— Внимания, короче, хочет? — ухмыляется Леха. — Угадал, Лешенька, — соглашаюсь я. — Только не от тебя. И тут же ловлю заинтересованный Кусин взгляд. Если уж она и смотрит на людей, то смотрит изучающе, как на объект научного исследования. Сейчас вообще модно делать человека предметом исследования. Словесно препарировать его, как лягушку, раскладывать по полочкам его «фишки» и «заморочки», а потом наслаждаться результатами проделанной работы. И, горделиво взирая на окружающих, мнить себя великим знатоком душ, даже если за плечами у тебя никакого серьезного психологического образования, кроме кастрированных трехмесячных курсов весьма почитаемого нынче Нейролингвистического Программирования. К Кусе это, правда, не относится. Она честно доучивается на своем психфаке, может быть, не очень популярного, но вполне себе приличного вуза с отлаженным ежегодным выпуском квалифицированных специалистов. И когда Куся анализирует людей, то делает это крайне осторожно, так, чтобы не обидеть и не задеть их трепетно лелеемое и оберегаемое «я». Наверное, за это я и люблю ее, Кусю… — Скучно с вами… — делано зевает Леха и откидывается на спинку плетеного кресла. Он думает, что похож на падишаха с тюрбаном из белого махрового полотенца на голове и бокалом разбавленного соком мартини в руке. Но Леха ошибается: похож он на нувориша, который только-только узнал, что такое деньги и как их, оказывается, можно тратить. — Давайте, что ли, баиньки? Такой неромантичный финал наших посиделок — и это первая ночь в Египте! — возмущает всех, даже мою ленивую Кусю. Она не хочет идти спать, ей хорошо предаваться размышлениям ночью, насыщенной ароматами, которых никогда не почувствуешь в Москве. Мне тоже не хочется спать. Мне хочется сгрести Кусю в охапку и утащить в наш номер, где я буду долго целовать ее трогательные маленькие пальчики и капризные губы, которые всегда с кокетливой верткостью ускользают от моих… Но больше всего мне хочется, чтобы ей было хорошо, а потому я наседаю на Леху и требую: — Нетушки, никаких тебе «баиньки»! Зазвали в номер — развлекайте гостей. Что у нас по программе? — спрашиваю я, обшаривая наш широкий балкон в поисках ответа. Мой взгляд утыкается в глянцевый журнал, лежащий на столе. На нем красуется пышногрудая девица с осиной талией, облаченная в купальник «три полосочки». Две на груди, ну и одна сами понимаете где. Я впиваюсь в журнал глазами и руками, совсем как утопающий за спасательный круг. Начинаю листать. — «Склонны ли вы к авантюрам?» — читаю заголовок. Тест. То, что надо. — Ну что, ответим гламурным психологам? — обвожу я взглядом нашу маленькую компанию. Леха с Анечкой согласны без вопросов. Куся тоже не возражает. Она знает, что нормальный тест содержит не меньше сотни вопросов, но соглашается ради того, чтобы поддержать компанию. И еще потому, что ей не хочется спать. С серьезными лицами мы вооружаемся карандашами. — Первый вопрос, — торжественно объявляю я. — Где бы вы хотели провести свой отпуск? — А что? — удовлетворенно кивает Анечка. — Очень даже в тему… — Варианты ответов? — интересуется Леха. Куся молча грызет карандаш и разглядывает девицу с обложки. Я медлю с вариантами — пытаюсь понять, о чем Куся при этом думает. О том, что у нее самой маленькая грудь, или о том, что у девицы, невзирая на осиность талии и роскошный бюст, целая куча комплексов? А может быть, вообще не о девице, а о чем-то своем, мне недоступном? В такие моменты я злюсь на Кусю: ну почему она молчит и думает, хотя я читаю весь этот бред только из-за нее? — Варианты, Вась, — торопит меня Леха. — Заснул, что ли? — Вариант «А», — нехотя зачитываю я. — На романтическом острове, типа Таити. — По лицам слушателей понимаю, что на Таити никому не хочется. — «Б»: соберу старых друзей и отправлюсь в поход. — Тоже не прокатило. — «В»: приеду на вокзал и поеду куда глаза глядят. «Г»: зачем куда-то ехать, когда дома есть телевизор и пульт дистанционного управления? — Это — к Лехе, — хихикает Анечка. — Чтоб его куда-то вытащить, надо сломать комп и разбить телевизор. — Да ладно, — обижается Леха. Ему явно не хочется, чтоб его считали неподъемным домоседом. — Поехал же я с вами в Египет… — Ага, — соглашаюсь я. — После того как Анечка пригрозила, что найдет себе знойного египтянина… — Так чё выбирать-то? — краснея, спрашивает Леха. — Тупой какой-то тест. Вариантов мало. — Что тебе ближе всего, — тихо подсказывает Куся. — Главное, не думай над ответом. Выбирай первое, что в голову пришло. Зная Леху, я почти уверен, что он выбирает «куда глаза глядят». Хотя никогда в жизни не рискнул взять билет в один конец. Разве что в институте, когда его, пьяного в стельку, однокурсники затолкали в экспресс «Москва — Рязань». Леха потом два года об этом рассказывал и, я не сомневаюсь, помнит свою поездку по сей день… Куся и Анечка останавливаются на Таити, хотя Куся, в отличие от Лехи, могла бы позволить себе роскошь ответить «куда глаза глядят». Она не любит рисковать, но когда ей становится скучно, в ее голове просыпается маленький безбашенный чертик, толкающий на самые необдуманные поступки. Я знаю этого чертика, и временами он мне даже нравится. Но чаще бесит — не люблю вытаскивать из передряг людей, которые сознательно в них попадают. А с Кусей это случается. Я выбираю походный вариант, хотя не ходил в поход уже целую вечность: Куся не любит ночевок в спальниках и комаров, а без нее я не чувствую себя уютно. — Ну что, умники, ответили? — вопрошаю я. Народ сосредоточенно кивает. — Следующий вопрос: «Самый яркий день в вашей жизни»… «А»: когда мама надрала вам задницу за гулянку до полуночи; «Б»: ваша первая пьянка; «В»: ваше первое похмелье; и «Г»: ваш первый секс. Народ смотрит на меня с недоумением. Но это длится всего несколько секунд. Потом Леха начинает ржать, Анечка бросает на меня взгляд оскорбленной матроны, а Куся молча улыбается, продолжая грызть карандаш, испещренный следами от укусов ее маленьких, но острых зубок. — Красавчег! — возмущается Анечка. — Харе прикалываться, читай нормально. Я захлопываю журнал и бросаю его на стол, чем в очередной раз отрываю Кусино внимание от предметов окружающей обстановки. — Вы правда хотите знать, какой день в моей жизни был самым ярким? Вероятно, никто, кроме Куси, не хочет этого знать, но и Леха, и Анечка кивают. Я их понимаю: гламурный тест на «авантюрность» гораздо скучнее, чем любой из самых скучных моих рассказов. В радужной оболочке Кусиных глаз образуется подозрительно влажная синева, и я понимаю, что подбрасываю ей очередной материал для ее богатых исследований. Меня это немного злит, но я почти привык к тому, что часто представляю интерес для ее научных изысканий. — Ну, слушайте, умники… * * * Возвращаюсь из школы рано. На дворе август, каникулы, но нас заставили помыть в классе окна. Настроение у меня удивительно хорошее, даже моим одноклассникам не удалось его испортить. Хотя Дьяк — Борис Дьяченко — изо всех сил старался это сделать. Дьяк — заводила, самый противный парень в нашем классе; он вечно зовет меня «чудилой на букву «м». Своим школьным прозвищем Жук я тоже обязан ему. А все из-за моего увлечения жуками. Как-то раз я набрал в деревне целую банку майских жуков и выпустил их прямо на уроке физики. Часть жуков взлетела, другая — расползлась по партам, а самые смелые майские жуки запутались в волосах моих одноклассничков. Девчонки визжали… — А чего страшного? — недоуменно развел я руками. — Подумаешь, жуки. У нас в деревне весной они гроздьями на деревьях висят… Молодой учитель физики, Сергей Васильевич, меня понял и к директору не повел. Только пересадил на заднюю парту, подальше от остальных, чему я даже обрадовался. А вообще-то мне понравилось, когда жужжащие мохнатые красавцы взмыли среди скучных бледно-зеленых стен кабинета физики. Жаль, кроме меня, никто этого не оценил. К моему удивлению, мама вернулась с работы раньше обычного. Они с сестрой сидят на кухне и пьют чай с «сахаром без сахара» — так я называю заменитель сахара. Мама на вечной диете, сестра только вступает в ряды худеющих. Эту семейную традицию, по слухам, начала моя бабка, Полина Ивановна Уклейкина. Она так боялась растолстеть, что перешла исключительно на морковь и овсянку. Поэтому, когда дедушке понадобилось на несколько дней уехать, а бабке пришлось сидеть с внучатами, морковный салат и овсяную кашу мы получали на завтрак, обед и ужин. Вернувшись, дедушка Семен Арсеньевич очень на нее рассердился. После крупной ссоры бабка несколько месяцев не заглядывала в наш дом. Я захожу на кухню и бросаю привычное: — Мам, Оль, привет… Обе синхронно ставят чашки и рассеянно кивают моей персоне. У сестры особенно отвлеченный вид, кажется, у нее неприятности. Вряд ли в институте: сессия уже давно сдана, а сестричка у меня девочка-умничка, учится без хвостов. Я поражаюсь, как ей удается совмещать гулянки и учебу. Для нее это так же легко, как овощи в салат порезать. Таким мозгам можно только позавидовать. Но вредная она, не приведи господи. И рассудительная, словно ей пятьдесят, а не девятнадцать. На подоконнике стоит банка с белыми гвоздиками. Я догадываюсь: снова «мальчик с цветами». Так у нас в семье называют Олькиного ухажера, которого она наотрез отказывается знакомить с предками. Я уверен, что Олька стесняется: как же у такой умненькой и рассудительной девушки может быть парень? Наверное, сестричка думает, что парни — это глупо. А вот я хочу, чтобы у меня появилась девчонка. Ведь мне уже почти пятнадцать, и у многих моих одноклассников есть «телки», как они их называют. Я бы не стал называть свою девчонку «телкой». Но я ни разу не встретил девчонки, которая бы понравилась мне по-настоящему. Все они какие-то… слишком обычные, что ли. Как будто их на фабрике штампуют. Даже одеваются как близнецы: зимой у них на голове дурацкие «капоры» всех цветов радуги, а летом — блестящие обручи размером с толстый палец. И разговаривают все про тряпки и косметику. Но это, считает Олька, — «отмазки». И она права: ни одна из этих «штамповок» на меня не посмотрит. Кто захочет встречаться с чудаком по прозвищу Жук, да еще с фамилией Васильков. Вася Васильков. Даже я понимаю, что звучит глупо. В нашей семье вообще настоящая путаница с фамилиями. У меня, Ольки, папы и дедушки одна фамилия — Васильковы. У мамы — Гребнева. У бабушки — Уклейкина. Просто бабушка — мамина мама — после развода с мужем вернула себе девичью фамилию. А мама просто не захотела брать фамилию моего папы после замужества. Она у меня в этом смысле принципиальная: за равенство между мужчиной и женщиной. Наверное, поэтому мама никогда не готовит, а по дому всегда хлопочет дед… Иногда я жалею, что мама не дала мне свою фамилию. Был бы Вася Гребнев. По-моему, гораздо лучше, чем Вася Васильков… — Папа не звонил? — спрашиваю я маму, которая разглядывает кроны ясеней, зеленеющие за нашими окнами. — Звонил, — нехотя отвечает она, слегка покусывая нижнюю губу. Плохой признак. Это значит, что папе не дали долгожданный отпуск или мама опять его к кому-то приревновала. Она у меня очень красивая, но ревнивая до ужаса. Вообще-то я ни разу не видел, чтобы папа на кого-нибудь смотрел, но у мамы на этот счет свое, особое мнение… — И что? — продолжаю я пытать маму. — Отпуск-то ему дали? — Папа столько ждал этого отпуска, что будет очень обидно, если начальство снова решит его «продинамить», как говорит Олька. Мой папа работает каким-то начальником в МГТС — работа, о которой мы все имеем довольно смутное представление, — и отпуска у него не было уже больше года. Всякий раз, когда папино заявление об отпуске вступает в силу, у его начальства находятся важные и срочные дела, так что папе приходится забыть об отпуске и решать насущные проблемы. В этот раз он твердо вознамерился поговорить с Пал Палычем, загадочным человеком, от которого всегда все зависит, и мы с сестрой с нетерпением ждем ответа на мучающий нас вопрос: поедем ли мы в Крым? Особенно нервно ждет Олька, которая бредит Крымом уже полгода и даже потратила последнюю стипендию на модный купальник в разноцветных пятнах. — Еще не знаю, — вздыхает мама и снова уходит взглядом в окно, в пыльную зелень ясеней. — Солянка — в холодильнике, котлеты — на столе, — бросает, не глядя на меня, Олька. Этому она научилась у мамы. В отличие от мам моих одноклассников, моя никогда не упрашивает меня, чтобы я поел. Никаких там слюнявых «сыночка, покушай». Ты уже взрослый мальчик, так что можешь самостоятельно подогреть себе котлеты. Это и нравится, и бесит одновременно. Может, потому, что я хочу еще немного побыть ребенком, которого гладят на ночь по головке. Судя по пепельнице, до краев набитой окурками, мама действительно нервничает. Их с сестрой напряженные лица начинают меня угнетать, поэтому я ухожу в свою комнату, беру с полки «Убить пересмешника» и валяюсь с книжкой, пока не раздается хлопок входной двери. Я не знаю, кто именно пришел, дедушка или отец, но их обоих мне одинаково не терпится увидеть. — Папа! — радостно выкрикиваю я, завидев отца, стаскивающего с ног ботинки. Он поднимает голову, и по его печальному взгляду я понимаю: о поездке в Крым можно забыть. — Привет, Васька, — кивает он мне совсем как взрослому, видимо, потому, что ждет от меня взрослого отношения к его проблемам на работе. Я решаю про себя, что буду держаться молодцом. В конце концов, в Крым мы еще успеем съездить. Но вот Ольку мне жалко, она очень расстроится. Правда, виду не покажет, будет просто злиться. Злиться на предков, ну и на меня за компанию. — Понятно, — вздыхает мама, которая тоже все понимает по грустным папиным глазам. — Не дали? — Отпуск-то дали, — объясняет отец, проходя на кухню. — Денег не дали. Проблема у нас с отпускными… Задерживают. Хотите, говорят, ждите. А сколько ждать-то? Я в отпуск хочу. Хватит уже, заработался… — Да, да, — растерянно соглашается мама. Она изо всех сил делает вид, что не расстроилась, но в ее глазах я вижу здоровую тучу, которая накрыла Крым со всей прилегающей к нему территорией. — Мне дали часть отпускных, но на Крым их конечно же не хватит… — Я тут подумал… Может, в деревню махнем? — предлагает папа. — Не торчать же здесь целый месяц… Хотя бы воздухом подышим. — В деревню?! — встревает до сих пор молчавшая Олька. На ее лице выражение настоящего ужаса. — Я потратила кучу денег на этот чертов купальник, чтобы в нем перед коровами красоваться?! — Почему только перед коровами, — ядовито улыбаюсь я. — Там еще утки, гуси, куры и свиньи… — Васька! — рявкает на меня мама. — Да пошел он! — кричит Олька, выскакивая из-за стола. — Ему ж все фиолетово! — Оля… — укоризненно смотрит на сестру отец. — Это тебе фиолетово, а мне — бирюзово, — ехидно отвечаю я сестренке и прячусь за папину спину, потому что Олька замахивается, чтобы дать мне тумака. — Ну хватит! Устроили тут! — кричит мама. — В деревню — значит, в деревню. Или вы хотите здесь весь месяц торчать? — Может, и хотим! — вопит в ответ Олька и выскакивает из кухни. Я слышу, как она хватает телефонную трубку, и даже знаю зачем. Сейчас будет звонить Катюхе, своей подружке, и оплакивать свой ненадеванный купальник. — Да ладно, мам. Деревня не хуже Крыма. Там тоже есть где купаться. — Ага! Речка-вонючка! — раздается из коридора Олькин голос. — Привет, Катюх… — Ф-фух… — вздыхает папа, присаживаясь на табуретку. Первый бой он принял, но это, кажется, не последний бой. — Тут еще какое дело… Мне в командировку надо смотаться, в Тверь. Но это ненадолго. Сегодня уеду, а завтра — прямиком в деревню. Вечером и встретимся… Вижу, как мамины глаза потихоньку круглятся, а пальцы теребят сигарету, которую на самом деле не держат. Сейчас начнется, думаю я и понимаю, что надо выбираться из кухни. Но в коридоре — Олька, которая обязательно отомстит и за гусей, и за «бирюзово», отвесив мне пару увесистых тумаков. Поэтому я стою и молчу, прикидываясь человеком-невидимкой, и очень надеюсь, что мама будет кричать не слишком громко…