народным же счастьем. Минуту или две слышен был лишь рев толпы. Потом я увидел, как цирковые рабы выволокли на арену органчик на тележке. Один тут же принялся на нем играть – пока еще неслышно за человеческим гулом. Рядом появились два трубача и задудели в свои змеиные горны. Наконец шум стих, и музыка стала различима. Это был цирковой гимн. Зрители начали вставать с мест. Сотни ртов запели известные всем слова про Приска и Вера. Тысячи ладоней ударили в такт, отбивая ритм. И, повинуясь неизъяснимой силе, я поднял свой деревянный меч над головой и запел вместе со всеми наш славный гладиаторский гимн, не стесняясь слез, текущих по моим грязным щекам. Он гремел вокруг, я пел его сам – и это было настоящим апофеозом вроде тех, что устраивают восточным царям. Потом мы опять прошли по коридору – и я достался ликующей толпе. Меня не повезли, конечно, по городу на настоящей триумфальной упряжке. Эту опасную привилегию дарует сенат. Меня понесли на руках в чем-то вроде паланкина, сделанного наспех из золоченой гоночной колесницы. Носилки были украшены гирляндами цветов и шелковыми лентами, а сам я в театральном кожаном панцире и лавровом венке стоял в своей гондоле, держась за ее хилые борта, и старался изо всех сил избегать движений и жестов, которые могли бы показаться царственными. Триумф – вещь рискованная, это подтвердили бы в Вечном городе многие, если бы еще были живы. По-настоящему опасен он для полководцев и магистратов. В них принцепс может увидеть соперника. К удачливому цирковому убийце он может разве что приревновать толпу. Но умереть можно и от такой безделицы – забывать свое место нельзя. Скромная манера давалась мне без труда. Я действительно был оглушен народной любовью (хоть и знал, что в Риме она редко длится больше часа). Но мое смирение лишь раззадоривало народ. В меня летели цветы и монеты, что было порой весьма болезненно. Мне подносили бесчисленные чаши, вино из которых я только пробовал на вкус. Нельзя так высоко вознестись над Римом и не испытать запретного. Заходящее солнце, плеск голосов, юные лица в толпе (видя их, мы верим в счастье – но разве кто-то из юных счастлив сам?), литавры, пение флейт – все это стучало в мое сердце. И сердце, конечно, отзывалось. Я знал, что Ахилл и Одиссей видели и чувствовали то же самое… Небесная дорога всегда рядом – прямо над истертым городским булыжником. Каждый, кому улыбнутся боги, сможет по ней пройти. И пусть мою колесницу без колес тащат по самой обочине божественного пути – главное я увидел. Теперь не страшно умереть: ничего выше жизнь не покажет все равно. Хоть я и делал лишь по крохотному глотку из подносимых чаш, от выпитого кружилась голова. Когда меня сняли с колесницы и уложили за пиршественный стол, было уже не очень ясно, где я нахожусь и кто эти разряженные и благоухающие люди вокруг. Пока я лакомился приготовленным для меня угощением (блюда были настолько изысканны, что я не понимал, из чего они), мне делали массаж и заодно соскребали с моего тела смешанный с маслом пот – телесные выделения убийцы, прошедшего по грани между жизнью и смертью, считаются у развратных матрон лучшим афродизиаком. Рядом со мной за пиршественным столом появилась женщина в зеленом виссоне и золоте, со сложной прической на двух костяных гребнях. Она была так ослепительно хороша, что я не мог оторвать от нее глаз. Потом я оказался вместе с ней в частных термах – и вокруг не осталось никого, кроме музыкантов и рабынь. Это второе ристалище, где мне пришлось выступать, утомило меня даже сильнее цирка. Впрочем, об обязанностях цирковых чемпионов по отношению к городским красавицам я был наслышан давно. О Рим, поистине, ты выжимаешь из своих рабов не только кровь, а и саму душу… Но чудом выжившему цирковому бойцу грех роптать на то, что муниципальные поэты называют в своих книжонках счастьем. Потом мы опять неслись куда-то при свете факелов, но я был уже так пьян, что не смотрел по сторонам. В конце концов меня доставили назад в гладиаторские бараки. На несколько минут я пришел в себя в освещенной двумя масляными лампами латрине. Мне хотелось одного – свалиться на первый попавшийся тюфяк. И это наконец удалось. Маркус Зоргенфрей (TRANSHUMANISM INC.) – Маркус, вы в порядке? – А-а-а-а… – простонал я, – а-а-аааа… Но вернуться в прекрасный сон, из которого меня вырвало начальство, не получилось. Вокруг была не гладиаторская казарма, где я заснул, а кабинет адмирала-епископа. Ломас внимательно меня оглядел – и даже потянул носом электронный воздух своего тронного зала. – Как вам Вечный город? Я молчал. – Можете описать, что такое быть частью Рима? – Сложно. – Верю, – ответил Ломас. – Когда просыпаешься, трудно. Мы с вами уже не такие, как люди в этом счастливом сне. Наши души наглотались яду, мы живем среди химер – и не в силах увидеть звезду и дерево с доверчивой простотой античности… Слова Ломаса вполне соответствовали моим переживаниям. Но сейчас он определенно заговаривал мне зубы. Ну да, понял я, он так извиняется. Пожилая ассистентка поставила на стол поднос с коньяком и двумя дымящимися в пепельнице сигарами. Возвращение к знакомым деталям успокаивало. – Мы читаем их стихи, – продолжал Ломас вдохновенно, – и думаем – вот, в эпиграмме понятно каждое слово, мы могли бы пошутить точно так же, а значит, все было как сегодня и ничего с тех пор не изменилось. Но все было совсем иначе, совсем. Просто те же слова значили тогда другое… Понимаете теперь почему? Я взял сигару и затянулся. Голова блаженно закружилась. – Понимаю, адмирал. Я не понимаю главного. Почему меня выбросили на арену в качестве циркового раба? Я должен был стать этим, как его… Вавилонским жрецом. – Прошу прощения за экстраординарный скрипт, – сказал Ломас. – Предупредить вас не осталось времени. – А что случилось? – Сеть выяснила, зачем Порфирий назначил смертельное побоище двадцати двух гладиаторов. Сначала мы предполагали, что он хочет принести выжившего в жертву Кибеле или Изиде. Ну, знаете, всякие тайные культы – императоры этим увлекаются. Но все оказалось проще. Он решил таким элегантным способом развлечь народ и одновременно найти себе умелого телохранителя. – Да, – сказал я, – он взял с меня обещание служить ему. – Вот. Поэтому пришлось менять план в самый последний момент. Мы нарушили сразу несколько правил, внедряя вас на арену. Вам сделали цирковой рейтинг семь с половиной, чтобы вы победили с гарантией. Я вспомнил прочитанные перед отправкой документы. Да, это был хороший рейтинг. – Не думайте, что действительно стали великим траксом, – продолжал Ломас. – Весь бой на арене – это цифровая хореография. Решения за вас принимала нейросеть. Ваше профессиональное мастерство, впрочем, тоже помогло. – Без опыта прокачки, – сказал я, – меня бы прирезали. Я умею расслабляться и уступать фиду контроль над телом. Но надо хотя бы предупреждать… – Не было времени, Маркус. Счет шел на секунды. – А с тотализатором вы договорились? Там же, наверно, огромные ставки? – Тотализатор не работал. В бою не было фиксированных пар, поэтому не было и ставок. Тут проблем никаких. А теперь ваш рейтинг уже не важен. – Подождите, – сказал я, – а гладиаторы, которых я убил? Это программные боты? Или баночники с минус первого? – Баночники. В том числе и ваш знакомый ланиста Фуск. – И что, они действительно… – Увы, – кивнул Ломас. – Таков их контракт. – То есть я действительно отправил на тот свет шесть человек? – Не вы. Их отключила от жизнеобеспечения корпорация. Она отвечает за все. – Это случилось из-за моих действий. – Не берите в голову, Маркус. Выступать в цирке вы, скорее всего, больше не будете. – Очень надеюсь, – сказал я и отхлебнул коньяку. – Ваше впечатление о Порфирии? Я задумался.