И она входила, здоровая, сильная, блещущая какой-то плотоядной красотой. С дрожью брезгливости и с выражением ненависти в красивых глазах подходила она к своему мужу. — Ну, что тебе? Опять все охаешь? — чуть заметно усмехалась она. — Ах ты, а еще молодую жену имеешь. Эти слова приводили старика в необычайное волнение и в состояние как бы бешенства. Он исступленно схватывал красавицу жену за руки и притягивал ее к себе. — Фенечка, лебедка моя… Постой, скоро поправлюсь, — раздавался его хриплый шепот. — Поправишься! — насмешливо бросала она, отстраняясь от старика-мужа. — Как же ты поправишься, когда ты почти ничего не ешь? Ты докторов-то умников поменьше слушай, а ешь побольше, вот тогда скорее оправишься, в силу войдешь. Хочешь, я тебе кашки на курином бульоне принесу? — Хочу, хочу, неси, — с невыразимой нежностью глядя на молодую жену, отвечал Никифоров. И она приносила свою «кашку» и сама кормила его. Как эта трогательная заботливость мало гармонировала с дьявольской усмешкой ее грубо чувственного рта!.. — Колет… ой, что-то колет, Фенечка! — жаловался старик муж. — Это у тебя в горле что-нибудь, — успокаивала она его. — Ну, а теперь спи! До утра я больше уж не приду. Сморилась я. И вот когда она ушла, забыв на ночном столике тарелку со своей «кашкой на курином бульоне», он вышел из своей засады и подошел к кровати больного старика. Тот при виде его испустил подавленный крик ужаса. — Вор… тать ночной! Господи, кто это ты?.. — заметался в ужасе старик. — Ради бога, Никифоров, не бойтесь меня! Я не враг ваш, а друг ваш, явившийся спасти вас. Я — Путилин. У меня мелькает мысль, что вас медленно отравляют. Я хочу спасти вас. — Отравляют? Меня? Кто?.. — схватил он за руку его, Путилина. Глаза его были широко раскрыты от ужаса. — А вот это я скоро узнаю. И вот ему вспоминается, с какой трепетной жадностью он принялся в тишине ночи за исследование этой каши. Крик радости вырвался из его груди. Так и есть, так и есть: он не ошибся! В каше он нашел кусочки истолченного стекла и мелко разрезанной острой свиной щетины, как бы из твердой головной щетки. — Видите это? — показал он страшную примесь старику миллионеру. Лицо того исказилось смертельным ужасом. — Господи, кто ж это? Кто ж злодей-то? — Вы хотите, чтобы я показал вам этого изверга? — Хочу, хочу, родной, благодетель мой. И вот эти шаги, шелест шелковой юбки… Должно быть, вспомнив о том, что «кашка» осталась на столе, в спальню торопливо вошла молодая жена-красавица. — Ну, как ты? — начала было она и вдруг замерла при виде неизвестно откуда взявшегося постороннего человека. — Ваша кашка, сударыня, приготовлена чудесно! И давно вы ею кормите вашего супруга? Крик, полный животного страха, прокатился по спальне старика, и красавица грохнулась навзничь. — Вот кто отравитель ваш, бедный господин Никифоров: ваша собственная жена. Путилин при воспоминании об этом порывисто вскочил с кресла, но покачнулся, зашатался. — Великий боже, я, кажется, умираю… Я отравлен так же, как отравлена эта бедная девушка… Отравленный Путилин Сколько времени я спал, не знаю. Знаю только, что вдруг меня разбудило падение на меня какого-то тела. Я быстро вскочил. Лучи солнца весело играли в гостиной. Смертельно бледный, с посиневшими губами, на краю тахты полусидел, полулежал Путилин. — Окажи мне медицинскую помощь, доктор, мне очень нехорошо, — услышал я подавленное бормотание Путилина. — Ради бога, что с тобой, Иван Дмитриевич? — вскричал я в сильнейшем испуге. — Сам не знаю… Сильнейшее головокружение и удивительная слабость в руках, особенно в ногах… Сердце готово выпрыгнуть из груди. Я быстро расстегнул сюртук и жилет и стал выслушивать биение сердца моего великого друга. Оно билось неровно, давая особо характерные неправильные толчки. Быстро намочив водой и эфиром салфетку, я приложил ее к области сердца гениального сыщика. — Скорее… скорее… открой форточку! — упавшим голосом произнес он… Через секунду-другую ему стало, по-видимому, легче. Он глубоко вздохнул и сказал мне: — Ну, а теперь мы должны подать помощь бедной девушке. Я бросился в ее спальню. Девушка лежала с почти посинелым лицом, с широко раскрытыми глазами. Зрачки их были до удивительности расширены. Капли холодного пота покрывали ее лоб, щеки, грудь, руки. — Форточку открывай, доктор, форточку! — приказал мне Путилин, слегка пошатываясь на ногах. Однако прежде чем я успел подойти к окну, у него уже был Путилин. Он схватился за форточку, и в ту же минуту до меня донесся его крик бешенства: — Проклятие! — Что? В чем дело? Что случилось? Я совершенно растерялся. С одной стороны — припадок девушки-миллионерши, с другой — непонятно странное, внезапное нездоровье моего дорогого друга и его более чем странное поведение. Я положительно не знал, куда броситься. — Так… так… так, — бормотал Путилин, — я это знал, я это знал… — Ради бога, что ты знал? В чем дело, повторяю? Я ровно ничего не понимаю. — Большой гвоздь мне мешает открыть форточку. — Да зачем тебе открывать форточку? — возясь над больной красавицей девушкой, бросал я Путилину. — Поверь, что и без притока свежего воздуха она скоро придет в себя. У нее один из ее обычных припадков. Послышался звон разбиваемого стекла. Револьверной ручкой Путилин разбил стекло форточки. В комнату ворвался резкий, чуть-чуть холодный воздух. Признаюсь, меня охватила мысль, что мой друг сошел с ума. — Иван Дмитриевич, в чем… — Тс-с! Ни звука! Я слышу шаги. Идет дядюшка-опекун. Я увидел, как Путилин быстро спустил гардину над окном. Одним прыжком он очутился около больной и взял ее за руку. В спальню входил Приселов. Его лицо, далеко не старое, казалось особенно устало утомленным. Должно быть, клуб его порядочно поизмял. Около лица он держал платок, от которого несло благоуханием сильных духов. — Как, господа?! Вы не спите? Неужели всю ночь вы провели около моей бедной племянницы? — Да, я спал очень мало, господин Приселов, — резко ответил Путилин. — Не оттого ли вы так бледны, дорогой профессор? — насмешливо спросил дядя-опекун. — Очень может быть. — Вы напрасно себя так утомляли, профессор. Доктор, ваш коллега, кажется, очень внимательно следит за течением болезни моей племянницы.